Страница 25 из 95
От этой мысли Данька подскочил, как подорванный и метнулся перепуганным зайцем к Настасье Ильиничне. Кто, как не она, поможет-то?!
На его счастье травница оказалась дома. Выслушав мальчика, травница в растерянности затеребила концы платка. Чтобы ведьма, продавшая душу, делала такие пакости? Странно это. Они ж напрямую порчу наводили, а тут – на целую деревню, да еще кто-то из своих, да еще через Ярилу. Никогда такого не было. Странно, странно…
Настасья задумчиво смотрела на принесенное Даней непотребство, на всякий случай не касаясь. Подопечному ее ничего не сделается, а самой лучше поберечься, особливо с учетом, что дитятков еще не рожала.
Травница думала, а мальчонка нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Нельзя же чучелко без уда оставить! Это ж как он без мужской силы урожай природе сделает?
– Вот что, Даня, – Настасья решительно поднялась с лавочки, подвязывая плат. – Оставайся здесь и сожги это, – травница поморщилась, указывая на плетеную солому с заломом. – Только…
Девушка переплела пальцы и оглядела горницу. Ой как не хотелось в ней сжигать вещь с порчей! То, что порча есть, травница и не сомневалась – иначе бы ее подопечный не прибежал весь в мыле.
– Иди-ка ты в огород. В самом дальнем конце и устрой костерок. Только лешего не забудь предупредить, – и глянула строго так на мальца.
Данька закивал – он и сам понимал, что не абы что сжигать будет. Мало ли, вдруг лесной батюшко обидится?
– А как же?.. – заикнулся мальчик, но Настасья его перебила:
– Я сама сделаю. Но никому не говори!
Иначе проблем не оберешься. Не хватало еще прямо перед словословеньем всю село перебаламутить. Нет уж, сначала надобно отпраздновать, а потом уж выяснять.
– Мы с тобой вечером посмотрим, чтобы все было в порядке, а ночью ведьма на шабаш улетит, ничего не сделает. А вот завтра с утречка и разберемся, – решила травница. – Все, беги. Мне тож поторопиться нужно, совсем мало времени осталось…
Пока Данька жег порченый уд в дальней части огорода наставницы, разгоняя едкий, черный дым, так и норовивший обжечь горло, он все мучился, пытаясь понять – кто? Вроде бы у них в селе только одна ведьма и была – тетка Аксинья, да и та, как свой клубочек отдала, так и перестала с нечистым знаться. Правда постарела быстро, ужасть просто, зато теперь душа не проклята.
Так кто же?
В вечеру все прошло как обычно – и «косички» травяные всем правильные раздали, и огонь староста добыл быстро, и костры зажглись с первого раза. Как девки завели хоровод вокруг купало, так Данька во все глаза на них и уставился – вдруг кто выдаст?! Но нет, и тут все было как надобно – и Ярилу «уморили», и проводили, и утопили.
Дане даже как-то обидно стало, что он ничего не высмотрел и не заметил.
– Нам пора, – Настасья Ильинична мягко коснулась плеча мальчонки.
Запали лампадку от костра и пошли в лес. В этом году как-то все полегче у Даньки проходило – уже все чуть знакомо и мерцание не пугает, и нечисть лесная, что из-за деревьев рожи корчит, не пугает так боле. Может, будь Даня постарше, вообще бы не боялся, но пока все же страшновато. Пусть даже в руках и лампадка, заправленная освященным маслом, и батюшку солью да яичками задобрили – все честь по чести.
Токмо странное ощущение – вроде как все спокойно, как дома, а поджилки все ж трясутся. И ауки вовсю обхихикивают-дразнят, как маленького. Выглядывают из-за деревьев и смеются, бородами трясут. И не поймешь – то ли аука, то ли лесавка.
Страшно.
От того Данька и продолжал жаться около наставницы, не забывая, впрочем, указывать на те места, что гнилушечьим светятся, манят будто. Аль заманивают.
А когда поверху кто-то пролетел, как порыв ветра, что гнет деревья, и разразился едким старушечьим смехом, мальчонка даже не выдержал – пискнул и присел, прикрыв голову руками. Хорошо хоть лампадка в мох упала, хоть заморгала, но не потухла.
– Все хорошо, не бойся, – рука у травницы теплая и мягкая, враз страх отпускает.
