Страница 33 из 95
– Какая бабка? – встрепенулся Данька воробышком.
Поджала губы ведьма, недобро зыркнула так, что у мальчонки под ложечкой засосало, и кивнула как сама себе.
– Ну ладно, слушай. Полезно тебе будет. Молодой хозяин, – с противной такой усмешечкой произнесла, да и завела сказ.
========== Глава 21 ==========
Известно-ить, что ведьмы бывают ученые, душу продавшие за знания, а бывают и рожденные, и зовутся они «колдуньи». У рожденной ведьмы дар прям из чрева матери передается, ежели та колдунья, и сила у них – больше, чем у ученых. Такая, что они не только порчу, да беды могут насылать, но и снимать их. Бывало, тем и развлекаются. Как пошепчут на воздух, так на всю улицу болезнь нападает, а потом ходют, лечат, благодарности принимают. Опасно таких ведьм сердить – ни одна травница али знахарка порчу от них не снимут. Да и священник не всякий поможет, токо истово верующий, да все посты блюдущий и себя в строгости держащий. А много ли таких? То-то вот. Но все ж проклятье это – колдуньей быть.
Потому и присматривались особо к дитям вне освященного богом брака рожденным. Ежели просто рожденные – то еще ничего, а вот ежели сама мать такого дитяти тож внебрачная, то ребетенок проклятый может родиться. С хвостиком али с полосочкой волос вдоль хребтины, а то и со знаком ведьмовским, ромбиком, где на теле запрятанном. Тогда точно – ведьма. А уж если и бабка нагулянная до брака, то дите без сомнений ведьмой родится, даж если и знаков нет.
Или вот – седьмая подряд дочь в семье. Точно не обошлось без происков нечистого: семь дитенков, и все девки. Это он заставляет все девок рожать, готовит седьмицу-ведьму себе. А особливо сильные ведьмы получаются из седьмой дочери седьмой дочери. Хорошо, что такие редко рождаются. Говорят, они цельную губернию могут сглазить, и ничего им не сделается!
Но рожденной ведьмой и по нечаянности можно стать. Проглотит беременная женщина в Сочельник уголек нечаянно – и все, открыла путь-тропинку к дитю своему.
Вот так Марья-расторопница седьмой и стала. Маменька ее, когда на сносях была, кушать постоянно страсть как хотела, а в хозяйстве небрежность проявляла. Заготовила квашню да рядом с печкой и пристроила. А когда уголья выгребала, один в квашню и упал-от. Потом она хлеба заготовила, да один, где уголек запекся и съела тут же уголька не заметив. Это Марья уж потом узнала, когда к ней черт пришел. То той поры, до двадцати годков, и не ведала. Правда подозревала что: слово недоброе прошепчет – а оно и исполняется. Не всегда, но частенько. Тока нечасто Марья этим пользовалась – боялась. Она и так рябая да косенькая на один глаз уродилася, узнают, что у нее язык дурной, точно никто не подойдет. А так все надеялась. До двадцати годков надеялась, почти перестала, а тут черт и пришел да давай соблазнять всяким-разным. Ты, говорит, Марья, и так моя, что ж тебе в этой жизни без праздника жить? Давай, говорит, научу, как по-настоящему слова говорить. Марья и согласилась, даж не сопротивлялась почти – до того ей жизть ее опостылела.
Вскорости научилась она и слова шептать разные. И чтоб корова перестала молоко нести, и чтоб болезнь накрыла, и чтоб поле перестало рожать. Сильно получалось. Ведь с полем-то как – если на нем колосья заломать да проклясть, то можно и знахаря али знахарку позвать, шоб сняли. А если пошепчешь – как такое снять? Неведомо. Сильные знахари такое умеют, да только повывелись они почти, такие знахари-то.
Дальше училась Марья, почти про все позабыв, да вдруг дитенка от черта сваво, с которым сожительствовала, понесла. Пришлось срочно мужа искать, да на приворот скручивать. В родной деревне такого и не найти было, враз заподозрят, что дело нечисто, да разоблачить могут. Пришлось Марье в дорогу пуститься, а там и судьба помогла. Встретила на постоялом дворе мужика – степенного, солидного, при деньгах да еще и из другой губернии, да и окрутила в первый же вечер. Хоть и страшна была, да ведьма же.
