Страница 5 из 95
К моменту этому отправили уже Даньку со Степашкой на печь. Намаявшаяся за день девочка почти спала, а мальчонка, свесившись с печки, восторженно внимал тетке Настасье (*).
У старика была дочь-красавица. Жил он с нею тихо и мирно, пока не женился на одной бабе. А та баба была злая ведьма. Невзлюбила она падчерицу, пристала к старику: «Прогони ее из дому, чтобы я ее и в глаза не видела!»
Старик взял да и выдал свою дочку замуж за хорошего человека. Живет она с мужем да радуется и родила ему мальчика.
А ведьма еще пуще злится, зависть ей покоя не дает. Улучила она время, обратила свою падчерицу зверем Арысь-поле и выгнала ее в дремучий лес. В падчерицино платье нарядила свою родную дочь и подставила ее вместо настоящей жены. Всем глаза отвела — ведьма же во что хошь, в то и заставит людей поверить! — ни муж, ни люди, никто обмана не распознал.
Ведьмина дочка к ребенку и близко не подходила, не кормила его. Тут старая мамка одна и смекнула, что беда случилась. А сказать боится.
С того самого дня, как только ребенок проголодается, мамка понесет его к лесу и запоет:
Арысь-поле! Дитя кричит, Дитя кричит, есть-пить просит.
И тут Данька не выдержал и тихонечко, чтобы никто не услышал, подпел: «Арысь-поле, дитя кричит, пить-есть хочет!» — так было здорово! Однако же сказительница услышала и быстро, но внимательно глянула на мальчонку. Тот почувствовал себя неуютно от пронзительности голубых глаз не такой уж и старой сказочницы — всего-то двадцать с небольшим годков недавно исполнилось, да и спрятался подальше на печку. Тем временем сказ продолжился:
Арысь-поле прибежит, сбросит свою шкурку под колоду, возьмет мальчика, накормит. После наденет опять шкурку и убежит в лес.
«Куда это мамка с ребенком ходит?» — думает муж. Стал за нею присматривать и увидел, как Арысь-поле прибежала, сбросила с себя шкурку и стала кормить малютку. Он подкрался из-за кустов, схватил шкурку и спалил ее.
— Ах, что-то дымом пахнет. Никак моя шкурка горит? — говорит Арысь-поле.
— Нет, это дровосеки лес подожгли, — отвечает мамка. Шкурка и сгорела. Арысь-поле приняла прежний вид и обо всем рассказала своему мужу.
Тотчас собрались люди, схватили ведьму и сожгли ее вместе с дочерью.
А Данька так и уснул, не дослушав сказание, и уж тем более не видел, как перед уходом о чем-то шепчется тетка Настасья с Лизаветой Ивановной.
(*) Текст русской народной сказки приведен в изложении А. Ремизова «Заколдованная мать».
========== Глава 4 ==========
А наутро пришел отец Онуфрий. Село-то, где жил Данька, было побогаче иных городов, церковь тоже была небедная, и батюшка соответствовал ей и степенностью, и габаритами – дюже широк в плечах был, будто и не святой отец, а в забое день-деньской стоял, да и в талии не уступал. Однако ж любили его на селе – хороший он был священник, справедливый. И лишнего не брал, и промахов не спускал, и не усердствовал излишне. Бедным такоже помогал – и без платы крестил-хоронил, и, бывало, одежонку всякую подкидывал да денег немного. Только вот не было у него матушки, хоть и в годах уже. Ежели спрашивали причину, то смотрел сурово и отвечал, что не указал Бог ему еще жену, а раз не указал, значит, негоже на ком попало жениться. Вот и рукоположился на священничество в безбрачии. Правда злые языки болтали всякое непотребное про батюшку – мол, проклят он, вот и не женится, а может что и похуже, но Лисавета Николаевна страсть как не любила этих слухов и всячески их пресекала. Негоже на божьего человека наговаривать.
Как только отец Онуфрий переступил порог, у Даньки кусок пирога в горле застрял, да сердце защемило – ой, не к добру пришел батюшка. Пока Петр Матвеич степенно приветствовал священника, Лисавета Николаевна быстро закрутилась, доставая мясо закопченное, да всякие соленья-маринады, да наливочки – все знали, что от чарочки святой человек не откажется. Чай, не каждый день такой важный человек в дом приходит.
