Страница 44 из 95
Поежился мальчонка, будто и сам там побывал, в лесу этом страшном, хозяина лишенном.
– А с дочкой княжеской что случилося, дядь Захар?
Домовой плечами равнодушно пожал, бороду расчесывая:
– А что с ей случится-то? Померла, видать. Волхв же что сказал – никто не поможет, значит, никто и не поможет.
Даня в душегрею поплотнее запахнулся и затих малость. Не поможет-то, не поможет, а вдруг выжила та дочка? Жалко же… В пристройке, где мальчонка рассказ Захара Мстиславича слушал, холод стоял – не лето уж на дворе, даже осень скоро на излом пойдет, через пару деньков. Зимушка уж права свои вовсю заявляет, вот и приходилось потеплее в одежу кутать, не зазябнуть чтоб. Раздумывал мальчонка о волхве, о сказе, а сам попутно дивился – вроде домовой как человек себя ведет, и теплый, ежели потрогать, и в валенки и тулуп надевает перед тем, как из дому выходить. А вот сидят они тута, у Даньки пар изо рта идет, а у Захара Мстиславовича – нет. Странно как-то да жуть интересно до причины, а как спросишь, так один ответ и услышишь: завсегда так было, испокон веков, не майся глупостными мыслями, молодой хозяин.
Встрепенулся вдруг Данька:
– Дядь Захар, а откель вы это знаете-то? Про волхва, про лес, про обережника? Вы ж того… не дружите с ними.
Глянул домовой с достоинством, какового еще поискать надобно у многих людей, да и говорит:
– Да, не дружны мы. Дикие они. Людев пугают да уводят, а мы вас, неразумных, наоборот, в оберег берем. Токо ж сродственники мы все, охранители. Мы вот дома да животинку домашнюю храним, лешаки – леса свои со всеми, кто в них обитает, полуденницы – поля, водяные…
Тут домовой не выдержал и поморщился – дюже не любил он водяного местного, дядьку Антипа. Даня как-то пытался вызнать причину, да Захар Мстиславич лишь цыкнул на мальчонку, буркнув, что не хозяйственный тот, мол. Для домового-то, у которого все зернышки в амбаре да тараканы в избе посчитаны, самое страшное ругательство это. Да и то верно: проиграть речку свою в карты – где это видано? Но Захар Мстиславич задолго до этого не взлюбил водяного, видать, еще что между ними случилося, во времени стародавние. Помимо обычной вражды между домашней нечистью и природною, «дикою», как домовой их называл.
– …речки, озера да рыбу хранят. Вот и знаем друг про друга много всего, чем вам, людям, неведомо, – и добавил после некоторого раздумья: – Да и ненадобно знати.
Данька согласно вздохнул и обнял свои колени. Действительно ненадобно, разве что как сказку послушать. Вот узнал он про волхва древнего да обережников – и что ему делать? Спаситель наставницы так в себя и не пришел, так и лежит в избе у ней в беспамятстве, лес, куда мальчонка каждый день забегал, благо дом травницы прям у границы находится, так и стоит, ничего с ним не случилося. Что делать – откель понять?
А домовой, что рядышком по своему обыкновению на чурбанчике пристроился, молчит, искоса поглядывает, понукает будто – думай, молодой хозяин, решай. Иль кажется так Дане только. Неведомо. Не выдержал все ж таки мальчонка:
– Что ж мне делать-то, Захар Мстиславович?
Да до того редкостно-жалобно вышло, что застыдился даже такой слабости, однако ж как вышло, так вышло.
Покачал головой домовой, да и молвил, вроде и разумно, а как камень в воду бросил:
– Волхов этот твой слабоват, видать, оказался. Он же шептун, а таким рот заткни, враз силы лишатся. Видно кто-то и лишил, силы-то.
Потряс головой Даня, запутавшись в мыслях, да в порядок их приводя.
– Не волхв он, дядь Захар. Знахарь он, сам сказал.
Воззрился домовой на мальчонку с изумлением, таким как будто тот выдал что глупошное али всем известных вещей не знает. Ну, к примеру, где Ярило-батюшко утречком встает.
– Дак я и говорю – шептун он. Мне ж Николашка все сказал – и как лечил волхв ентот травницу, да потом случилося.
