Страница 11 из 14
Вопросы и задания
1. Проанализировав точки зрения одних и тех же учёных, рассмотренные в рамках данной и предыдущей темы, сравните их трактовки основных понятий переводоведения.
2. Какие особенности текста, по вашему мнению, влияют на перевод?
3. Какие особенности межкультурного общения влияют на трансформации и перевод в целом?
Тема 4. Трудности устного перевода. Влияние переводческих решений на восприятие текста конечным получателем
Чтобы понять, каким образом те или иные переводческие решения влияют на конечный продукт переводческой деятельности (текст перевода) и на его восприятие получателем этого продукта, следует понять, в какой более широкий контекст входит перевод, какое место перевод занимает в общении людей и в межкультурном взаимодействии. Контекст это двоякий: с одной стороны, перевод входит в систему деятельностей, осуществляемых переводчиком как личностью (так сказать, внутренний контекст, который по-своему определяет действия переводчика), с другой стороны, – это взаимодействие людей в обществе, частью которого и является перевод (так сказать, внешний контекст, который тоже по-особому определяет действия переводчика).
Как было сказано, бóльшая часть подходов к переводу проецируют его лишь на одну из двух плоскостей – систему языка или текст (тексты).
Язык в данном случае является не чем иным, как лингвистическим конструктом, построением учёного, а текст – застывшей данностью, набором предложений-высказываний; столь же статичным в таком случае оказывается и сам перевод. Всё многообразие определений перевода, предлагаемое «Толковым переводоведческим словарём» Л.Л. Нелюбина [Нелюбин 2003: 137–140], сводится по сути своей к двум: перевод – это либо соотношение систем языков, либо соотношение текстов. Ни то ни другое не имеет ровным счётом никакого отношения к субъекту деятельности – переводчику. Аргументированная критика подобных трактовок, ставших традиционными, высказывалась параллельно с их разработкой (см., например, статью А.Н. Крюкова [Крюков 1984]), а также в наши дни (например, работы А.Г. Витренко [Витренко 1999; 2005а]). Вполне возможно, что эта критика осталась незамеченной потому, что не несла в себе серьёзной содержательной альтернативы традиционным взглядам, которые были целесообразны и приемлемы для современного им этапа развития науки. Непродуктивность «классических» моделей и теорий для решения насущных сегодня проблем видится нам не только в том, что из них элиминирован сам переводчик, но ещё и в том, что такой односторонний взгляд на перевод ограничивает исследователя дизъюнкцией «перевод – либо процесс, либо продукт процесса (текст)», не оставляя возможности выйти за эти рамки или попытаться понять взаимосвязи между процессом, его продуктом и той психической и социальной «средой», в которой оба они существуют. Формальная постановка союза и между «процессом» и «продуктом» особой ясности не вносит. Не вносит её и констатация того, что между процессом и текстом находится осуществляющий перевод переводчик, так как следует выяснить его роль во внутренних взаимодействиях этой системы.
Очевидно, что подобной точки зрения на перевод недостаточно; необходимо ввести какое-то промежуточное звено, соединяющее процесс с его продуктом, либо вообще пересмотреть «составляющие части» перевода. По-видимому, именно такие стремления являются основой для толкования перевода как межъязыкового обслуживания или посредничества [Комиссаров 1990], однако и в этом случае взаимосвязи между переводом как процессом, переводом как посредничеством и переводом как продуктом остаются непрояснёнными.
В попытках поиска «промежуточного звена» мы опираемся на знаменитые идеи Л.В. Щербы о трояком аспекте языковых явлений [Щерба 2004: 24–39], которые в науке получили несколько различные интерпретации и различное развитие.
Так, А.А. Леонтьев утверждает, что предлагаемая им триада «язык как предмет, язык как процесс, язык как способность» близка триаде Л.В. Щербы, но отличается от неё тем, что перечисленные категории являются частями единого объекта – речевой деятельности [Леонтьев 2007: 23]. С последним заявлением трудно согласиться: вряд ли три аспекта языковых явлений Л.В. Щерба понимал не как части единого целого, хотя, возможно, мы делаем слишком категоричные выводы из высказываний А.А. Леонтьева.