Выпили Петр Матвеич с отцом Онуфрием по чарочке, потом еще поговорили о жизни, о том, как зима в этом году проходит. Лисавета Николаевна все крутилась вокруг – то чего подвинет, то чаю нальет, а потом смирно присела в уголочке, поправляя теплый плат на плечах – послушать, да если что понадобится – принести.
Хотел было Данька потихоньку сбежать из-за стола, да отец Онуфрий как зыркнул грозно – ноги-то сами и отнялись. Сидел мальчонка ни жив, ни мертв, пока не начал батюшка собираться. Только Даня отмер, как батюшка и говорит:
– А проводи-ка ты меня, отрок, до церкви.
Даньке ничего не оставалось, токо побежать в сени одеваться. Лисавета Николаевна за концы платка схватилась, что на груди лежали, поближе к сердцу, да так и замерла. Неужто натворил что сын ее бедовый, да такое, что священнику пожаловались? И ведь не спросишь у батюшки – опять сурово посмотрит да скажет, что негоже вмешиваться другим, пусть даже и родителям, в дела церковные. Бывало уже. Хотя вразумлял отец Онуфрий зачастую получше, чем розга, ой получше! Ну ничего, вернется Данька – все расскажет, а дальше уже можно будет решить, что с отпрыском делать.
Мальчонка тем временем оделся, с трудом борясь с желанием дать стрекача – все равно вернется обратно, и тогда уж идти в церковь будет еще страшнее. Однако ж все не как обычно вышло.
Всю дорогу отец Онуфрий расспрашивал о вчерашней потехе, да так интересно, что развеселился Данька да позабыл о своем страхе. Жаль, не так уж далеко церковь стояла, ненадолго тревога отпустила. Как вошел Даня в храм божий, стягивая старенькую шапку, так ожидание плохого и вернулося, да все сильнее и сильнее ставилося, пока раздевался.
Батюшка, скинув свою длинную шубу на овечьем меху, обновил всегда горящие лампадки да и… привел Даньку в свою горницу и на скамью усадил. Совсем растерялся мальчонка, на самом краешке умостился и, с сердцем колотящимся глядючи, слушать приготовился.
– Ну, отрок, – загудел басом отец Онуфрий, – рассказывай, что там у тебя вчера ночью случилось.
Обмер Данька, схватившись руками за скамью дубовую – откель батюшка прознал? Неужто Степка проболталась? Ну сеструха, ну удружила! Не успел Даня сообразить, что да как дальше-то делать, как рот опять сам собой начал сказку выводить:
– Да ничего не случилось. Степка… Степанида решила всякими девчачьими глупостями позаниматься, а меня попросила рядом посидеть. А потом ей что-то странное привиделось, она с лавки кинулась, да головой ушиблась, сознания лишилась, – Данька врал, да сам алел от не-своего обмана, наговариваемого неизвестно кем. – Вот и все.
Выговорил мальчонка все, а сам носом хлюпнул – совсем муторно да страшно на душе стало. Отец Онуфрий, внимательно слушавший недолгий рассказ, вдруг спросил:
– А что там про борьбу с нечистым было?
Данька совсем уж покраснел да и ответил:
– Это я так, чтобы Степке интереснее было, – а сам опять носом захлюпал – разреветься бы да во всем сознаться! Страсть как хотелось, а не мог! Проклял его нечистый да так, что Данька даже в храме ничего сказать-сделать не смог, хоть и захотел всем сердцем.
А батюшка покачал головой:
– Гадание это все – от бесов. За то, что сестру не вразумил, епитимья на тебя – прочитай «Отче наш» пять раз, да на следующей неделе приходи – петь будешь.
Удивленный Данька даже рта раскрыть не успел – сказать, что петь-то не умеет, как батюшка покачал головой:
– Негоже тебе отрок от такого отказываться. Глядишь, и поможет чем, – а сам так внимательно посмотрел, что мальчонкин страх только возрос – не поверил ему священник, подозревает что-то. Теперь будет постоянно пытать, наверное, а Даня-то и сказать ничего не может. Так что только кивнул он, соглашаясь.
Не помнил Данька особо, как домой пришел, что маменьке говорил, но вроде как не серчала она, без наказания дело обошлось. Может быть потому что Данька больным сказался, да сразу на печку полез, а Лисавета Николаевна ему поверила – нездоровым сын выглядел, да и жар у него начался.