Страница 40 из 95
Тугарин-змей приходит с громами и молниями (но не дождем!) и на бумажных (!) крыльях. Причем, если крылья намокнут, Тугарин-змей опускается на землю и его легко победить.
Факт второй. Татаро-монголы “курсировали” между Китаем и Русью.
Громы и молнии… Бумажные крылья… Вам это ничего не напоминает? :D
Лично мне - фейерверки (если не ошибаюсь, китайцы приспособили порох только для них, пушек не было) и бумажные змеи ;)
========== Глава 25 ==========
Давненько дело было. Так давно, что даж деды не упомнят когда. Жила в деревне одной красавица Любава. Да до того пригожая, что свататься к ей приезжали аж из самого Мурома. Да токо вот матушка ее, Лагода, женихов одного за другим отвергала – то одно ей не гоже, то другое. Все желалось ей забраться повыше. Шепотки ходили, что аж самого князя ждет. Смеялись люди втихую над таким, понятно же, а Лагода все ждала для своей дочери жениха необыкновенного. Да и дождалася… Приехал к ней свататься гость высокий. Подарков понавез – всю избу сундуками заставил да шубами собольими застелил. У Лагоды-то глазки разгорелися – тако богачество! А дочка ее просит: «Не отдавай меня этому богатею, маменька, ой, чую не с добром он к нам пришел!»
Лагода все отмахивается от дочки: вот дурная девка, счастья своего не понимает, такого жениха шугается. Сговорились в конце концов на свадебку. Жених-то еще и поторапливает – все быстрее и быстрее, не терпится ему обнять Любавушку-лебедушку.
А у ей чем ближе к свадьбе, тем больше на сердце камень давит. Боится она жениха смертельным страхом. Вроде и статный, и пригожий, и при богатстве, а вот поди ж ты. Страх сковывает от одного взгляда в глаза странные, желтые. А бывало как моргнет, так и кажется, что зрачок у него узкий, как змеиный прямо.
Но делать-от нечего, поперек слова родительского не пойдешь, разве что слезами в подушку заливаться. Лагоду как разума кто лишил да глаза застил – не видит горя дочери родненькой, все вокруг жениха круги выписывает. Даж поговаривать стали, что сама не прочь заместо дочери-то под венец пойти – до того бесстыдство стало людям заметно. Но не волнует Лагоду ничего. Ей лишь бы свадебку справить. Да и не только Лагода в гости зазывала жениха пришлого. Многие бабы, что без мужей остались, на него заглядывались да на пироги приглашали. Шептались с оглядкою, что не токмо бессемейные подпались под чары странные. Только Любава одна держалася.
Пришел в конце концов срок свадебный, женихом богатым назначенный. Собрались все у церкви, глядь – а невесты-то и нету! Когда последний раз матушка к ней в горницу заглядывала, сидела Любавушка-горлица в сарафане алом да с волосами, под плат белый убранными, готовилась. Разъярился пришелец, раздался как в два раза, а за спиной тень поднялась до неба. Да и небо все затянулося тучами да не просто, а молниями. А жених и говорит голосом громовым: «Ищите любушку мою, невесту нареченную, а иначе плохо всем будет!»
Перетрусил народ от такого – сразу видать, что не прост, ой не прост жених этот желтоглазый! Кинулись врассыпную – искать Любавушку. День искали, два, а на третий нашли.
Не одна она убежала – с парнем суседским, с которым росли вместе, а как выросли, заглядываться начал. Первым и посватался, первым ему загордившаяся Лагода и отказала.
Нашли беглецов, да токо вот повенчаться они уже успели и даже мужем с женою не только на небе, но и на земле стать. Разгневался пуще прежнего пришелец да и говорит: «Раз не досталася ты мне, проклинаю тебя силой лютою! Дочь твоя достанется не мне, а тем, кто за мною стоит, и дочь ее дочери, и дочь дочери ее дочери. И да будет так, пока кровь твоя не станет водицею, да не найдется тот, кто как жених твой по любви настоящей не женится!»
Сказал так, змеем обернулся, крылья бумажные раскрыл, да и улетел, облака, громы да молнии с собой забрав.
Потом знающие люди сказали, что бы то Тугарин-змей, который в очередной раз прилетел на Русь-матушку новую невесту себе подыскать. Дюже любит он русских девок соблазнять, а самую красивую в жены берет да с собой уносит.
