Страница 39 из 95
Каждый, кто с лесом да с хозяевами связан, должен все договоры выполнять. Пошел за травками-ягодами – уважь батюшку лесного яичком да хлебушком. Домовой хороший попался – молочка ему наливай да змеек-ужиков домашних приваживай. Не плюй в реку – водяной обидится. Не пущай детишков одних к полуденицам. Множество разных правил да советов. Обычные люди могут и пренебречь некоторыми, а знающим приходится держать все, да и за словом следить своим строго.
Слегла Настасья поначалу от горя, а вот вслед – вслед пришел кто к ней. Святое место не пущает, так он за стенами бродит, пробраться пытается, силу сосет да встать не дает. Ведь ежели бы встала травница, то рассказала бы все отцу Онуфрию, защиты у Богородицы попросила да к святому кресту приложилась, этот бы и ушел.
Хочет лекарка очнуться – а не может. И все вокруг как в хмари страшной, и над ухом «Бу-бу-бу… Бу-бу-бу…» и без конца так. И чем дальше, тем яснее слышится, что говорит он «Забыть-реку… Забыть-реку…» Зовет, стало быть, плыть с собой через Забыть-реку, что отделяет жизнь от земель, где после смерти оказываешься.
– Вот как девятый день наступил бы, так забрал бы он меня с собой, в Ирий.
Уставилась задумчиво Настасья Ильинична на воду, что бликами искрилась, свет отражая, а Данька даже рот раскрыл. Вот как наяву вспомнилось-представилось: «…птица Гамаюн подхватит, в когти черные, в когти острые, да в страну полетит, да в Ирий…»
Это что же, получается, знал знахарь этот, окаянный, что с наставницей творилося? Иль не окаянный, раз вылечил?
Если бы тогда догнал, спросил бы точно, но Всемил как куда провалился – запропал и все. Не мог Данька в тот момент все обегать, чтобы знахаря догнать, следовало отыскать кого, чтобы Настасье Ильиничне постель перестелит, да и ей самой поможет, но скока смог – обежал. Да и потом, как освободился – тож. Однако ж никто знахаря этого не видел. Да и поглядывать после многих расспросов начали с недоумением.
Неизвестно откуда пришел знахарь, неизвестно куда исчез.
– А кто это был? – робко поинтересовался Данька у задумавшейся травницы.
– Ох, не знаю я, Даня, – покачала та головой. – По голосу – вроде дед старый. Может из душечек кто на тот свет сводить хотел, да добраться не мог…
Бывало такое – впадает человек в «обмирание», сон на смерть похожий, а пока он спит, водят его душу по тому миру, показывают страсти, что после смерти ждут. И как колдуньи в кипятке варятся, и как ведьм, молоко отбиравших, этим молоком рвет, и как у поджиганцев лица жгут. Многие всякие ужасы показывают, а потом наказывают, что можно говорить, а что нельзя под страхом смерти.
– А может берегиня меня морочала.
Берегини – те ветры болезни да лихорадок насылают. Потому с ними нужно дюже ласково да уважительно обращаться – чтобы не сгореть в огне за неделю.
Задумался Данька крепко – а не месть ли это была за вылеченную лихорадку? Может восстала против Настасьи Ильиничны одна из берегинь?
– Не знаю я, Даня. Пока не знаю, – повела плечом травница, кутаясь в душегрею. Хоть и тепло, и солнышко, а все ж познабливало ее, с болезни-то, особливо возле речки, с которой прохладою тянуло. И добавила так задумчиво: – Узнаю вскорости.
Глянул мальчонка вопрошающе, коленки свои острые обняв – откель, мол?
– На знахарку буду учиться, – неловко улыбнулась Настасья.
И вдугрядь смертельно удивился Данька. Знал он про нежелание наставницы идти этим путем. Не хотела она договоров никаких ни с кем заключать, а тут вдруг – и знахаркой!
– Ты не бойся, – чуть зачастила Настасья Ильинична, в алтынные глаза ученика глядючи, – не оставлю тебя, обучу всему, чему знаю. Только вот теперь еще и сама буду, – нескладно так закончила Настасья и замолкла.
– Но как?.. Почему?.. – потрясенно переспросил Даня.
– От судьбы не уйдешь, – вздохнула травница, опустив взгляд, словно стыдясь чего. – Я ж от чего сиротой стала… Мать у меня ведьмою была.