Вот что относительно единства трёх аспектов Л.В. Щербы пишет С.Д. Кацнельсон: «Три аспекта языковых явлений – это абстрактные моменты живой целостности, невозможные один без другого и в сумме составляющие противоречивое единство. Каждый из аспектов должен быть выделен в его отличии от других, но определение своеобразия каждого аспекта невозможно без оглядки на другие аспекты, без выяснения условий его взаимодействия с другими моментами» [Кацнельсон 2009: 101–102].
В.М. Павлов в сноске к основному тексту высказывает важное замечание: «Заслуживает внимания, что у Л.В. Щербы речь идёт о “говоримом и понимаемом”, а не о “сказанном и понятом”, т.е. не о “текстах” (“на языке лингвистов”), которые здесь же характеризуются – вне процессов говорения и понимания – как нечто “мёртвое”» [Павлов 2008: 71]. Следовательно, говоримое и понимаемое, по Л.В. Щербе, как и другие аспекты, никогда не теряют своей динамической, процессуальной, деятельной сущности.
Интересное развитие суждения Л.В. Щербы получают в теории А.А. Залевской, которая обращает особое внимание на то, что Л.В. Щерба называл речевой организацией, и делает вывод, что говорить следует не о трёх, а о четырёх аспектах [Залевская 2005: 32–37; 2007: 88–95]. Четвёртый аспект (речевая, или языковая организация) является не просто фактором, обусловливающим речевую деятельность и её проявления в языковом материале и языковой системе; речевая организация может рассматриваться «…как единство процесса переработки и упорядочения речевого опыта и получаемого в результате этого процесса продукта – индивидуальной языковой системы…» [Залевская 2005: 33]. Становление речевой организации индивида не ограничивается лишь языком и речью, оно «…связано со своеобразной переработкой не только речевого, но и всего многогранного опыта взаимодействия человека с окружающим его миром…» [Там же: 400]. Постоянной переработке подвергается не только содержание речевого опыта, но также и сами способы его переработки и хранения.
Принимая во внимание, что перевод как вид речемыслительной деятельности неминуемо входит в состав более широкой коммуникативной деятельности индивида и поведения в целом, играя в нём определённую роль, и имеет своим продуктом текст, также функционирующий в рамках взаимодействия индивидов, мы выделяем во всех перевóдных явлениях три аспекта: перевод как вид речемыслительной деятельности (перевод-речь), перевод как вид общения (перевод-общение) и перевод как продукт деятельности (перевод-текст). Заметим, что это не три отдельных объекта, а три стороны одного объекта или три ракурса его рассмотрения.
Выражая в общем ту же мысль, что и Л.В. Щерба, С.Д. Кацнельсон, В.М. Павлов и А.А. Залевская, А.А. Леонтьев указывает, что «соотношение языка как общественного явления и как явления психологического, языка как системы и языка как способности есть соотношение динамическое, раскрывающееся в их взаимопереходах» [Леонтьев А.А. 2007: 63]. Точно так же и между тремя аспектами перевода нет непроходимой и однозначной границы. Триединство перевода – это динамическая система, существующая только в деятельности переводчика; ни один из названных аспектов не существует сам по себе, находясь в постоянном взаимодействии с другими аспектами и с деятельностью в целом, каждый из них есть момент (в смысле движущая сила) других.
Тогда здесь возможны три «стыка»; рассмотрим каждый из них отдельно:
а) перевод-речь – перевод-текст
Сразу следует подчеркнуть психолингвистичность подхода к тексту – последний не существует сам по себе, без человека, означивающего знаки текста. К тому же человек «работает» не с текстом как таковым, а с тем, что лежит за текстом, со смыслом и значениями [Залевская 2002, 2005; Леонтьев 1997: 142–144], с образом содержания текста [Леонтьев А.А. 2003: 263–266], или его ментальной проекцией [Залевская 2005: 394–481; Рубакин 2006: 106]. «…Мы отражаем в образе не внешние перцептивные признаки предметов; они, эти предметы, а значит, и их образы для нас с самого начала “одушевлены” значением предмета – не его прагматической функцией в индивидуальном поведении, а именно значением, социально значимым, имеющим социальную природу и закреплённым в языковых формах» [Леонтьев А.А. 2003: 262].