Государева крестница

— А и впрямь, мог бы и на своего потратиться, — заметил Андрей.

— Про то не нам судить, — строго сказал Годунов. — Были, значит, причины. Одно себе уясни: наверху ничего не сделают такого, чтобы послу было в обиду. А это и тебе на руку. Мыслю, он тебя позовёт, — может, тебя потому и посылают в Коломну, а не куда подальше. Чтобы скоро было вызвать! Так ты перед ливонцами не чинись, держи себя достойно, но с вежеством. Что дурного в том, что послу захотелось тебя увидеть? Человек он в летах, может, ты один из родни у него и есть, так уж не обижай старика. А главное, помни, что покамест он тут — руки у Бомелия связаны, чего бы эта паскуда ни замышляла...

7

Безошибочное чутьё в сочетании с уменьем складывать верную картину из отдельных, разрозненных и зачастую обрывочных сведений, слухов и даже сплетен всегда были ценнейшими душевными качествами Димитрия Ивановича Годунова, не только ему обеспечившими долгую и успешную службу при столь опасном дворе, но и для обоих его питомцев подопечных — Бориски и Ариши — подготовившими на будущее головокружительное вознесение к наивысшим в державе высотам.

И именно это чутьё, эта проницательность помогли ему сейчас правильно разобраться в непростом деле сотника Лобанова. Арап, когда прибыл к нему со своей новостью, был в смятении: «Я, старый безумец, ничего не понял, — повторял он, порываясь драть свою и без того скудную бородёнку, — моя первая мысль была об этой Анастасии, что Андрей наконец-то от неё избавится и это будет поистине хорошо! И только потом моему притупленному годами уму открылось, что ничего хорошего тут быть не может, ибо если Андрей в безумии своём объявил о намерении взять её в жёны — от чего, видит Всемогущий, я не переставал его отговаривать, — если он это сделал, а теперь её возжелал повелитель, то — о, горе мне...»

Годунов, выслушав его, сперва тоже подумал, что из эдакого переплёта сотнику живым не выбраться. Оплакивать его он бы не стал (на Руси, ежели каждого оплакивать, слёз хватит не надолго), но парня пожалел — угораздило ведь беднягу стать царёвым соперником! И тут же, по старому своему обыкновению прикидывать возможные решения того или иного запутанного дела, он стал вертеть всё это в уме, раскладывая так и этак, — и вдруг вспомнил про ливонского посла. Один лишь раз, в случайном каком-то разговоре, дьяк Висковатый упомянул о государевом наказе всячески холить Бевернова — поелику тот-де у кесаря в ближних людях, а без кесаревой подмоги нам Ливонией не овладеть, — и этого беглого замечания, всплывшего сейчас в памяти, хватило, чтобы сразу сообразить: покуда посольство здесь, Лобанову ничто не грозит. А там видно будет!

Мысль была успокоительной, ибо позволяла самому ничего не предпринимать, однако вовсе устраниться от этого дела не давала совесть. Узнав же от стрелецкого полковника, что Андрея усылают в Коломну, Годунов и вовсе устыдился, хотя вообще был к тому не особенно склонен. Если он промолчит, а Бомелий начнёт осуществлять свой замысел в отношении дочери Фрязина, то Андрей сгоряча может натворить больших бед. Зная же о своём ливонском дядьке, будет спокойнее, а значит, и осмотрительнее. Пожалуй, ничем иным Димитрий Иванович помочь сотнику пока не мог.

Назавтра он послал за своим человеком, который ведал поставками на посольское подворье положенных по чину съестных припасов, и велел тайно передать стряпчему Акиму Лурцыну, что ждёт его по самонужнейшему делу. Стряпчий пришёл на следующий день — как и в прошлый раз, в сумерки, хотя и с запасом времени до закрытия уличных решёток, — неприметно одетый в ловко подобранную смесь московского и иноземного платья. Годунов снова подумал, что Акимка не так прост, как хочет казаться. После обычного обмена любезностями, вопросов о здоровье и тому подобном постельничий перешёл прямо к делу. Господину Лурцыну, несомненно, ведомо, сказал он, сколь превратна судьба тех, кто служит при дворе могущественного правителя, будь то в высоких или малых чинах. Она превратна и подвержена самым внезапным переменам даже в мирное время, а тем паче во время войны, когда не всё идёт так, как хотелось бы, и среди ближних к престолу бояр начинается разброд: кто сумеет дать государю лучший совет и убедить его в своей правоте, причём каждая сторона якобы печётся о благе державы, на деле же мыслит лишь о собственном, сугубо корыстном. И добро бы тех сторон было лишь две, их возникает множество, и у каждой свои единомышленники, кои также втягиваются мало-помалу в эти раздоры, и никто из причастных не может быть уверен в том, что не пострадает при взаимном сведении счетов...

