Страница 43 из 95
Усмехнулся лесной батюшко, увидав подарочки, покачал головой да и говорит:
– Благодарствую, молодой хозяин. А теперь тебе домой пора, заждались тебя, – и кивнул в сторону проявившейся тропиночки к окраине. Она вроде как обычная, да потом ускоряется, истончается, а в конце махонькая Настасья Ильинична виднеется, возле кромки леса мечется – прям как в сказке, когда в тарелочке разное показывается, и чтобы поместиться, крохотным видится.
– Ишь какая, догадалася, где тебя искать, – по-доброму усмехнулся леший в бороду уже не зелеными листочками покрытую, а сухостойную, как и положено дереву всякому, зелень по осени сбросившему. – Так что иди, не задерживайся.
Подтолкнул батюшко Даньку легко в спину, а тот мгновенно на тропиночке и оказался. Что ни шаг, то ближе наставница, а в спину, словно ветер, промозглый, донеслось:
– Присмотри за лесом, молодой хозяин…
А Настасья Ильинична даж не наругала ученика, просто посмотрела так, что застыдился он, да обняла, от страха и опасений избавляясь. Смутившийся Данька забормотал, что ничегошеньки бы ему не сделалось, а неловко от поступка своего – страсть как. Хотел засекретиться и никого не заволновать, а оно вона как получилось. Не всякое, выходит, хорошее намерение добром оборачивается. Вздохнула только травница в ответ слова ученика да головой покачала.
Ввечеру уже, когда совсем стемнело, перебирая травки для настойки от хворей разных, на ерофеев день делают, а потому «ерофеич» и кличут, задумался крепко Данька, как же ему за лесом-то присмотреть. Пока Настасья Ильинична мяту и анис перетирала да с душицей мешала, Даня перебирал зверобой, веточки нужные, лечебные выискивая. Вслед тимьян да донник, тысячелистник да полынь пошли, да все под песнь о царе змеином да невесте его. А наставница его слушает, помалкивает да дивится – откуда ее подопечный песнь такую услышал. Сама она ни разу не слышала сказа такого.
А сказ напевался о том, как царь змеиный деву из болота спас да в жены взял, через ель повенчавшись, три раза вокруг нее с супругой молодою обойдя. Только вот не понравилось это братьям девы, решили они освободить сестру от брака такого странного, да и убили царя змеиного – ужа огромного, белого, да с короной из листьев на голове. Но невдомек им было, что царь тот человеком оборачивался, когда с сестрой их миловался, да так хорошо душа в душу жили, что влюбилась дева прекрасная в мужа своего змеиного крепко-накрепко. Узнала она, что братья сотворили и убежала в чащобу страшную, к ели высокой, через которую с царем змеиным венчана была. Обняла ее и стала просить лес защитить от братьев да с любимым соединить. Не успела она договорить мольбу свою, как руки-ноги корой покрылись, а душа с душой ели соединилась – стала дева единой с ней. И каждый раз, как на ели выступают блестящие янтарные слезы, это дева плачет о загубленном муже своем, царе змеином, уже белом.
Смолкла песня, и тишина разлилась по избе задумчивая. Сидит травница о своем думу думает, Данька – о своем. Так и засиделися до поздней ночи, «ерофеич» на зиму готовя. А как залили его водкою да с правильным наговором, так мальчонка к себе и ушуршал, над словами лесного хозяина продолжая раздумывать.
А через несколько ден странное произошло. Аккурат под вечер дверь как от ветра-урагана распахнулась, да так громко, что Настасья Ильинична даже вздрогнула и руку для креста подняла. Однако ж оказался это дядька Георгий, солдат отставной. Даж толком не поздоровавшись, сказ завел про то, как от свояка с мельницы возвращался, припозднившись, да и наткнулся на человека странного, посередь дороги лежавшего. Вроде и не хмельной, и не больной, а не движется и не слышит ничего. Сам Георгий Тимофеевич на одной ноге не притащил бы этого странного, пришлось сбегать за свояком да сыном его, вот они этого странного и принесут, а сам он вперед пошел, чтобы рассказать все да подготовить. Подхватилась Настасья – лавку накрыть, куда положить болезного, а тут и свояк дядьки Георгия с сыном и подоспел, в избу занося найденного.
Как увидел Данька его, так и ахнул.
Знахарь это оказался, что наставницу спас.