Николашкою звали прибредшего в село не так давно совсем молоденького домового, годочков ему не боле ста было, даже отчества от опщества не заслужил еще. Потеряли его погорельцы какие при переезде али бросили на пепелище – про это не любил сказывать, общими словами отделывался. Зато сразу прикипел душой к дому батюшки, что на пепелище выстроили в свое время, там и остался тихонько жить, стараясь не показываться никому. Даже Данька его всего пару раз и видел – стеснительный больно али недоверчивый, не понять.
А у Даньки глаза загорелися от слов таких. Знахарь же, как от травницы ушел, как в воду канул, так и не разыскал его мальчонка, и все раздумывал, как же тот ушел-от.
– Расскажи, дядь Захар!
А домового медом не корми, дай только чем интересным поделиться – новостями там аль сказами, так что даж долго упрашивать не пришлось. А случилось вот что…
Николашка завсегда всех людей знающих боялся – а вдруг его выгонят с места такого хорошего, насиженного? Хоть и не озорует он, да все хозяйство справно ведет, у барчуков да людев умственных мода пошла странная – прогонять хозяев из домов своих. Да так крепко наловчились, что и не вернешься. Вот Николашка завсегда и хоронился. А как знахарку в одной из комнат положили, не выдержал запрета свово собственного, из страха наложенного, стал к ей почаще заглядывать. Больно жалко девицу. И хорошая, и пригожая, да судьба кривая, как дорожка пьяная, в западню ведущая. Вот и приглядывал в силу своих умений – то одеяло подоткнет, то волосы расчешет, в косу заплетая.
А когда знахарь-от пришел, не успел Николашка исчезнуть, пришлося в комнате прятаться. Страху натерпелся – жуть просто. Он-ить молодой, то, что Захар Мстиславович от деда своего узнал, не слышал даж. А тут – зараз и основу миру, камень-Алатырь повидал, и птицу-Гамаюн, и желудь с древа-Дуба! И как птица желудь-то призрачный один в травницу уронила, а второй – знахарю тому на ладонь. И все это шепотками да наговорами сделано! Силен волхв оказался, да только словесами. А для волхва это как смерть, ежели одному жить. Словеса-то правильные успеть нужно произнести, а ежели не успеешь?..
Нашептал знахарь все, что надобно, да и вышел из комнаты. Не утерпел Николашка, тихонько за ним побег – смотреть, что дальше будет. А дальше – вышел тот волхв за порог, идет по тропиночке в сад, к яблонькам, да давай бубнить себе под нос что. Бубнит-бубнит, и вдруг тропочка как белым осветилася, и – пропал он, так и не дойдя до яблоньков. Николашка себе даж глаза протер, на чудо такое глядючи. Был – и зараз исчез, как и не было. Вот так все и случилося.
– Дак вот я и говорю – шептун твой волхв, – подвел черту под рассказом Захар Мстиславович. – Видать, все беды его от этого и есть.
Задумался Данька, так и этак прикидывая. Про тропинку-дорожку он сразу поверил, сам так ходил. Правда там ночь была заклятая, но ежели умеючи, то, видать, и днем так можно. Завидки берут даже, как представишь, что вот так быстренько можно сбегать куда. На туже ярмарку тульскую, за пряниками, увидеть которую мальчонка с ранних лет мечтал, как рассказы яркие да веселые про нее услышал.
Вроде все и правда, да странно так слышать про волхва – ведь повывелись они ужо. А получается, что и нет. Да и те шепотки да сказы, что ходили, тож странные – и супротив церкви они шли, и супротив князей, и сами, мол, хотели править, и народ на всяческое нехорошее подбивали. Но в сказах, что шепотом вечером сказывали, да не при детях, нечаянно подслушанное, князья такие были, что иии! Супротив таких и не грех пойти, за людев заступиться. Бусурманские всякие князья, ну как в сказке, что домовой рассказал, а ежели свои, то похуже бусурманских – лютовали страшно, всех изводя.
Вздохнул мальчонка тяжко, понимаючи, что не по его летам с таким разбираться да решать. Посоветоваться бы с кем. Захар Мстиславович – он, конечно, умный да много всего знает, да вот с советами у него плохо. Все какие-то странные. Вроде и мудрые, а в жизни не применишь особо. К отцу Онуфрию тож с таким не сходишь. Он травницу-то еще терпит, даж уважает, а знахаря, особливо колдуна, точно не потерпит. Родителям не расскажешь. Наставница сама в запутках, с ней-то первой Даня пытался поговорить. Вот и не остается выбора-то. Только один-единственный. А как с чертом его пообщаться – и неведомо.