Страница 12 из 15
«Она читает в душах» — вот, что их роднило с Нуалой когда-то. Она была добра с ним, именно она помогла разобраться в том, как и зачем применять всезнание. Она утешала, словно еще одного родного брата: «Не бойся, у меня этот дар с рождения. Даже если я не хочу, я всех вижу насквозь, все их тайны. Поначалу мне было ужасно неловко от этого». Она смущенно улыбалась, рассказывая об этом, и он краснел вместе с ней, пылкий юнец.
Они видели друг друга насквозь, не обнаруживали никакой лжи, но оба не ведали, что ждет их в будущем. Не догадывались, как далеко зайдет противостояние леса и города, как глухи окажутся обе стороны к мольбам и уговорам, не предполагали, как холодно и торопливо придется расставаться. Сколько же веков тому минуло!
Пусть она считала его кем-то вроде брата, но он полюбил ее той первой настоящей любовью, которую однажды переживает большинство молодых людей. И нередко она на всю жизнь оставляет раны на сердце. Сожаления об упущенном, непонимание, что произошло, что изменилось, почему все уже никогда не станет по-прежнему. Время беспощадно даже к тем, кто не подвержен старению. Для них оно еще злее, потому что сознание предательства навечно вытравливается клеймом, переосмысляется, сотни раз рассматривается с разных сторон, причиняя все новые оттенки страданий.
Да, он ее предал… Он ушел. И боялся смотреть ей в глаза, содрогался перед встречей больше, чем когда отправлялся на поиски Нуады. Когда он взывал к мятежному принцу, то хотя бы поддерживало сознание неправоты создания, объятого гордыней. Ныне же он считал себя всецело виноватым. Чуть ранее он пытался остановить Нуаду уговорами только ради нее, ради сестры, которая ничем не заслужила страданий и прозябания в подземельях.
Их с отцом «дворец» ныне представляли нижние ярусы катакомб под туннелями метрополитена, куда не доносился солнечный свет. Гигантский тронный зал был раньше вроде бы ливневой канализацией, построенной на случай наводнений. Со стен не отходили слизь и плесень, носился удушающий затхлый воздух. Но они боялись выходить в безумную суматоху черного города. Они тихо гибли, принимая свою судьбу. Их не ждали ни в одном из миров.
Лишь изредка принцесса выходила глубокой ночью в полнолуние на край их убежища, чтобы полюбоваться на то, что осталось неизменным за все это время — тихое ночное светило, которое не слепило и не обжигало слишком белую кожу, лишь дарило предметам нечеткие серебристые очертания, хоть немного скрывая уродство железобетонных монолитов.
В ту ночь девушка посмела выйти на грань убежища раньше полнолуния, серп месяца только несмело клонился в сторону диска. Но сердце точно предчувствовало встречу с кем-то, тоскливо ныло, предвещая ненастья. Пусть взору и представал замерший заснувший город, но в этой тишине таились предвестники бури. В шепоте дымного ветра, в запахе рыбы и тины, что доносился с реки, но особенно — в мерцании звезд. Раньше они усыпали весь небосвод, как огромный узорчатый ковер, ныне же люди научились гасить звезды своими электрическими огнями.
Нуала стояла на краю водостока на служебном мостике, не прикасаясь к поросшим лишайниками и ржавой трухой перилам. Все сковывала печать разложения, исчезновения, а ведь раньше эльфы одним прикосновением будили травы и цветы, пением зачаровывали родники. Они поддерживали гармонию природы, не как господа, а как дети, что заботятся о стареющих родителях. Единая мать всех живых существ, изначальная древняя сила, но люди, что когда-то вышли из ее лона, предали ее, забыли голоса леса, потеряли с ним связь и даже объявили своим врагом. Тяжко и больно делалось от того, как слепы оказались близкие братья, которые жили меньше, но все же когда-то находили общий язык с эльфами.