Окрутила, а черта своего не бросила, так он к ней и ходил. Заснет, бывало, муж Марьи, а она в другую горницу, да с чертом миловаться.
А когда пришла пора рожать, муж ей как раз в отъезде был. Марья никого из бабок не звала помочь – сама и баню истопила, и воды заготовила. А как ребятенок родился, так сразу черт и появился. Отдавай, говорит, сына моего. Сразу к себе его заберу, будет мне помогать. Марья туда-сюда, да делать нечего – пришлось кровиночку отдать. А мужу сказала, что помер дитенок, даже могилку показала, за оградой кладбища копаную. Некрещеный же – как родился, так и помер. Покручинился муж Марьин, очень уж наследника хотел, даже слег малость. Вылечила его Марья – нужен он ей пока был.
Суть да дело, времечко катилось вслед за солнышком. Один год прошел, второй, а там и десяток перевалил. Осталася Марья одна – бобылькою. Другая бы затосковала, но а ведьме-то что? Стала дальше поживать. Токмо вот стал к ней во снах приходить еще один черт, молоденький. Я, говорит, сын твой, помоги мне найти душу первую.
Вот и пошла Марья искать себе ученицу. То на одну бабу посмотрит, то на вторую – все не годятся. Уж даже сердиться начала, тут ей Велина и встретилася…
Замолкла ведьма чернобровая, будто слова подбирая, а Данька еле слышно выдохнул, в мир возвращаясь. Умела сказы говорить чернобровая, ой умела!
– А дальше… – Велина перебрала пальцами край батистового платка…
А дальше колдунья стала показывать, что же ждет ее новую ученицу после смерти. Привела она ее в овин старый, на откосе стоящий, давно заброшенный, разложила на земле тряпицу белую да и опустила на нее хлеб – румяный да белый. И Велина рядом свой пристроила.
Отвела ведьма ее в сторону и говорит:
– А теперь смотри.
Поначалу ничего не происходило, но вдруг со всех концов откуда ни возьмись змеи поползли. Да все как одна черные-пречерные, как уголь. Вслед за ними жабы поскакали да мыши побежали. Вскрикнула Велина от ужаса – очень уже она мышей боялась, а эти… Все, как одна, крупные, гладкие, с шерстью черной. Только вскрикнула девушка, как мыши все враз остановились да и повернулись к ней, уставились глазами, огнем красным горящими. Но не дала колдунья от страха криком избавиться – залепила ей рот ладонью широкою, да и зашипела не хуже змеи:
– Смотри!
Отмерли мыши да и побежали вслед за змеями и жабами к хлебам. А как добежали, то все на ведьмин хлеб и набросились, принялись его на куски раздирать – с визгами, писками, друг у друга отбирают, лишь бы хоть одну крошечку ухватить. Даж друг друга на части рвут, чуть не до смерти.
Стоит Велина ни жива, ни мертва, смотрит на пищащий клубок из зверей проклятых. Даже на крик сил нет, а ноги как чугунные и к земле приросли. А колдунья держит, да еще так крепко, и все шепчет: Смотри! Запоминай!
Вдруг распался клубок и за считанные мгновенья пропал. Разбежалися звери по углам, как и не было их. Токмо теперича на тканюшке лишь один каравай остался. Не тронули его ни змеи, ни жабы, ни мыши. Ни пылинки на нем не осталося, ни шерстинки. Завернула колдунья бережно хлеб в тряпицу белую да и протянула Велине со словами:
– Как терзали мой хлеб, так будут душу твою терзать после смерти. А пока твой хлеб цел, так и душа твоя цела. Ежели не передумаешь, приходи завтра сюда с утречка.
Проплакала Велина всю ночь, вспоминаючи и мышей страшных, и как они друг друга драли за каждый кусочек хлеба. А на утро оделася в свой лучший сарафан, хоть и старенький, да тоненьким позументом украшенный, прижала к груди хлеб, да и пришла.
А колдунья в овине уж ждет, улыбается. Будто знала, окаянная, что девица уступит.
Велела она хлеб вчерашний ножом проткнуть да прочитать три раза «Отче наш» наоборот. Страшно было Велине. Так страшно, как никогда до этого не было, накануне даже. Но сделала она все, как велела ведьма. Но не произошло ничего. Токмо колдунья еще больше разулыбалась, будто случилось то, что она давным-давно ждала. Отправила она новую ученицу домой, попрощавшись до завтра.