Страница 51 из 76
Простой люд — с кем ни заведи разговор — во всём винит бояр: сами, мол, неистовствуют, по семи шкур дерут с мужика, государя же держат в неведении. Есть и такие, как им не быть, однако мало ли в верхнем боярстве было (и остаётся ещё, слава Богу!) мужей достойнейших, нелицеприятных, которые и опалу принимали, и на плаху ложились — лишь бы не покривить душой, против совести не пойти. Челяднин, Горбатый-Шуйский, Фёдоров, Воротынский, Ряполовский, Куракин-Булгаков, Турунтай-Пронский, да всех разве перечтёшь! Неужто это они государя «держали в неведении»? Приказный гнус неистребим так же, как в летнем лесу неистребим гнус летучий, однако можно же найти какую ни есть управу и на эту писчую сволочь. Было бы желание! Выходит, желания-то ни у кого и нет. Ни у кого, вплоть до самого верху. Нет, тут как того ни чурайся, а мысли сами возвращаются к недозволенному.
Порою их удавалось отогнать прочь, и тогда он с лёгким сердцем гонял Орлика по окрестным пажитям, пользуясь погожими деньками, явно уже идущими на убыль, при случае подстреливая русака, а то и двух. Но вовсе отделаться от опасных мыслей не удавалось, и это — по непривычности — мучило всё больше, саднило, словно нагноившаяся заноза. Тем отраднее было облегчение, когда в конце третьей недели его разыскал гонец Кашкарова с наказом немедля вернуться в Москву.
В ту же ночь и выехали — благо было звёздно и месячно — и рассвет встретили уже дома, у Рязанской заставы. Андрей подумал было забежать к Фрязиным, но вовремя сообразил, что они наверняка будут у заутрени, а в храме какая же встреча, грех один. Поэтому направился прямо в кремль.
— Ну здорово, — встретил его полковник, — как там моя Коломна?
— Детинец хорош, да ты и сам знаешь.
— Как не знать, без малого три года там протрубил... Бухвостова видел ли?
— Кланяться тебе велел. Делает мужик что может, и нет за ним никакого воровства.
— Да ладно тебе! Будет теперь шпынять... Повинился же, шутейно было сказано, да и не подумавши.
— А ныне что скажешь? Али не придумал ещё?
— Велено тебе завтра быть в Посольском приказе, у самого дьяка Висковатого. Знаешь такого?
— Видал раз-другой. Сурового вида муж!
— То-то и оно. Что это у тебя за родичи объявились за рубежом?
— За рубежом — у меня? — Андрей пытался быстро сообразить, рассказывать про крыжака или умолчать. Хотя таиться теперь было нелепо, коли весть уже разнеслась. — A-а, дядька, верно? Дядька вроде есть, точно. Давеча говорил мне про него один боярин: вроде остался у покойной матушки братец и ныне он здесь. Да как бы не с тем посольством прибыл, что мы летось встречали.
— То-то, что с тем самым, — строго сказал Кашкаров. — Меня пошто не поставил в известность?
— А чем было говорить, чем хвалиться?
— Не о похвальбе речь. Повиниться надо было, вот чего!
— И тому причины не вижу! — запальчиво отозвался Андрей. — Нешто мы выбираем, от кого на свет уродиться да кто в родстве окажется?
— А надо бы, — проворчал полковник. — Потому что, как ты теперь сию кашу расхлёбывать будешь, ума не приложу...
9
— Признаюсь вам, любезный Иоахим, я просто в смятении!
— Но ведь господин барон так к этому стремился...
— Стремился, да, но теперь... будь я проклят, если представляю себе, о чём буду говорить с моим московитским родственником! «Стремился», — посол раздражённо фыркнул. — Мало ли к чему мы стремимся... А потом, достигнув, не знаем, куда унести ноги!
— Бывает и так, — заметил Лурцинг, почесав нос. — Ну что ж, я могу поехать к канцлеру Висковатому и сказать ему, что вы получили письмо из дому с известием о том, что госпожа фон Красниц сбежала тогда вовсе не с московитом, как думали, а с испанцем. И сейчас живёт где-нибудь в Перу.
— Подите к чёрту с вашим чувством юмора! Я жду от вас дельного совета, а вы...