Но что-то треснуло в их сердцах, наверное, их обуяла жадность, жажда наживы, власти, богатства. Природу оценивали как служанку, рабыню, а не как могущественного союзника, беспощадно сметали леса, перенаправляли русла рек, осушали болота, не задумываясь, что вскоре загорятся торфяники. Часто они страдали от творений своих рук, пожинали горькие плоды, задыхаясь в чаде городов, бежали и бежали, нагоняя свою жадность. И каждый ощущал порой, как в сердце разверзается дыра: вопрос о том, какой во всем этом смысл. Они утратили гармонию и тоже страдали. Некоторые понимали, что делают что-то не так, пытались изменить, взывали к своим братьям. Но мало что менялось, человечество губило свой дом, свою единственную планету. Они ненасытно бурили недра, точно выкачивали ее кровь.
Их деяния отзывались для эльфов, словно удары, уколы острых пик, взмахи смертоносных сабель. Король Балор старился вместе с ростом городов, что замечала безутешная дочь, которая все эти века безропотно сопровождала его. Одно ли человечество провинилось в их тяжкой доле? Нуала достаточно мало ведала о мире людей, почти никогда не говорила с ними, но все же не признавала низшими созданиями и не считала, что каждый виновен. Нельзя судить всех единой мерой, ведь каждому воздается по его делам. Этого не понимал Нуада, приближение которого ощущалось, словно надвигающаяся гроза. Принцесса боялась брата, потому что знала: он сильнее самых верных уцелевших воинов их бедного отца, который уже многие годы практически не покидал своего скорбного трона.
Нуала не спрашивала, почему они скрываются именно в городе, ведь еще остались островки дикой природы. Может, Балор безмолвно ждал их конца, ухода в небытие? Послушная дочь не возражала, пусть ее сердце и плакало кровавыми слезами. По всем: по эльфам, потерявших дом, по заблудшим людям. И по брату, который скитался во тьме своей ненависти, уже не сознавая, за кого и против кого идет войной.
Сумеречный Эльф отчетливо улавливал колебания ее противоречивых чувств, ее страдания без борьбы, томление в темнице без замков. Ведь когда нигде не ждут, то некуда бежать. И неудавшийся Страж мучился вместе с ней, видя, как они с отцом бедствуют, угасают. Участь всех королевских династий, что лишились своего королевства. Но людские опальные династии хотя бы не томились добровольно многие годы в катакомбах. Балор боялся рассказать об их существовании людям, напомнить о себе. А Нуала, может, и хотела бы найти помощь у этих странных сознаний, да знать бы, кому довериться. Много среди них обреталось лжецов, пусть дар принцессы и распознавал любой обман. В лучшие времена она являлась верным советником короля, когда дело касалось переговоров или принесения клятв, от нее не укрывались тайные намерения и недобрые помыслы. Из-за этого несколько раз на нее организовывались покушения, которые предотвращал Нуада, лучший воин короля.
И именно от того, что принцесса «читала в душах», она не держала зла на человечество, ведь при заключении древнего перемирия люди не собирались истреблять природу и перепахивать планету язвами своими амбиций. Стерлась память о давних обещаниях, и за злодеяния детей не отвечали их отцы. Но, может, еще оставался кто-то, способный помочь? Или они оказались одни, обреченные вечность тихо мучиться под толщей города? Одни, онемевшие, умершие при жизни, умершие от бессмертия. Лучше уж короткий срок, чем долгие годы созерцать, как сквозь пальцы просыпается время, их время, превращаясь в зыбучий песок. По щеке принцессы скользнула слеза при воспоминании о том, как они жили в далекие времена, когда еще мир не обветшал.
Нуала глядела на полумесяц, спрашивая себя, почему не побоялась отлучиться, остаться в одиночестве, хотя приближение мятежного принца, брата, усиливало день ото дня тревогу. Он охотился за осколками короны, один из которых всегда носила в украшении на широком поясе принцесса. Другой обретался у короля, третий отдали людям, лишь принц в наказание за свое восстание остался ни с чем. И наставало время, когда его гнев достиг предела. Нуала скорбно прижимала ладонь к сердцу, которое отмеряло удары, пока билось пропитанное гневом сердце ее несчастного брата. Она все еще не могла его ненавидеть, но и ничем оправдать не удавалось. До них дошли слухи о том, как целое здание зацвело и рассыпалось от распустившегося цветочного элементаля; погибли люди, медленно увядал и сам гигант.