Страница 67 из 95
Точно как на монете, что Азель подарил, никак иначе.
========== Глава 41 ==========
Пришла весна со своими проблемами да заботами, навалилась так, что – иии! Не забалуешь, ни на что времечко-то не хватает, сколько делов переделать нужно, да все с тревогой, как бы денечки хорошие да правильные не упустить. Крутятся все от рассвета до заката, и мало проблем-то, так еще одна привалила.
Приехали государевы люди с проверкою.
Село-то, где Данька обитался, на отшибе стояло, добираться до него неудобственно, да и не шибко большое оно. Вот потому староста с подмогой сам осенью собирался да и отвозил подати за всех. И вроде как всем хорошо-от, да, видать, кого в государевой службе вша заела. Решили проверить, все ли в порядке, не утаивает ли кто чего, не напродавали ли землицу кому ни попадя аль не появился ли кто новый, особливо от государства по далям прячущийся.
Приехали, да давай по избам да амбарам шнярыть, зерно ворошить, коней-коров считать да за вымя их щупать. Терпел народ, ничего же не поделаешь, в своем праве эти, в кафтанах добротных да с бумагами гербовыми.
Поселилися сперва над трактиром, где приезжие останавливаются. Все чин по чину, токо без денег, вестимо. Однако ж шумновато там оказалося, так что перебрались опосля в дом старостин. Тот, от греха подальше, всю семью тут же к брату определил, лишь сеструху, женщину в годах да на один глаз кривенькую, оставил работницей приходящею – еду там приготовить, помыть-постирать.
Все как катилось, так и продолжалося, опщество и вздохнуло чуток посвободнее. А как вздохнуло, так и началось.
Принялися обходить одну избу за другой, да не просто так – с бумажками какими да вопросами каверзными. А чего это у вас одна труба по бумагам, а вот на баньке еще виднеется? Как не труба? Точно-точно, токо перед нашим приездом внести успели. И ничего, что банька старая, развалюха одна, из коей бревна как кости торчат, снесли – и точка. А чего это у вас коровка лишняя есть? По зиме отелилась, посему в податях не написано? Ай, обманываете, гляньте тока на нее, как пить дать два года уж коровенке. Платите. А сопротивляться будете, заберем коровку-то вашу, не посмотрим, что вторая скоро ляжет. И вот так по каждому дому пробежались, точно хорьки иль куницы. Всех погрызли. Даже к отцу Онуфрию было сунулись, вот, мол, новое постановление государево, что надобно и церковки проверить, да тот басом своим громовым пообещал анафеме предать паскудников, те-то хвосты и поджали.
Вой поднялся по всему селу. Что делать-то? Непонятно. Известно, к весне все запасы подъедаются, денежка тоже, а те, тараканы проклятые, грозятся увести кормилец да коников, даж на соху позарились. Привыкли все беды вместе встречать да друг другу помогать, но туточки что делать – непонятно.
А люди эти государевы вконец обнаглели. Один из них словил Лиду, что заместо Маньки стала первой девкой на селе, зажал, да давай целовать и горы золотые обещать, ежели слюбится. По меньше мере – снять все подати новые с семьи ейной, а ежели не сладится… Насилу вырвалась голубушка, да прибежала вся в слезах домой. Сидит, ревет, страшно – а вдруг и правда выполнят слова свои жестокие словивший ее? А вдруг теперича никто в жены взять не пожелает? Родители успокаивают, как могут, а у самих сердце щемит.
А вот когда оказалося, что не одну Лиду прижимали, то гул страшный по земле пошел. Одно дело – деньгу вымогать, другое – девок портить да чести лишать. Конечно, слыхали, что царевы люди балуют везде, но не так же!
А уж что началось, когда Ваську с пробитой башкой нашли. Ну как нашли. Прибежала к Настасье Ильиничне тетка Аксинья, растрепанная вся, без платка, глаза чумные, до того безумная, что Данька, травки перетряхающий, аж задохнулся. Прибежала, задыхается, слова сказать не может. Травница ее обхватила, на лавку усадила да кружку с водой в руки сунула. Пусть и утратила силу ведьмовскую тетка Аксинья, да не любила ее с той истории Настасья Ильинична, потому смотрела хоть и с беспокойством, да настороженно.
Посидела Аксинья, в кружку вцепившись да китайским болванчиком раскачиваясь, да, наконец, слово вымолвить смогла.