– Что?! – вскинулся Данька, дав голосом петуха.
========== Сказ о красавице Любаве и женихе ее ==========
Давненько дело было. Так давно, что даж деды не упомнят когда. Жила в деревне одной красавица Любава. Да до того пригожая, что свататься к ей приезжали аж из самого Мурома. Да токо вот матушка ее, Лагода, женихов одного за другим отвергала – то одно ей не гоже, то другое. Все желалось ей забраться повыше. Шепотки ходили, что аж самого князя ждет. Смеялись люди втихую над таким, понятно же, а Лагода все ждала для своей дочери жениха необыкновенного. Да и дождалася… Приехал к ней свататься гость высокий. Подарков понавез – всю избу сундуками заставил да шубами собольими застелил. У Лагоды-то глазки разгорелися – тако богачество! А дочка ее просит: «Не отдавай меня этому богатею, маменька, ой, чую не с добром он к нам пришел!»
Лагода все отмахивается от дочки: вот дурная девка, счастья своего не понимает, такого жениха шугается. Сговорились в конце концов на свадебку. Жених-то еще и поторапливает – все быстрее и быстрее, не терпится ему обнять Любавушку-лебедушку.
А у ей чем ближе к свадьбе, тем больше на сердце камень давит. Боится она жениха смертельным страхом. Вроде и статный, и пригожий, и при богатстве, а вот поди ж ты. Страх сковывает от одного взгляда в глаза странные, желтые. А бывало как моргнет, так и кажется, что зрачок у него узкий, как змеиный прямо.
Но делать-от нечего, поперек слова родительского не пойдешь, разве что слезами в подушку заливаться. Лагоду как разума кто лишил да глаза застил – не видит горя дочери родненькой, все вокруг жениха круги выписывает. Даж поговаривать стали, что сама не прочь заместо дочери-то под венец пойти – до того бесстыдство стало людям заметно. Но не волнует Лагоду ничего. Ей лишь бы свадебку справить. Да и не только Лагода в гости зазывала жениха пришлого. Многие бабы, что без мужей остались, на него заглядывались да на пироги приглашали. Шептались с оглядкою, что не токмо бессемейные подпались под чары странные. Только Любава одна держалася.
Пришел в конце концов срок свадебный, женихом богатым назначенный. Собрались все у церкви, глядь – а невесты-то и нету! Когда последний раз матушка к ней в горницу заглядывала, сидела Любавушка-горлица в сарафане алом да с волосами, под плат белый убранными, готовилась. Разъярился пришелец, раздался как в два раза, а за спиной тень поднялась до неба. Да и небо все затянулося тучами да не просто, а молниями. А жених и говорит голосом громовым: «Ищите любушку мою, невесту нареченную, а иначе плохо всем будет!»
Перетрусил народ от такого – сразу видать, что не прост, ой не прост жених этот желтоглазый! Кинулись врассыпную – искать Любавушку. День искали, два, а на третий нашли.
Не одна она убежала – с парнем суседским, с которым росли вместе, а как выросли, заглядываться начал. Первым и посватался, первым ему загордившаяся Лагода и отказала.
Нашли беглецов, да токо вот повенчаться они уже успели и даже мужем с женою не только на небе, но и на земле стать. Разгневался пуще прежнего пришелец да и говорит: «Раз не досталася ты мне, проклинаю тебя силой лютою! Дочь твоя достанется не мне, а тем, кто за мною стоит, и дочь ее дочери, и дочь дочери ее дочери. И да будет так, пока кровь твоя не станет водицею, да не найдется тот, кто как жених твой по любви настоящей не женится!»
Сказал так, змеем обернулся, крылья бумажные раскрыл, да и улетел, облака, громы да молнии с собой забрав.
Потом знающие люди сказали, что бы то Тугарин-змей, который в очередной раз прилетел на Русь-матушку новую невесту себе подыскать. Дюже любит он русских девок соблазнять, а самую красивую в жены берет да с собой уносит.
Улетел и улетел, да и бог бы с ним, да только когда пришла Любавушке пора рожать, дочка у нее родилася с крохотным хвостиком – ведьминым знаком…
*
Собственно говоря, эта сказка написана для новой главы Ряженого, но я до этого как-то никогда не обращала внимания на такого персонажа, как Тугарин-Змей. Понятно, что он есть воплощение татаро-монгольского нашествия, но!