Страница 10 из 17
Правое дворянство, сколь угодно новое и реформаторское, не в состоянии было расстаться с аграрным коммунитарианизмом, дух которого витал над всеми съездами объединенных аристократов, упорно рушивших важнейшую опору консерватизма. Даже В.И.Гурко, один из наиболее либерально мыслящих идеологов объединенного дворянства, выразил тревогу по поводу обезземеливания и пострадавших от него: «Я не могу согласиться с тем, что законы пишутся не для слабых и не для пьяных»76. Между тем обуржуазившийся (экономически и духовно) новый дворянин эпохи раннего дикого капитализма должен проявлять склонность к подобному подходу. К.Ф. Головин и В.И. Гурко признавали неизбежным уход в города некоторой части крестьян, но только на поле хозяйственной деятельности, тщательно подготовленное развитием промышленности, к занятиям, дающим реальную обеспеченность.
Только в глубоко консервативной атмосфере, сложившейся на съездах объединенного дворянства, могли возникать проекты, подобные проекту князя П.Л. Ухтомского, выступавшего за оземеливание части российского пролетариата путем оказания соответствующей финансовой помощи со стороны помещиков. Столыпинский перелом явно противоречил самой природе дворянского консерватизма. Потому-то объединенное дворянство из съезда в съезд наращивало критику правительства, а земские начальники на местах (обычно придерживающиеся правых воззрений) скрыто, но успешно саботировали деятельность землеустроительных комиссий77. На V съезде уполномоченных дворянских обществ в 1910 г. столыпинским реформаторам было заявлено: «Правительственные мероприятия в области земельного вопроса, поскольку они касаются увеличения площади крестьянского землевладения, посредством скупки и раздробления частновладельческих земель… грозят разорением государства и выселением всего культурного слоя из сельских местностей. Закон 9 ноября 1906 г. без применения решительных мер к расширению области применения народного труда сулит образование безработного пролетариата»78. Разочарование правого дворянства в преобразовании институтов собственности лучше всего выражает доклад Н.А. Павлова об экономическом объединении дворянства. Выступая по инерции за объединение с мелким собственником, он в то же время признавал, что дворянству не на кого надеяться кроме себя и … техники, которая его «единственный друг и защитник»79.
Правых воззрений придерживалось большинство аристократии, не способное за отдельными исключениями к быстрому переходу на интенсивный путь хозяйствования. Оно нуждалось в проведении особой правительственной политики, при которой государственные учреждения не помогали бы скупать землю крестьянам, а, напротив, способствовали бы сохранению ее в руках у «служилого» элемента. Оно не могло мгновенно сориентироваться в динамике рынка рабочей силы – ему требовалось гарантированное предложение со стороны крестьянина, привязанного к селу (в том числе и к барину) своим наделом, а не пролетария, рвущегося в город на «большие» заработки. Таким образом, российское дворянство было заинтересовано в сохранении общины, но в подавляющем своем большинстве не сознавало этого. В связи с данными обстоятельствами само правое движение было также заинтересовано в ней, ведь сословный союз помещика и земледельца являлся неотъемлемой частью традиционалистского проекта. Столыпинские же реформы разводили их по разные стороны. Хуже того, они вели к расколу внутри крестьянства, способствуя дальнейшей фрагментаризации аграрной России.
Это понимали и многие критики общины. Например, правый экономист А. Билимович положительно оценивал социальное значение общины, заключающееся в предупреждении резкого неравенства80. Постоянный автор консервативного журнала-газеты «Гражданин» некто Серенький (псевдоним) причислял себя к противникам общины, высказывался против ее ликвидации, которая по его разумению, должна была вызвать смешение двух противоположных начал, путаницу во взаимоотношениях населения, зависть и вражду. Уже сегодня тлеет явная вражда, «заглушенная ярмом общины». «Мера логики, – объяснял Серенький, – которой меряют быт Запада, неприемлема для России. Мало ли какие бывают дефекты в организме, а трогать их нельзя!»81
Противники общины из лагеря русских националистов начала ХХ в. сделали шаг в сторону от традиционализма, но так и не пришли к П.А. Столыпину и умеренному конституционализму, что сообщало их воззрениям опасную двусмысленность, мало помогающую в идейно-политической борьбе. Вдобавок их влияние ограничилось мощным националистическим направлением, отстаивающим принцип общинности. Его сила заключалась в убедительности известнейших правых идеологов С.Ф. Шарапова, А.Г. Щербатова, Д.И. Хотяинцева и т.д., а также в организационной активности Всероссийского Дубровинского Союза русского народа – единственной крепкой оргструктуры правых, сохранившей верность «миру».
