Страница 28 из 95
– А тебе… – травница задумалась, а потом махнула рукой. – Отец Онуфрий сам решит. Может просто причаститься даст.
А до Даньки вдруг дошло, как до того зайца, что боится за них Настасья Ильинична, ой, боится! Может Степку просто так в церковь привести хочет, а за него – боится. Вот и велит исповедаться и причастие принять – хоть так защититься от нечистого. По ногам как холодом пахнуло, и мальчонка чуть не поежился от враз нахлынувшего неуюта. Знала бы наставница про все его приключения…
Толкнул он ногой Степаниду, дабы та перестала задавать глупые вопросы, да и спросил:
– А что он значит-то? Сон этот…
Опустила глаза травница да затеребила концы плата, как в смущении.
– Умру я, Даня, нехорошей смертью, ежели твой сон сбудется. Спалят меня.
Данькой как и ойкнул, да и Степанида ахнула совершенно по-детски, не стесняясь. Спалят – это же ведь только ведьм! Да все знают, что… И тут Данька вспомнил, что недавно было. Как во время засухи почти все село поднялось. И опять горько-горько стало, как хина в рот попала.
Настасья посмотрела на Даньку, да все по взгляду его прочла.
– Вот так-то вот… Потому и говорю – исповедаться надобно.
Отец Онуфрий – он просто так никого из своей паствы в обиду не даст, многое знает, хоть тайну исповеди и хранит, но помочь-то сможет.
– А про… – пискнул Данька, припомнив порченый уд. – Ну это… То, что сжег.
– И про это придется, – со вздохом пояснила травница. Ой, и рассердится отец Онуфрий. Он хучь и знал про костры и Ярилу, да не вмешивался, пусть и не по нраву ему такое было. Вроде как Иоанна Крестителя славят, а на остальное глаза закрывал. А тут – все придется рассказать, как же иначе?
Поежился Данька, да делать нечего. Надо, так надо.
– Пойдемте, – и крепко прихватил Степку за руку, чтобы не убежала.
(*) Полесская баллада «Брат женился на сестре»
Комментарий к Глава 17
Автор немножко сильно задолбан жизнью, так что приветствуются любые замечания - об изменении стиля, повторах, ошибках, несуразностях и т.д.
========== Глава 18 ==========
Оказалось все не так страшно, как Данька ожидал. Батюшка не ругался, выслушал внимательно, покачал головой, благословил, да и все. Степку даже слушать не стал, просто по голове погладил да просфирку дал. Малая даже обиделась. Ну и что, что не хотела исповедоваться – это ж она сама не хотела, а тут ее просто обошли, и все. Всю дорогу обратную потом до дома бубнила так, что Данька в конце концов пообещал ей затрещину дать, если не угомонится. Степанида в ответ надулась, как мышь на крупу – явно задумала что, но мальчонка только рукой махнул – не до этого было.
А вот травница после исповеди оказалась изрядно побледневшая и вымотанная. Видно, решил Даня, отец Онуфрий все отповеди ей высказал, решив детей пощадить. Данька даже решился попытать наставницу. Ведь нельзя спрашивать, что происходило во время таинства, но интересно – аж жуть! Но Настасья Ильинична только отмахнулась – не про тебя, мол, это знание.
А ведьму так и не нашли. Как ни старался Данька углядеть чего – как сквозь землю провалилась, окаянная. Даже у домовых поспрашивал – все токмо плечами пожимают, да начинают тут же рассказывать про свое житье-бытье, на хозяев своих жаловаться, да на гостей их. С двумя-тремя поговоришь, и уши пухнуть начинают. Но зато от таких можно много чего интересного узнать, не то что у молчунов-бирюков. И такие встречались среди их братии, как ни странно.
Катится-катится лето дальше, а на душе у Даньки неспокойно как-то, ой неспокойно! И неплохо вроде все, и урожай неплохой вызревает, и полуденницы не шалят, и даже Степашка смиренно себя ведет, а поди ж ты.
И дождался…
Как лето в осень перекинулось, напала на тетку Феклу икоточка. Поначалу она сквернословить начала по поводу и без. Народ-от попривык уже, что от этой сплетницы да бранщицы слова хорошего не услышишь, так что попервости и внимания не обращал. Да и сама тетка Фекла тож как-то странно реагировала – выругается, да и застынет в непонятливости. Нет бы ей сразу к батюшке сходить, мож все по-другому и обернулось бы, ан нет.
