Голод Рехи

— И что вы делаете здесь?! Просто сидите?!

— Думаем! — отзывался Сумеречный.

— Выходит, зря я увидел свой последний сон? — обескуражено взвыл Рехи.

— Ничего не зря. Мы посидим немного. И придумаем, что делать.

— Ну, и сидите! А я сам дойду! Один! — крикнул Рехи, разрывая густую тишь.

— Двенадцатый затаился. Черный кокон стал еще плотнее, — уговаривал Сумеречный. Но Рехи больше не слушал, он двигался вперед, на красный свет Разрушенной Цитадели.

Бессмертные не останавливали его. Конечно, ведь жизнь пустынного эльфа ничего не стоит для тех, кто привык считать миллиардами. А для самого пустынного эльфа собственная шкура тоже резко обесценилась. Всегда вгрызался в жизнь, цеплялся всеми конечностями, отбивался клыками и клинками, а цель вела все к единому — к красным сумеркам. Так он решил однажды после урагана, так и складывалось все. Только между старым Рехи и новым пролегла клокочущая пропасть из потерь и взросления. В глубине души он ощущал себя бесконечно старым и измотанным. Его истязали безответные вопросы, томил великий голод ответов. Он хотел бы знать, кто и зачем создал настолько несправедливым этот мир. Но рассказать, похоже, не сумели бы даже мудрейшие. Или отвечает каждый по-своему. Стаи мыслей свивались в одно стремленье.

— Рехи, не ходи туда! Не ходи! — возникал периодически прикосновением ветра Сумеречный. Рехи начинал подъем по выщербленной каменистой лестнице.

«Так вот какая Разрушенная Цитадель наяву», — с долей интереса подумалось ему. Вокруг высились зубцы острых скал, под ногами поминутно взрывались горячие гейзеры. Один уже обжег левую икру, но кожу уберег толстый сапог. Камни плыли в земле, устремляясь к черному обелиску с рисунками из истории мира. В каждом камне томился осколок чьей-то души. Ступени усеивали истлевающие кости. Рехи осторожно обходил их, чтобы не оскользнуться. Вокруг лестницы зияли провалы пропастей, вились хваткие колючки.

Разрушенная Цитадель во снах представлялась страшной и неприступной, но Рехи ничто не останавливало. Он просто шел, медленно поднимаясь все выше. Отдаленно доносились мольбы Сумеречного и Митрия, они просили остановиться, не ходить. Проще говоря, отказаться от безумной затеи. Но, кроме нее, у него ведь ничего не осталось. Снова, как в первый день пути. Поэтому он шел. И так добрался до искусной кованой ограды, обнесшей сад.

«Чей это был замок? Кто жил в этих горах?» — подумал Рехи, рассматривая изящные изгибы расколотых фонтанов и увитых черными лианами статуй. Возможно, все вокруг создали искаженные образы из общей памяти Двенадцатого и жреца. Смутно узнавались гобелены, которые почему-то висели с внешней стороны замка огромными полотнищами. На них прекрасных дев спасали от драконов доблестные рыцари. Рехи поежился, вспоминая, что таилось за дверью с изображением этого героического сюжета.

Нет, он не герой. Он пустынный эльф и обезумивший от горя отец. Не более того. Но разве для отрешенной отваги нужно больше?

Так он переступил порог палисада. Пыль на выщербленных плитах скрипела под подошвами. Рехи бесшумно вынул короткий кинжал, принюхался и огляделся — тишина. Бесконечная гнетущая тишина. Сам воздух давил от этой тишины. Никто не нападал, не выскакивали монстры с жвалами, не кидались черные линии. Ничего. Похоже, все дошли до предела. Двенадцатый измотал не только противников в последнем бою, но и самого себя.

— Хорошо, пойдем дальше, — уговаривал себя Рехи, когда сознание тронул слепой животный ужас. Звук голоса тонул в безмолвии. Движения выглядели излишними в застывшем царстве. Лишь вились на ветру истершиеся гобелены. По воздуху плавали случайные предметы обстановки: статуи, картины, обломки мебели. Они закручивались воронкой вокруг Цитадели. Вернее, развалин. Четкой формы она не имела. Вроде торчали серые башни, вроде стояли стены, скалящиеся бойницами. Но в разных местах то исчезали, то возникали галереи и пристройки. Контуры незаметно менялись. Рехи запоздало понял: «Дурной знак такая тишина. Западня?»