Ох и стыдобища же! Данька аж покраснел весь, поднимаясь да лампадку подбирая.
– Извините, Настасья Ильинична, – мальчик шмыгнул носом и решился поднять глаза. Да и замер так.
Стоит травница, смотрит спокойно так, не осуждающе, а над плечом у нее чудище нависло! Огромное, глазастое, а глаза такие огромные, белые, как бельма, лапы-ветки растопырило, будто травницу сожрать хочет!
Данька пискнул задушенным цыпленком, да и пальцем показывает – оглянитесь, мол!
Настасья недоуменно повернулась, да давай поклоны поясные отбивать, да с присказками.
– Здрав будь, батюшка, царь лесной! Прими, батюшка, наш подарок и низкий поклон!
Выкладывает перед этой страхолюдиной последнее, на всякий случай припрятанное яичко и так, незаметно, оглядывается на Даньку и рукой ему: «Кланяйся, мол!». А мальчонку как отпустили – и он тож вслед за травницей кланяться начал.
Так, как двенадцать поклонов отвесила, так и остановилась, а Даня вслед за ней. И опять давай глазеть на чудище, но уже догадавшись, что это леший! Самый настоящий! Может даже Старшой над всеми лесами вокруг, а, значит, и над всеми хозяевами, Лесничий то есть!
А леший рассмеялся гулко, будто прочитав мысли Даньки, да и обратился вдруг в мужика. Мужик как мужик, только вот одежа вся у него зеленая, да кафтан запахнут наоборот – правая пола запахнута за левую.
– Иди, Настасья, сама погуляй. На-ко вот, – леший ловко вытянул из-под пня громадную гнилушку и протянул травнице. – С этим найдешь какую хошь травку. Иди, как она гаснут начнет, так и вернешься. А я пока с молодым хозяином побеседую.
– Спасибо, батюшко! – девушка поклонилась лесному царю, безропотно взяла гнилушку и, строго оглянувшись на Даньку: «Не перечь!», пошла прочь по тропиночке. Да и пропала через пару шагов, как тьмой поглотилась.
А Даня покрепче сжал лампадку в руке и, сглотнув страх, во все глаза уставился на лешего.
========== Глава 16 ==========
Комментарий к Глава 16
Автор немножко сильно задолбан жизнью, так что приветствуются любые замечания - об изменении стиля, повторах, ошибках, несуразностях и т.д.
Леший хохотнул да и указал на неизвестно откуда взявшийся пенек.
– Ну, садись, что стоишь как неродной.
А может и был тот пенек, да Данька его просто не заметил, токмо неважно это совсем было для мальчонки. Он робко устроился на пеньке, не переставая пожирать взглядом лесного батюшку. Как же – столько лет мечтал на него хоть одним глазком посмотреть, а тут – живой! Настоящий! Ей же ей, живой!
А леший, усевшийся на ствол поваленного дерева, заросший густым мхом с поблескивающими беленькими звездочками цветов, вновь гулко расхохотался и затряс густой бородищей.
– Ох и смешной ты, Даня, как есть смешной. Понимаю я теперь их… – и даже не подумав завершить фразу, огладил бороду. В отличие от Захара Мстиславича, борода у лесного царя была не окладистая, волосок к волоску, а какая-то вся торчащая, как размочаленная. Как будто кто-то зеленые ветки долго мял-мял, а когда они стали мягонькие, бороду из них и сотворил. Токмо вот все равно торчит все в разные стороны неухоженно. И усы такие же, топорщащиеся.
Из-за бревна робко выглянула кикимора и, положив огромный лопух с непонятно откуда взявшейся посреди лета брусникой, исчезла.
– Угощайся. Пользительно тебе будет, а то вона какой худенький, запросто перешибить можно, – леший нахмурился так, будто он кому-то поручил приглядывать за Данькой, а этот кто-то не выполнил наказа, и теперь батюшко решает – то ли наказать его, то ли самому взяться за откорм мальчонки.
Данька, очнувшись, моргнул и торопливо наклонился за ярко-красными ягодками, что так и манили очутиться во рту. Набрав сразу горсть, правда для этого пришлось пристроить лампадку среди густого покрова мха, что внезапно покрыл толстым ковром все вокруг, Даня уже посвободнее устроился на пеньке и принялся аккуратно «щелкать» ягодки, одну за другой и набираясь решимости вопросы позадавать.