Страница 12 из 14
Текст, таким образом, может рассматриваться как сложный языковой знак [Залевская 2002: 63], своего рода многократное наслоение превращённых форм (значения которых при вхождении в эту сложную систему дополнительно преломляются ею), которое способно вызывать к жизни в сознании индивида не просто группы значений слов или высказываний, а многократно наслаивающиеся друг на друга и взаимопроникающие смыслы, связанные с различными по характеру и «объёму» единицами и элементами многомерного опыта индивида.
Мы считаем совершенно нецелесообразной в рамках данной работы саму постановку вопроса: оригинал и перевод – это лики одного текста или же разные тексты. Единая общепринятая типология текстов если и возможна, то лишь в перспективе развития науки [Залевская 2005: 341–345], а потому непонятно, по каким общим критериям разграничивать или объединять перевод и оригинал; к тому же однозначный ответ на этот вопрос зависит от того или иного исследовательского подхода и определён рамками конкретной модели или теории. Более того, «…образ содержания текста, как и любой предметный образ, принципиально динамичен. Он не есть, он становится, и лишь в постоянном становлении – его бытие» [Леонтьев А.А. 2003: 263]. Следовательно, и отношения между «текстом» оригинала и «текстом» перевода не могут быть статичными и однозначно данными.
Текст не существует отдельно от речемыслительной деятельности по его порождению или восприятию, и лишь лингвист отрывает, абстрагирует его от деятельностной реальности. «В письменном тексте оказались сжатыми деятельности, начиная от предметной, в которой в качестве её внутреннего момента возникли идеальные образования-значения, и кончая производством речевого высказывания, а, оторвав в анализе текст от этих деятельностей, лингвист придаёт тексту самостоятельность, которую он в реальной жизни людей не имеет. Опускание связей письменного текста с деятельностями, стоящими за ним, которое происходит в лингвистическом анализе, может восприниматься как их отсутствие и вести к представлению о выводимости характеристик текста из его анализа, а не из анализа деятельностей, сжатых в тексте» [Тарасов 1987: 146].
Вместе с тем текст существует и как комплекс знаков, и как смысл, за этими знаками скрывающийся, ими выражающийся, и многочисленные переходы от одного «состояния» текста к другому выявить непросто. Говоря о классическом рисунке «Два профиля и ваза», В.П. Зинченко со ссылкой на М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорского указывает, что невозможно точно сказать, ваза это или профили: «В действительности, на психологическом языке, это чувственная ткань возможного одного или другого образа, для порождения которого (т.е. для появления его в сознании. – А.Я.) должен быть совершён тот или иной перцептивный акт» [Зинченко 2010: 35]. Сами «тексты» оригинала и перевода как различные в сущности своей тексты или их единство – это чувственная ткань образа, которая наряду с биодинамической тканью процесса восприятия и осмысления представляют собой «строительный материал» образов и действий. «…Но этот материал может пойти в дело, а может остаться неиспользованным, неопредмеченным, некатегоризованным» [Там же]. Тело текста оригинала и тело порождаемого текста могут осознаваться как неразрывное целое. Следовательно, нельзя однозначно утверждать, что переводчик относится к переводу и оригиналу всегда как к отдельным текстам или всегда как к одному и тому же тексту. По всей видимости, многочисленные переходы от одного такого состояния к другому насквозь пронизывают весь процесс перевода.
Для нашего анализа наиболее перспективен подход, при котором мы имеем дело не с привычной оппозицией двух «внешних» по отношению к сознанию текстов, а с внешней и внутренней формой единого целого (процесса?), которое представляет собой «метаформу» [Там же: 227]. Отсюда следует, что при переводе из одной, первой, внешней формы текста рождаются его «внутренняя» (в сознании переводчика) и «вторая внешняя» формы (разумеется, что рождаются они не сами, а в результате деятельности переводчика). Это триединство как раз и составляет «метаформу» текста, ей и оперирует переводчик, а не отдельными только её формами. Значит, говорить о том, что переводчик порождает другой текст, не совсем верно, и мы будем употреблять подобные выражения лишь для простоты изложения, всегда помня, что порождается не текст во всей его полноте, а одна из форм его бытия.