В тот же миг воздух прорезал страшный скрежет. Резко пришла в движения воронка, змеями обратились колючие лианы.

— Рехи! Берегись! Черные линии! — истошно закричал в отдалении Сумеречный Эльф. Рехи успел обернуться, но не нащупал белых линий, не свил надежного щита. Меч бы тоже не спас. Но Рехи не отшатнулся и не попытался убежать. Он сам пришел в ловушку, не зная, как все исправить. А если уж и бессмертные не ведали, оставалось только действовать, как чувствовал. Он не боялся. Если так пытались убить, значит, боялись его. Рехи стоял на месте и просто ждал, когда гнев падшего Стража обрушится на него.

— Ты думаешь, все отчаяние растет из черных линий ненависти, — сказал медленно Рехи.

Линии впились в него, но боли не последовало. Они растворялись и исчезали, как грязная вода. Бессильные веревки сотен разрушенных виселиц.

— В моем отчаянии нет ненависти. — Голос его окреп, как ветер в бурю, он продолжал: — Это не отчаяние, это — скорбь. И если цена чудес — чья-то смерть, значит, и в чудесах немало скорби.

Линии ввинчивались и оплетали, но Рехи не замечал их, он просто двигался дальше. Недоступный для боли и ярости, вне всего. Один в целой Вселенной. Лишь четыре буквы имени сына блестели на острие стрелы. Натянутый лук разгибался, отпускал в полет. Рехи не ведал, остается ли тело или он уже вышел вон из старой затертой оболочки. Сильнее смерти боль души. Он просто шел к последнему ответу.

В глубине сада его встретил печальный хоровод безголовых скелетов. Они бились в конвульсиях, руки и ноги сгибались в неестественных направлениях.

— Здравствуй, Мирра, — кивнул Рехи. И один из скелетов откликнулся, остановился их неверный танец. Иссяк скрежет, и вновь повисла тяжелая тишина. Рехи смотрел на изуродованные останки, не ведая, кому пришло в голову еще и обезглавить поруганное тело. Наверное, лиловому безумцу, ведь черепа, как оказалось, лежали рядком на каменной скамье. В глазницах горели свечи. Скелеты — артисты на сцене помешательства монстра, и черепа их — зрители собственной смерти. Страшно. Холод пробежал по спине, доказав, что тело еще не рассталось с духом. Рехи поежился, неуверенно и печально продолжая:

— Мирра, а ты ведь никого не обвинила после такой ужасной гибели. Что же твой любимый? Не дал тебе покоя после смерти? Тварь он, Мирра, не стоил тебя. Прикопать бы его под обелиском давным-давно. Так нет же, нарек себя богом. Такие вообще любят себя нарекать правителями мира. Прости меня, Мирра, я не лучше. Но вы же слышали меня! Я пытался спасти вас. — Рехи покачал головой и вздохнул: — Пытался… да не спас…

Безголовый скелет в изорванном белом вышел вперед, воздевая ладони к небу, точно умоляя избавить от вечных страданий. Рехи протянул руку, дотрагиваясь до костяных пальцев, по щеке его скатилась слеза:

— Мы похожи с тобой сейчас.

На мгновение скелет оделся плотью, вернулась голова, усыпанная завитками нежных кудрей, мелькнуло исполненное горести лицо убиенной принцессы. Она кивнула и отошла, уводя за собой в неизвестность всю процессию из скелетов — отца, друзей, подданных. Их окутывало мягкое сияние белых линий, в них они растворялись легким туманом. Рехи узрел сонм теней, невольно освобожденных им из заточения Цитадели. Стоило моргнуть — все растворилось. Остался онемевший черный сад с застывшим гербарием цветов и взбухшими венами черных колючек.

— Вот и все. Я отпустил их, — выдохнул Рехи. Где-то в отдалении тяжелый камень покатился с обрыва, уносясь в пропасть. Так же слетело бремя нового бездействия. Слишком много снов видел Рехи об этих страдальцах, чтобы равнодушно оставить для изощренной забавы монстра.

— Пойдем дальше, — уговаривал себя Рехи, ощущая с каждым шагом все большую тяжесть в отекших ногах, на которых лопались корки язв. Тело просило повернуть, забыть все и сбежать, вернуться в деревню к друзьям. Но в памяти застряло острой колючкой лицо Лойэ в последнюю их встречу. Она бы не простила новой трусости. Но она верила в него. И этой жестокой верой он еще держался, она же берегла от нападений черных линий. Возможно, иногда в жестокости таится истинная любовь.