Страница 60 из 95
Ведьма принюхалась да вдруг заговорила голосом недобрым, силы полным:
— Чую тебя! Это ты мне мешаешь. Еще раз помешаешь, найду, даже косточек не останется!
И с такою верой в слова свои ведьма это выплюнула, что Даньку аж подбросило. Уж не думая, что делает, ударил мальчонка по яичку, что супротив разлома зеркального как раз остановилося. Треснула скорлупа белая, щупальцу выпуская, да только не рванула она прочь, а как чем притянутая в трещинку всосалась, точно и не существовало ее никогда. А ведьма проклятая как завизжит, как замашет руками:
— Найдууу! Убьююю!
И погасло тут же зеркальце, превратившись в обыкновенное самое, потрясенное лицо Данькино отражаючи да свет лунный за плечом его. Сглотнул мальчонка, покрепче ручку узорчатую, бронзовую сжимая, а сам сидит, ни жив, ни мертв, только чует, как цветочки да бабочки в ладонь врезаются. Сколько просидел, пока не отпустил столбняк — неведомо, да видать не слишком долго, лучик лунный несильно сместился.
— Вот ты ее и увидел, — раздумчиво пробормотал домовой и протянул лопушок — обтереть зеркальце от скорлупы да желтка, что по нему размазались. Принял Данька листок с благодарностью да с сопением принялся вытирать зеркало, пока ни о чем не думая. Захар Мстиславич поглядывал-поглядывал на мальчонку, а опосля поднялся и вернулся вскорости с ковшичком воды колодезной. В ней и отмыл Даня и зеркальце, и руки свои, стараясь не поглядывать на оставшиеся яички. А темное колдовство в них разбушевалось — иии! Так и рвется наружу, да никак не может вырваться, через барьер веры светлой пробраться. Ведь на самом деле не скорлупка держит-от, а вера да сила Данькина чистая, незапятнанная, токо невдомек это мальчонке, вот и переживает.
— Что дальше, дядь Захар? — растерянно обратился к домовому Данька, так и не выпустив зеркальце и гладя его по узорам, точно кошку какую. От этого спокойнее становилося и даже силы появлялись, вымотанность прогоняя. Все ж-таки за день цельных два раза погань из баб выгнать, а потом еще бесовку найти — трудно сдюжить, не выдохнуться.
— Найти ее тебе надобно, — твердо отозвался домашний батюшко. — Теперича она на тебя точно злобу затаила, мстить будет. А ну как на всю животину порчу наведет? Аль на людев?
Представил картину эту страшную Данька, аж содрогнулся весь. Действительно, беда с роженицами застигла хоть и много, да не так. С той же засухой не сравнить. А ежели вся скотина поляжет? Останется только вслед за ней в землю уйти, зиму одну может и пережить, а дальше? Ни молочка, ни мяса, ни вспашешь, ни пожнешь. Ужас просто.
— Найти? — глянул мальчонка вопросительно. — А как, дядь Захар?
— А вот так и найти, — ответствовал домовой, разрываясь между желанием побухтеть (неужто сам молодой хозяин не понимает?) и напутствовать. — У тебя ж яички-то еще осталися, вот и приведут куда надоть.
— А я думал, так только в сказках бывает, — растерянно отозвался Данька, с новым интересом на белые скорлупки поглядывая.
Захар Данилович тока головой покачал.
— А сейчас что было? Не сказка? Василиски да травки-муравки твои волшебные, — да и тыкнул пальцем заскорузлым в богачества Данькины, — не сказка?
Вздохнул домовой, успокаиваясь, да и молвил тихо.
— Не сказка это, молодой хозяин. Тока знать нужно, что и как делать-то. Оттого таких знающих «знахарями» и кличут. Аль ведунами.
Замолчал Захар Мстиславович, давая мальчонке сказанное осмыслить полностью. Хоть и знал Даньке в глубине души, что давно он уже не травник, что ступил на путь другой, да все сопротивлялся, ведь с детства в него вбивали: знахарь, тем более ведун — что колдун. А колдун — это душа проклятая, черту отданная за знания. Ну кто перед таким устоит, ежели родичи да батюшка подобное внушают? Никто. Вот и маялся еще и этим Даня, словно мало ему всего прочего. С тем, что Настасья Ильнична знахоркою станет, быстро сроднился и свыкся, да и твердо знал, что она — душа чистая да светлая. А вот в себе, видать, сомневался.
— Ты собирайся, молодой хозяин, к рассвету надо бы ее найтить.