Следовательно, то, что принято называть текстом перевода, или переводным текстом, отражает лишь часть того многообразия процессов, которые можно наблюдать при психолингвистическом подходе к переводу. Важно помнить, что иллюзия прямого отображения в «теле» текста стоящей за ним психологической реальности, идеального образа редуцирует перевод лишь к одному из его важнейших аспектов. Впрочем, такой частный случай, такой односторонний взгляд на участвующий в переводе текст целесообразен и часто используется в исследованиях, например, сопоставительного или литературоведческого толка, но в анализе перевода с психолингвистических позиций оказывается неэффективным.
Перевод характеризуется среди прочего тем, что он есть средство «передачи сведений» о реальной или идеальной действительности (то есть в идеальной форме, что не отрицает её реального существования) – переводный текст является превращённым, «второочередным», косвенным изображением действительности, а зачастую не действительности, а части знаний автора исходного текста об этой действительности. Коль скоро текст – это отражение действительности, тогда перевод – отражение отражения (или отражение изображения), своего рода метаотражение. Впрочем, с последним заявлением можно и поспорить, ведь перевод как метаотражение не относится к какому-то более высокому уровню, не является суперординатой. Перевод тогда можно назвать «вторичным» отражением, «вторичной» формой. В отличие от превращённой формы, где содержание непосредственно не выражается, во вторичной форме содержание выступает непосредственно, но с остатками связей с первичной формой; непосредственное выражение содержания в превращённой форме исключено, во вторичной не исключено, оно возможно, но необязательно. Вторичность формы определяется не её подчинённостью первичной форме, а, так сказать, очерёдностью, тем, что первичная форма существует вне и до деятельности переводчика, вторичная появляется, порождается в результате такой деятельности, она невозможна без прохождения через сознание переводчика.
Интересно здесь высказывание Л.Г. Васильева: «При метаотражении устанавливается уже не сам денотат, а его трансформированный сознанием говорящего облик – сигнификат…» (цит. по: [Залевская 2005: 273–274]). С этой точки зрения переводчик работает не с денотатом, а с сигнификатом. Но так как понимается не текст, а то, что лежит за текстом, то в норме, без дополнительного обдумывания и переходов от одного уровня осознаваемости к другому, переводчик относится к тексту не как к сигнификату, а как к денотату. Тем более, что текст приходится переводить в рамках конкретной ситуации общения, с которой он всегда соотнесён. Скорее, как к сигнификату к тексту относится лингвист, изучающий перевод.
Возможно, для дальнейших исследований есть смысл особого рассмотрения различий между условно обозначенными понятиями «сигнификативного» перевода и «денотативного» перевода. В некоторых ситуациях имеет место именно отношение к тексту как к сигнификату (обучение, письменный перевод), текст продолжает функционировать для переводчика не как часть ситуации общения, а как трансформированный сознанием облик содержания.
Итак, переводчик в своей речевой деятельности оперирует не собственно текстом, не с его формальной оболочкой, а сознательным образом этого текста.
Перевод-речь, с одной стороны, есть деятельность, которая переводит отражаемое в отражение, в образ, а этот образ – в продукт деятельности в соответствии с отражающимся предметом. Но, с другой стороны, само это отражение, образ опосредствует деятельность и в определённой мере управляет ею, хотя и соответствует ей, то есть наличествует двойное, так сказать, двунаправленное опосредование, о котором говорилось в предыдущей главе. Образ содержания текста не только является как бы «переходным» результатом деятельности, но и опорой для переводчика, корректирующей его дальнейшие действия. Действия же переводчика опосредованы смыслом, образом содержания текста и теми общественными отношениями, в которых используется текст (что относится уже к следующей рассматриваемой паре). Однако не следует это понимать так, будто сначала в сознании переводчика формируется цельный образ, а лишь затем он служит как застывшая опора для дальнейшей деятельности. Текст с самого начала используется в деятельности как опора для формирования динамического образа, и по мере формирования его второй вещественной формы образ содержания текста не остаётся неизменным. Переводчик может по мере осуществления перевода опираться и ориентироваться на те элементы смысла текста, которые он уже воспринял и осмыслил, но ещё не выразил, и на те, которые он уже выразил.