– Тама… Ваську убили… – и токо проговорила, как рыданиями захлебнулась, ну точно в горле их что сдерживало, не давая наружу вырваться.
Всполошились что травница, что ученик ейный, да выспрашивать подробности – раненько, нужно сперва найти Ваську-то. Присела Настасья Ильинична перед убивающейся Аксиньей, ласково так за руку взяла да и говорит:
– Где? Где «там»?
– У меня… – вымолвила вдовица сквозь плач безутешный, да давай реветь пуще прежнего.
– Вот что, Даня, – поднялась решительно травница, – беги-ка ты в избу ближайшую бери, кого покрепче, и к Аксинье домой. А я прям туда пойду.
– И я с тобой! – вцепилась ведьма бывшая в руку девичью, чуть на колени не бухнулась.
– Сиди! Делать тебе там нечего, – освободилась от хвата Настасья Ильинична да к шкапчику шагнула. – А пока на-ко, выпей.
Полились капельки заветные в воду, да не спиртовые, а лечебные, хоть на водке и настоянные, да только для раскрытия богатства нутрянного трав.
Но Даньке того, как пила Аксинья настойку, захлебываясь сквозь рыдания, не видел уже. Мчался со всех ног к домам, а в голове токо одна мысль билась: «Что ж такое творится-то, божечки…». Даж не посмотрел, к кому врывается, смутно помня, что мужики крепкие в этом доме есть. И действительно – к братьям-бирюкам попал. Парни все здоровые, крепкие, на лесоповал ходят на промысел, да жить предпочитали на отшибе, не особливо лезли в дела других, но и в свои не пускали. На селе их так и звали «бирюки». Бывало, услышишь, как кумушки перекликаются «Я вот щаз мимо бирюков шла…» иль «Загляни за медом в дом, что напротив бирячьего», и все понятно становится. Вот к ним Даня зайцем порскнутым и заскочил. Выпалил с порога: «Ваську у тетки Аксиньи убили!», а бирюкам-от много и надобно, все с лету понимают, тут же одежу натягивать начали.
В доме у тетки Аксиньи дверь нараспашку, изба выхоложена, а в горнице Васька на полу валяется. Сам бледный, голова раскроена на алого, а рядом чугунок да картоха вареная валяется – видать чугунком по голове и вдарили. Только Данька заметил домового, в сторону шмыгнувшего, а до того чистой тряпицей Ваське голову отиравшего. Воспрял духом мальчонка – не стал бы домовой возиться с помершим, а тут и травница подоспела. Пощупала, посмотрела, да и велела Ваську по-быстрому к ней в дом несть. Стащили с кровати простынь, завернули в нее парня, да и поволокли.
А в горнице у Настасьи Ильиничны Аксинья на скамеечке спит, свернувшись да вздрагивая. Подлила ей травница зелья сонного для нервов, та сразу и срубилась. Уложили Ваську в комнатке для болезных, выгнала Настасья всех, окромя Даньки, да давай колдовать над почти убиенным. Славно ему голову раскроило, да череп крепким оказался, повезло. Сделала травница все, что нужно по своей части, влила лекарства в губы обескровленные, по сторонам нерешительно обернулась, ну точно проверяя, не забрался ли кто чужой, склонилась и зашептала слова заветные, у Всемила выученные, здоровья добавляющие. У Даньки аж ушки на макушке – интересно же, как шептуны работают. В тот единственный раз, как подслушать да подглядеть удалось, ничего толком не запомнилось, окромя тени птицы огромной, да комнаты, точно пьяная, шатающейся.
Шепчет-выводит Настасья Ильинична фразы про реку Иордан да камень Алатырь, а слова-то все другие! Не те, что Даня запомнить сумел. Видать, для разных случаев и слова разные нужны, али ведуны их сами подбирают, как знают-умеют. Вслушивается мальчонка, а сам аж замер – полезло из углов всякое. Вроде как и понимается, что безвредное, даже полезное, раз наставница зовет, а поди ж ты! Вот словно рука какая протянулась с полотка, еще чуть – и цапнет! Да не цапнула, убралась обратно. Вот словно волны огромные по стене прокатилися, валом захлестывая, аж дыхание сбивая. Травница, и та на миг запнулась. Вот словно огнем откуда-то потянуло, даж не костерком, в глуши разведенном, а чистым, светлым, точно сам по себе горит.