Встрепенулся Данька — и то верно! Сила черная ночью особенно опасна, а на рассвете, когда Ярило-батюшка появляется, слабеют все ведьмаки да ведьмы. Потом опять потихонечку силов набираются, даж на солнышке, так что завсегда лучше с колдунами да ведунами черными на рассвете говорить.
Рассовал Даня по карманам все, что могло понадобиться, даж монетку, что черт подарил и приказал строго-настрого хранить, как и в прошлый раз к ладони привязал. Токо зеркальце оставил. Ни к чему оно будет. Зажал в руке цветок иван-да-марьи, вздохнул глубоко да глаза прикрыл. А состояние у мальчонки странное-странное, словно в сон провалился с устатку да все вокруг ненастоящее. Вот если бы еще черт рядышком оказался, так точно сон. Но даж без этого — ни страха, ни сомнений. Они ж только в обычной жизни бывают-то, а во сне все ясно да понятно и ни капельки не страшно. Что во сне случится — то во сне и останется.
Распахнул Данька глаза, а вокруг все как в дымке зеленоватой, точно тиной и ряской подернуто. Не впервой ему в таком месте находиться, однако же каждый раз что-то новое видится. Вот и сейчас тоже. Глянул мальчонка на яички, проклятие хранящие, а они точно золотом светятся. Изнутри так все и есть, а снаружи точно кто краскою богатой да блестящей покрыл. Подивился он чуду странному такому да недолго. Время хоть в зелени по-другому течет, а не гоже задерживаться. Мало ли что или кто по дороге встретится. Пожелал Данька всей душой ведьму проклятущую найти, ярко ее представляя, во всех подробностях, как запомнил. В прошлый раз, как Радимира Ярославовича искал, сработало, и сейчас должно.
И верно — качнулись яички золотенькие точно в нерешительности, а потомыча и покатились. Да все быстрее и быстрее. Катятся они, путь указывая, а Даня за ними. Долгонько пришлось так бежать, видать, неблизкий путь до ведьмы той, только выбежал в конце концов Данька на двор богатый, незнакомый. Да и много разве он богатых домов видел? Только купцов дом, да и все. Уж насколько тот был ставнями да резьбой красивой изукрашен, а этому даж в подметки не годился. Крылечко не столбики подпирают, а самые настоящие статуи — это когда людев изображают, только не на картинках, а во всем объеме, точно живых. Вот и тут такоже оказалось — прям настоящие люди, только из камня белого сделаны, а уж одеты, ну прямо срамота одна, а не одежда. Данька даж покраснел да поспешил дверь высокую, полосочками медными обитую толкнуть, яички подхватив, благо во дворе соседнем как раз петух прокричал приветствие солнцу. И не посмотрел мальчонка больше ничего, как ни хотелось. Хотя и беседка неподалеку красивущая виднелась, вся плющом оплетенная, и сам дом взгляд притягивал — каменный, да из кирпича красного, ровного-ровного, сразу видать, дорогущего.
Как захлопнулась дверь за спиной, так сразу неуютно себя мальчонка почувствовал. Никто не встретил, ниоткуда не вышел — ни ведьма, ни подручные ейные, ни прислуга, только темнота навалилося. Да не страшна она оказалась Даньке. Василиски из кармашков вынырнули, да вперед побежали, путь освещая. Да бежали так ровнехонько, словно по одной им видной ниточке лапками перебирая, что доверился им Даня, прямо следом и пошел.
Недолго идти пришлось — вывели огоньки живые прямиком в ту самую комнатку, что Данька в зеркальце видел. И ведьма там оказалася. Сидит на скамье, смотрит недобро. Мальчонка даже растерялся, не знаючи, что делать.
— Ну, здравствуй, коли пришел, — первой отозвалася ведьма да и кивнула на стул, напротив стола стоящий. — Садись и сказывай, с чем пришел.
— Здравствуйте, — отозвался робко Даня, на стул присаживаясь да на женщину глядя. Барыня как барыня, одета богато, с бусами в несколько рядов, и не скажешь, что колдовством черным промышляет. Только вот голова непокрытая, да волосы седые, точно перцем с солью посыпанные, нечесанными да растрепанными выглядят, хоть и в косу заплетены. И чем дальше, тем больше блажится знакомое. Всмотрелся Данька в ведьму да и воскликнул радостно: — Я вас знаю! Это вы Велину с пути сбили да учили! Вас Марьей зовут!