Будучи национал-традиционалистами, защитники общины чрезвычайно ценили ее как основу русской самобытности. Так, русский экономист, военный, политический деятель (лидер Русской народной партии), издатель (выпускал газету «Русский труд») и публицист С.Ф. Шарапов называл общину «последним прибежищем русских исторических идеалов», «нравственным регулятором высшего порядка», выполняющим «первую задачу той Божией правды, которую ищет всегда русский народ» – задачу противодействия чрезмерному возвышению или чрезмерному падению отдельной личности82. Также он полагал, что уже давно в наше общественное сознание брошена мысль, будто экономическому росту и благосостоянию деревни мешает не та или иная финансовая политика, а главным образом гражданское неустройство, а теперь – община. Крестьянское малоземелье он также назвал заблуждением, так как считал, что дело совсем не в поверхности землевладения и не в общинных порядках, а в вопиющем недостатке у народа оборотных средств, обесценивающем и парализующем всякий сельский труд. Поправиться и разбогатеть у нас давно уже стало нельзя от земли, можно лишь около земли, путем кулачества и эксплуатации не сил природы, а своего соседа. Такая разбогатевшая «единица» закабаляет и разоряет сотни крестьян и, в конце концов, разоряется сама. При этих условиях все начинания закончатся крахом и самый лучший гражданский строй будет «осужден на гибель, а страна – на разорение и анархию, ибо для толпы обнищавших и доведенных до отчаяния людей, не могущих уважать ничьей собственности и не видящих доброго и выгодного труда, нет «гражданского устройства», а есть лишь дикие аграрные инстинкты, умело эксплуатируемые разрушительными элементами, а затем бунты и усмирения и самая тяжелая государственная опека»83.
С.Ф. Шарапов считал, что кулачество доходило до «полного бессердечия и жестокости, неуважения к старикам, нарушения семейных начал … и, наконец, падения веры и нравственности». Причем кулачество, особенно опасно на русской почве, которая к нему совершенно чужда. «Немец-ростовщик может быть очень мягким, сентиментальным, так как его удовлетворяет юридический аспект дела. Русский же кулак отлично знает о своей несовместимости с моральными нормами села и способен представлять только «нравственное чудовище». Он и дискредитирует, главным образом, общину, благодаря которой еще возможно хоть как-то защитить от мироеда остальных крестьян84.
Данный автор полагал, что нравственно-психологические условия русского хозяйства совершенно противоположны нравственным условиям хозяйств европейских. На Западе после разложения общинного землевладения земельная собственность сосредоточилась в руках небольшой, наиболее состоятельной группы лиц, то есть владелец земли являлся предпринимателем-капиталистом, а безземельная часть населения – бесправной массой рабочих единиц. Землевладелец предлагает им работу за плату, размеры которой устанавливаются по законам спроса и предложения и безземельный пролетариат волей-неволей принимает эту работу. Таким образом, на Западе выработался целый класс превосходных безземельных сельских рабочих, коих еще отцы и деды успели совершенно позабыть о земельной собственности, о работе на себя. В России же после отмены крепостного права в 1861 г. крестьяне, бывшие раньше даровой рабочей силой, сделаны все поголовно землевладельцами, то есть у нашего крестьянина… явилась самостоятельная цель бытия, так как подавляюще огромная часть податной тягости ложится на крестьянскую общину (на Западе основные плательщики крупные собственники – прим. автора), оставляя на долю остальных сословий лишь небольшую часть налогов прямых и около половины – косвенных. В связи с этим в России, по его мнению, «в противоположность Западу, не существует и не может существовать класса хороших, дельных рабочих», так как даже став «иногда беспутным пьяницей, мужик предпочитает довольствоваться случайным заработком или ремеслом и сидеть впроголодь в нетопленной хате, чем соблазниться «египетскими котлами с мясом» частного землевладения». Поэтому тем предпринимателям в России, которые хотели бы завести европейское вольнонаемное хозяйство, предоставляется пользоваться единственно невыгодным отбросом сельского населения. А если бы все хозяева решили сделать это одновременно, то им бы пришлось в качестве батраков «приглашать безземельных латышей из Прибалтийского края, австрийских «гуралей», а, может быть, даже китайцев-кулиев»85.
76
Гурко В.И. Наше государственное и народное хозяйство. С.-Пб., 1909. С. 63.
77
Бородин А.П. Указ. соч. С. 67.
78
Труды VI съезда уполномоченных дворянских обществ 30 губерний. Санкт-Петербург, 1912. С. 5.
79
Труды VII съезда уполномоченных дворянских обществ 37 губерний. 5–11 марта 1912 года. 1912. С.-Пб., С. 229.
80
Билимович А. Землеустроительные задачи и землеустроительное законодательство России. Киев. 1907. С. 7.
81
Гражданин. 1902 г. 16 июня.
82
Шарапов С.Ф. По поводу закона 9 ноября 1906 года. М., 1909. С. 88.
83
Шарапов С. Финансовое возрождение России (Речь, произнесенная 9 марта 1908 г. в заседании Русского собрания в Санкт-Петербурге). М.: Тов-во типолитографии И.М. Машистова, 1908. С. 10.
84
Шарапов С.Ф. К спору об общине // Собр. соч. М., 1902. Т. 7. Вып. 19. С. 29, 35, 36.
85
Русский сельский хозяин. Несколько мыслей об устройстве хозяйства в России на новых началах (С приложением 15-ти неизданных писем А.Н. Энгельгардта к А.Н. Куломзину)/ Сост. С. Шарапов. С.-Пб.: Издание М. Ремезовой, 1894. С. 2-8.