Улетел и улетел, да и бог бы с ним, да только когда пришла Любавушке пора рожать, дочка у нее родилася с крохотным хвостиком – ведьминым знаком…
Замолкла травница, взгляд опустивши, а Данька так и остался сидеть с раскрытым ртом, не зная что и сказать-от. Но не зря говорят: не сиди с раскрытым ртом, муха залетит. А уж на бережку-то, да возле реченьки, их стока – иии! Вот и Дане одна досталася. А когда откашлялся, спросил-таки, краснея:
– А у вас тоже… того… хвостик?
Подняла Настасья взгляд удивленный, а мальчонка вдруг заметил, какие у нее глаза – синие-пресиние, как васильки. Как изменились чуток после болезни – искра в них яркая появилась, какой раньше не было. Аж заглядеться можно до того, что дух захватывает. И улыбка – она и раньше была ласковая, добрая да понимающая, а стала еще красивше.
– Я ж не ведьма, Дань, откель у меня хвостик-то?
Тут Данька еще гуще краснотой свекольной налился – и от взгляда, и от слов, а наставница все продолжает:
– Да и не верю я, Даня, что водятся сейчас ведьмы хвостатые.
Хотел было мальчонка пискнуть, что живет одна подобная, что Велину обучала, в городке суседнем, да язык прикусил. Мало ли как на наставнице весть такая скажется. Да и о женихе вероломном напомнит. А может и нет у той, старой ведьмы, хвостика-то. Сраму тогда не оберешься. Настасья Ильинична тем временем и говорит:
– Это ж надо какой силой обладать, чтобы в живых оставили, про хвост прознавши. Повывелись, слава богу, такие ведьмы уж.
Данька молчит, слушает и дивится – вот как есть слова Захара Мстиславича повторяет! Только тот про знахарей говорил – что повывелись, мол, сильные, а травница – про ведьм. И вот поди пойми с чего ведьмы-то повывелись. Знахари – оно понятно, домовой понятно все объяснил, когда Даня с расспросами пристал. Покуда не пришел новый бог да нечистики, все наговоры да места силы волхвы передавали от учителя к ученику. А как пришел – так сразу многих волхвов похоронили, многого они не успели передать. Оставшиеся затаились-запрятались, обучать опасались. Токо знахари да травники осталися, да и те с обережкою лечили, а опосля с ведьмаками да ведьмами бороться начали – как священники признали, что сами не всегда справиться могут. Вот так волхвы и повывелися. А ведьмакам да ведьмам с чего силу терять? Она ж им нечистым дается. Он что – тож силой скудеет? Непонятно…
– Так что нет у меня хвостика. И у маменьки моей не было, как мне сказывали. Сама-то я ее не видела, меня с малолетства прошлая травница воспитывала. Взяла меня к себе после пожара, не побоялась. Век благодарна буду за это.
Прошлая-то травница, как выучила Настасью Ильиничну, в монастырь ушла. Уговаривали ее остаться век доживать при селе, а она – ни в какую. Грехи, говорит, свои буду замаливать. Накопилися, говорит, за жизнь долгую, как бы не перевесили чашу добрую, когда господь на суде будет взвешивать. А какие грехи такие – никто и не знал. Бобылькой жила на отшибе, лясы не чествовала, да и просто заглянуть-проведать – и то не приветствовала. Никто даж толком не ведал, откель она. Пришла и пришла, годочков, почитай, этак тридцать назад, уже одинокой, но крепкой старухой, лет этак под тридцать пять, да так и осталася. Поначалу с осторожкою относилися к ней, опасливо – и чужая, и речь странная, почти господская, книжки разные да предметы причудливые с собой навезла. А потом, как она старосту вылечила, что зимою в прорубь свалился, оттаяли да расположением прониклись.
– Какого пожара? – удивился Данька, хотя, казалось, еще больше удивиться-то и нельзя.
Вздохнула травница, да новый сказ завела.
Больше двадцати годков назад это случилося. Стали на селе чудные вещи происходить – то чугунок с картошкой летать по избе начнет, что вдруг сено как изнутри взорвется, да по всему сараю разлетится, то колодец заброшенный вдруг разломается. Поначалу-то думали, что домовые да дворовые шалят. Уж как их только не ублажали – и молочком, и блинками, и маслицем, да ниче не менялося – странности все случались и случались. Травница тож помочь ничем не могла – она ж токо с лесным батюшкой общается, а тут явно что другое озорует. Вроде ничего плохого, а неприятно да боязно – это пока ничего, а дальше что будет? Нашли потом человечка, поговорил он с суседушками. Все как один отпиралися – нет, не мы это, мол, это другой. В один голос твердили – другой. Совсем неуютно селянам стало. Что за другой такой? Откель взялся? Чего ждать?