========== Глава 27 ==========
Давненько это было. Аккурат в те времена, когда леса еще были заповедными да злобными, не чета нонешним. Жил в деревне волхв один. Дюже могучий, такой могучий, что приходили к ему на поклон за предсказаниями да толкованиями аж из самого града-Мурома да метрополя-Киева. А он выбирал – кому сказать, кому отказать. И кому отказ дал, тем вдугрядь просить нельзя было, только рассердился бы волхв тот, да нашептал что недоброе.
И вот однажды случилося так, что приехал к волхву князь, что жил так далече, что не упомнить. Приехал за дочь свою хворую просить, недугом странным пораженную. Никто не мог вылечить ту деву, а ей что ни день, то все хуже становилося. Приехал князь, поклонился волхву в ноги с просьбою великою. Раскинул волхв кости, раскинул бобы, да лишь головой покачал. Никто не мог помочь деве той. Осерчал тогда князь на волхва и молвил: «Говорят, можешь ты помочь кому угодно, а мне не захотел? Не быть тебе живу после этого!» Сказал так, выхватил меч, да и отрубил волхву голову.
И не успел он этого сделать, как зашумел лес вековечный, через который к деревне ехать надобно было, ветвями как руками заразмахивал, и стронулись с места деревья, все плотнее сжимая круг. А из леса звери дикие выходить стали, зубы скаля да пасти разевая. Побледнел князь, поняв, что наделал-то, вскочил на коня да поспешал прочь, по тропке что виднелося, а за им и вся дружина утекла.
Токо вот не вышел никто из леса того лихоимного, всей дружиной так там и полегли. И с тех пор никто не ходил в пущу эту, хоть и зверь там водился самый пушистый, и ягода самая вкусная. Лишился лес своего защитника-покровителя, волхва старого, и мстил людям всякоже. Иной раз, бывало, пустит человека до поляночки, грибами-ягодами поманит, да и выпустит. Обрадуется человече, да вновь пойдет, да только вот не выйдет боле. Иль найдут его, беспамятного на кромке леса. Вроде и жив-здоров, а добудиться никто не может.
Вот так и застрахолюдил лес людев, от себя отваживая лет сто, пока не появился в деревне молодец один, да не объявил, что пойдет, мол, в лес этот, силу свою испытать. Всей деревней его отговаривали, а он посмеивался токо: мол, ничего мне энтот лес не сделает. Так и ушел.
День его нет, второй. Ну, помянули как следоват, как деды завещали, а он возьми и приди вдруг. Только выглядит так, что и не узнаешь – весь белый, руки-ноги трясутся, вот-вот вусмерть упадет, как жизнь кто из него вытянул, лишь чуть оставив.
Пришел так, да и говорит: «Все, не будет больше лес ваш озоровать». А как сказал, так и упал замертво. Испужалися все страшно, что делать-то – незнамо. А тут вдруг из леса звери понабежали: волки пришли, белки прискакали, зайцы припрыгали, да все вместе, не боясь ни друг друга, ни людев. Схватили этого молодца, да и исчезли, только след их простыл, как и не было никого.
Токо вот с тех пор среди деревьев нет-нет, да и мелькнет фигура страшная с волосами белыми. Мелькнет, глаза выпучит да давай хохотать, а сама рукой все манит: давай, мол, подходи.
Никто, понятно же, не шел, все стороночкой места те обходили. Год обходили, два… А потомыча детишки заигралися да случаем забегли. Глянь – а вокруг ягода-земляника красы невиданной. Набрали полные подолы, и тока тогда догадалися, куда зашли. Но ниче – вернулися все живы-здоровы. А потом тудова корова забрела бобыльки одной. А ей без коровы – смерть, так что кинулась за своей пеструшкой, делать-то неча. И тож вернулася. Осмелело общество, потихоньку начало забираться. И действительно, как и говорил тот, странный, присмирел лес, нормальным стал.
А молодец тот волхвом был. Не рассчитал сил только, вот лес его себе и забрал – в обережники…
Захар Мстиславович замолчал и задумчиво огладил бороду. А Данька очнулся, рот захлопнувши. Перед глазами живьем вставали картинки, нарисованные искусной сказкой домового: то чащоба распахивала недра, выкладывая тропочку, по которой с осторожкою ехал князь иноземный, бусурманский, то волхв в одеже своей белой руки к небу вздымал, призывая помочь ему леса да небо, зверье да птиц, а небеса молнией золотой, громадною раскалывались, то набегали звери разные, зубы свои скаля, то лес вековечный деревья смыкал, не пуская путников из утробы своей. Жутко!