Выслушав это с сугубым вниманием, стряпчий согласно покивал и позволил себе заметить, что при дворах европейских всё происходит точно так же и самое прискорбное заключается в том, что при сведении счетов — а таковое сведение всегда неизбежно, какая бы сторона ни одержала верх, — при сведении счетов чаще всего страдают именно те, кто помельче. Верховоды же, истинные возмутители государственного спокойствия, обычно отделываются сравнительно легко.

— Ну, это, может, они у вас там, в Европе, легко отделываются, — сказал Годунов. — Однако не о них речь, Бог с ними, с верховодами. Господин посол Бевернов не отказался ли от намерения свести знакомство со своим племянником?

— О нет, нет! — Стряпчий даже руками замахал, как бы отметая подобное предположение. — Обнять сына своей любимой сестры есть горячее желание барона фон Беверна.

— Душевно желаю, чтобы оно поскорее исполнилось, — заверил Годунов, — и не пожалею усилий, дабы сему способствовать. Помогать ближнему не есть ли первейшая заповедь Господа нашего Иисуса Христа? Таковая помощь не только богоугодна, но также и дальновидна, ибо никто не знает сегодня, не окажется ли наутро и сам в какой нужде...

— Поистине мудрая позиция, — одобрил Лурцинг. — Господин камергер может не сомневаться, что она найдёт полное понимание с нашей стороны. Давно зная барона фон Беверна, я могу засвидетельствовать перед господином камергером его всегдашнюю готовность ответить любезностью на любезность... в чём бы таковые не состояли.

— А иначе ведь не проживёшь. — Годунов вздохнул и развёл руками. — Я сделаю, что смогу, но сейчас, думается мне, понадобится уже и некоторое действие со стороны господина посла.

— Он будет бесконечно признателен господину камергеру за самый общий совет в этом смысле.

— Я бы посоветовал подать челобитную великому государю... Челобитная — это такая бумага с прошением.

— Так, так, челобитна, — согласно покивал Лурцинг. — Я слышал это слово, мы называем это — петиция.

— Да. Висковатый не говорил ли тебе о скором приёме посольства у государя?

— Увы, нет.

— Может, оно и к лучшему. Но тогда надо писать!

— Господин камергер простит мою непонятливость — о чём надо писать сию челобитну?

— О том, что господину послу стало известно про его племянника, сына его сестры, приехавшей в Москву оттуда-то и тогда-то, каковой племянник служит ныне в московском стрелецком войске. Что повидаться с сыном любимой сестры, ныне уже покойной, есть горячее желание господина посла, и что он, не желая навлечь на племянника, человека воинского, охулки за недозволенное общение с иноземцем, просит дозволения на то у великого государя. В таком вот смысле! А уж как это изложить, всякий подъячий знает, — Висковатому дать, они там, в приказе, и перепишут...

Лурцинг посидел молча, повертел пальцами, потом сказал негромко, словно думая вслух:

— Из одного недавного разговора с господином Висковатым я понял, что государю известно о племяннике барона фон Беверна...

— Может, и известно, — согласился Годунов.

— Но... нужна ли тогда эта челобитна?

— Нужна, нужна, можешь не сомневаться. Мы вот тут сидим и гадаем, известно ли государю про племянника или неизвестно? Так же и великий государь может сейчас гадать — знает ли, мол, посол Бевернов, что мне известно про его племянника? А как челобитную подадите, гадать станет ни к чему: государь и про племянника знает, и про то, что сие известно послу. Понеже сам же посол ему о том и донёс. Я, господин Лурцын, не зря начал сей разговор с рассуждения о превратности судеб государевых служителей. Как высоких, так и малых. Хотя племянник господина посла по младости лет и не в больших воинских чинах, однако не следует думать, что у него нет наверху недругов. Недруги в наше время есть у каждого...