— Я и даю единственно возможный в данном случае дельный совет. Если вы по-прежнему хотите прижать к груди своего новообретённого родственника, следует поторопиться со сборами, ибо нас пригласили к определённому часу. Если же передумали, то необходимо придумать какое-то приемлемое объяснение, иначе московиты решат, что попросту водили их за нос с этими «поисками племянника», на самом же деле я раскидывал по Москве агентурную сеть...
Посол испуганно зашипел и схватил его за рукав:
— Побойтесь Бога, Лурцинг, и подумайте хотя бы обо мне, если уж вам не дорога собственная жизнь! Вы хотите, чтобы нас подвесили с вывернутыми за спину руками?
— С дипломатами такого не делают даже московиты, — успокоил юрист. — Так мы едем к канцлеру?
— Едем, куда же теперь деваться! Мне, вероятно, следует что-то ему подарить?
— Канцлеру?
— Племяннику, чёрт побери!
Лурцинг подумал:
— Только не сразу. Посмотрите, как пройдёт встреча, и если молодой господин центурион придётся вам по сердцу, можно сделать подарок — уже прощаясь.
— Это уж я и сам как-нибудь сообразил бы! Вопрос лишь, что подарить? Я же не знаю его увлечений... Любителю соколиной охоты можно, например, подарить хорошую птицу. Как вы думаете, здесь можно купить хорошего сокола?
— В Москве можно купить что угодно. Но хороший натасканный сокол должен стоить весьма дорого, а вы даже не уверены, что центуриону понравится такой подарок.
— Верно, — согласился комтур. — Тем более что сам я в ловчих птицах не очень разбираюсь, мне могут подсунуть дохлятину. Нет, оставим это. Иоахим, у меня есть отличный кинжал, очень старый, — уверяли, что он побывал в крестовых походах. Сомневаюсь, конечно, ну разве что в каком-нибудь уже девятом или десятом... А сколько их вообще было?
— Чего, простите?
— Крестовых походов!
— Сказать по совести, никогда не подсчитывал. Вы начали говорить что-то про кинжал?
— Да, мне только что пришло в голову, почему бы не подарить его племяннику? Такая старинная, почтенная вещь!
— В данном случае, — подумав, сказал Лурцинг, — не могу одобрить выбор господина барона.
— Но почему? Он же военный человек, а что может быть лучшим подарком для военного, чем хорошее оружие?
— Верно, верно. Однако тут есть тонкость! Это был бы подарок не только от родственника, — Лурцинг прикрыл глаза и поднял палец, — но ещё и от иностранца! Будь наши державы союзниками в минувшей войне, подарить оружие было бы уместно. Мы же, увы, были враждующими сторонами, и сегодня такой подарок может поставить молодого господина в затруднительное положение. Понимаете, получить оружие от вчерашнего противника... оружие, которое, может быть, ещё недавно было обагрено кровью твоих соотечественников...
Посол вытаращил глаза:
— Что за чушь вы несёте, Иоахим! Да я вообще никогда не пользовался им в бою — ни в этой войне, ни в одной из прошлых! Может быть, какой-нибудь мой пра-пра-пра и перерезал им две-три сарацинских глотки, когда освобождали Гроб Господень...
— Или греческих, когда грабили Константинополь, — подсказал Лурцинг, почесав нос. — Это утешительный комментарий, но как довести его до сведения вашего племянника? Нельзя же написать на рукояти: «Московитов этим ножом не резали».
— Да, — согласился посол, — это было бы... бестактно. Ладно, тогда я ему подарю свою золотую цепь. Вы ведь её видели?
— Вероятно, хотя боюсь утверждать. Украшения мне как-то не запоминаются.
— Помилуйте, это не просто «украшение»! Кайзер пожаловал её мне ещё тогда, в Вене, это было высокое отличие! Она была длинной, Иоахим, очень длинной, я трижды оборачивал её вокруг шеи, а на груди она свисала вот до сих пор. Конечно, — вздохнул барон, — теперь значительно укоротилась... Фута два я проиграл в кости, да и вообще приходилось порой откусывать по мелочи — здесь колечко, там другое, — кошелёк-то не всегда полон, а те же трактирщики, зловредное племя, с некоторых пор совершенно ни во что не ставят честное слово рыцаря...
— Сущие негодяи, — посочувствовал Лурцинг.