Потом она лаять начала. Да как начнет, так остановиться не может, пока в изнеможении на землю не упадет, и давай кататься, биться и выть. Да так сильно бьется, что и не удержать, даже мужикам здоровым. Вот тут-то и смекнули – нечисто дело. А как помочь – неведомо. Икоточка – она такая! В человека, что господом бранится или хулит его, вселяется, да и заставляет его вещи разные делать. То ругаться почем зря, то лаять, то ухать, то в припадках биться, то еще что.
Хочь тетка Фекла и злая, да все равно жаль ее. Стать кликушей – никому не пожелаешь такой горести. Правда, бывают и хорошие икоточки. Помогают вещи разные потерянные, что любы-дороги, находить, правду рассказывают да ложь изобличают. Правда, тут уж не всегда хорошо. Кому, к примеру, охота узнать, что муж твой с соседкой-бобылькой милуется? А икоточка язык за зубами не держит, да и тот, в кого вселится, противиться не может, все говорит, что икоточка хочет. Мож тетка Фекла и рада была бы по всему селу рассказывать такие вещи, с ее нутром-то гнилым, да другая ей икоточка досталася.
На третий день, как скумекали, что во всем виноват злой дух, повели тетку Феклу в церковь. Сама она идти не могла – икоточка не велела. Она ж не выносит ни святого места, ни креста, ни ладана. Воет Фекла, извивается, в землю ногами упирается, так что пришлось даже связать. Пока связывали, отец Онуфрий святой водой все брызгал, дабы силы поменьше у духа-то было. Помогало, да не очень. Вроде и тщедушная тетка-то, а бес столько силы дает – и! Одного из мужиков так пнула, что чуть ногу не повредила, второй почти бороды лишился.
Как спеленали Феклу, перекрестили цепью, да на шею замок с ключом повесили, дабы нечистый не вырвался и не перекинулся на кого другого, так и понесли в церковь.
А что дальше там было, Данька не видел. Малых даж в избу к кликуше не пустили, пришлось в окошко подглядывать, а уж тем более в церковь-от кто пустит?
Пришлось так маяться, вокруг избы слоняться. Ни в лес сходить, ни палочки постругать – ничего не получалось, все из рук валилось. Даж домовой с дворовым куда-то запропастились – не поговоришь, не отвлечешься.
А маялся Данька от того, что вместе с отцом Онуфрием в церковь Настасья Ильинична пошла. Кликушу-то прогнать может или праведный священник, или знахарь сильный. То, что отец Никодим у них самый-самый, никто в селе и не сумлевался, а вот на счет наставницы мальчонка изрядно волновался. Сердце как в руке кто сжал от переживаний. Уд ярилин неизвестно кем порченный, ведьма ненайденная, сон, что из головы все ни шел… Да еще вчера под вечер травница книжку какую-то все листала и хмурилась да губы кусала, а когда Данька под руку сунулся – глянуть что там такое, шуганула, сказала, что мал еще для такого. Для какого?!
Вот и кружил Даня волчонком привязанным по двору, а Степашка тихонько в уголочке, в тени сидела, вышивала полотенечко очередное – то ли для приданого, то ли просто так, да на брата поглядывала. До этого сунулась было к нему с расспросами, как тетку Феклу увели, да Данька так рявкнул, прямо как тятенька, Степка заробела даже. Оставила брата в покое, но сама недалече устроилась – тож ждать. А чтобы маменька не заругала за безделье, вышивку и прихватила. Расцветали алым солнышки да уточки – домашние хозяюшки, а Степашка, невольно поглощенная своим занятием, раздумывала над обещанием маменьки дать ей в расшив воротник-наборушник, что носили по праздникам. Узоры обещала особые, обережные показать, которые на нем вышиваются. Даже моточек золотой канители показала, припрятанный для него. Красивый, руки аж сами к нему тянутся – даже просто пощупать золотую ниточку. А еще обещалась купить бисера голубого да жемчуга мелкого на украшения. Уй, и красота получится! Дуська вся просто обзавидуется! Оставалось только до десяти лет дожить. Маменька так и сказала: вот исполнится тебе десять, взрослая станешь, тогда и дам вещь настоящую в расшивку. Мала пока для такого, умения не набралась. Вот и занималась Степка вышивкой каждый раз, выдавалось времечко – умения да опыта набираться. Он ведь сам ниоткуда не возьмется, опыт-то.