Страница 23 из 76
— Понимаю, да... как не понять. — Годунов замялся. — Только вот ответить на твой вопрос не сумею.
— Часто ли посещает государь её опочивальню?
— Про то мне не всегда ведомо. Знаешь сам, там есть особый переход. А ты бы у планид спросил, — не без ехидства предложил постельничий. — Уж коли они тебе половинку подсобили сыскать...
— Непременно воспользуюсь твоим мудрым советом, — злобно улыбнувшись, сказал лекарь.
Подворье Годуновых располагалось тут же, в кремле, рукой подать. Поддерживаемый под руки двумя слугами, Димитрий Иванович благополучно поднялся на своё крыльцо, от выпитого его пошатывало, но голова оставалась ясной. Что-то этот немецкий шпынь задумал... Проведать бы — что! В начале ужина нынче, пока разговор шёл о том да о сём, Елисей жаловался на нерасторопность русской прислуги: никак, мол, не удаётся нанять кого-нибудь из здешних иноземцев, привёз с собой верного человека, так тот пропал... Подсобить, что ли, ироду?
16
Наутро после ужина у царского лекаря Димитрий Иванович велел позвать учителя, приставленного к племяннику. Учитель, дьячок от Кирилла и Афанасия, вошёл, отвесил поясной поклон и смиренно стал у притолоки, поглаживая редкую бородёнку. Поинтересовавшись Борискиными успехами в науке (учитель признал, что отрок проявляет более любознательности, нежели прилежания), Димитрий Иванович спросил про арапа, приходит ли еженедельно, как сулился.
— Приходить-то приходит, — дьячок вздохнул, — да, может, оно лучше было б, коли не приходил бы...
— Чего так?
— Непотребному ребёнка учит, — тихо сказал дьячок. — Конечно, воля твоя, а только...
— Как это непотребному? — встревожился Годунов. — Ты яснее-то говори!
— Да куда уж яснее... Давеча спрашивает его Борис Фёдорыч, верно ли, дескать, что Иерусалим — пуп земли, а он, арап то ись, предерзко ему ответствует, что нет, неверно сие, понеже земля шаровидна и пупа не имеет.
Годунов поднял брови, подумал.
— А она что... не шаровидна? — спросил он без уверенности.
— Того быть не может. Посуди сам, как бы на ней люди жить стали? Нешто они мухи? Земля подобна превеликой торели, сие всем ведомо.
Годунов ещё помолчал, сомневаясь.
— Однако ж... преславные мореплаватели гишпанские Васька Гамов и другой тот... как же его, дай Бог памяти... Магальяш вроде? Они ведь, так иноземцы сказывают, землю-то обогнули вкругаля, и откудова отчалили, туда и приплыли...
— И что сие доказует? Да ты вот глянь-кось, — дьячок выставил левую руку ладонью вверх, распялив пятерню, — вот те земля, и вот отседова твой Васька отплыл, — он ткнул измазанным чернилами указательным пальцем в запястье и повёл палец по кругу, — и сюда же вернулся. Зришь? А нетто тебе в лесу блудить не случалось, когда на свой след и набредёшь. Так он что, тоже шаровиден, лес-то? Ишь ты, «иноземцы сказывают». — Дьячок, распалившись, передразнил боярина. — Они те, блядины дети, ещё не того наскажут!
— Ну ладно, ладно. — Годунов, вконец запутавшись, махнул рукой. — Ты вот чего, Григорий... ты, как арап придёт, вели ему меня дождаться. Дело есть к нему. А про землю пущай говорит, как умеет. Люди в иных краях о всяком предмете разные имеют суждения, может, оно и к лучшему: поспорят, бороды друг дружке подерут, глядишь, и обрящут истину...
— Воля твоя, милостивец, — повторил дьячок с явным неодобрением.
— Вестимо, моя, чья ж ещё. — Постельничий придал голосу строгости. — Когда, говоришь, арап должен прийти?
— В пятницу грозился. Оно бы не надо в постный день язычника в дом пущать, — опять взялся за своё учитель.
— Мухамедане не язычники, — поправил Годунов, — понеже веруют во единого Бога, коего по невежеству своему непристойно зовут Аллахом. Также и Христа почитают, хотя и не яко Сына Божия, но яко пророка — наподобие своего Мухамеда. Ладно, ступай, Григорий, ступай, недосуг мне...
Чем дольше обдумывал Димитрий Иванович свой хитроумный замысел, тем выгоднее он ему казался. Русского и впрямь калачом не заманить в услужение иноземному колдуну, приставленные к нему из дворцовой челяди враждебны и, понятное дело, ненадёжны. Елисею же и в самом деле нужен свой, доверенный человек; а где взять такого, чтобы «своим» он был прежде всего для него, Годунова, а колдун бы об этом не догадывался? Нет, о ком ни помысли, лучше премудрого арапа не сыскать. Лобанову предан как пёс, роду такого же, как сам Елисей, иноземного и неведомого (вот уж поистине два сапога пара!), к тому же учен. Сам слыхал, как он Бориске про звёзды рассказывал да про планиды: звёзды-де на небесной сфере неподвижны и перемещаются все совокупно вместе с нею от восхода к закату, планиды же бегают каждая своим путём... Да Елисей за такого слугу Бога будет благодарить!
Только б не проведал про его, Годунова, участие в этом деле... и что Лобанову служил, тоже не надо бы ему знать, понеже Лобанов у Фрязина уже чуть ли не в будущих зятьях ходит, а Фрязин Елисею что псу палка...
Тут Годунова вдруг осенило: постой, постой, а уж не фрязинскую ли дочку держал гнуснец в уме, рассуждая о «недостающей половинке» для Иоанна? Ведь распря-то меж ними никак с того и началась, что Елисей дочку его обидел — то ли облаял, то ли рукам дал волю неподобающе...
— Ай-ай-ай-ай, — пробормотал вслух постельничий и даже с лавки вскочил, словно кольнуло его. Ежели внезапная догадка верна, то дело и вовсе худо... но тем паче следует запустить к Елисею арапа. Однако, коли Елисей замышляет против Фрязина, то знает и про сотника; вдруг дознается, что арап у него служил? Непросто всё выходит, ох непросто...
В пятницу арап явился к нему, как было велено. Годунов, поглядывая на него испытующе, спросил, доволен ли он службой у стрелецкого сотника. Арап ответил, что сотник — достойный человек и служить ему всегда было отрадно; отрадно и теперь, но, увы, радость служить такому доброму хозяину омрачается предчувствием того, что она окажется непродолжительна, поскольку сотник явно впадает в безумие.
— Как это в безумие? — оторопев, спросил Годунов.
— Этот безрассудный намерен ввести в свой дом жену, — сообщил арап, понизив голос, и выразительно закатил глаза.
— А-а... — У Димитрия Ивановича отлегло от сердца. — Господи, а я уж... И на ком он женится? Не на дочке ли оружейника?
— Ты сказал, — сокрушённо подтвердил арап. — Однажды она уже едва не навлекла на него погибель, без малого проломив голову...
— Ну где там «проломила». Ушибся парень, только и всего. Велика ли беда? Он — ратник, у ихнего брата головы должны быть прочные. Так он что, грозится тебя прогнать, когда женится?
— Я сам уйду, как это ни прискорбно. Со змеёй ужиться ли праведнику?
— Ты, старче, язык-то не распускай! Чего девку зря позорить, змеёй обзывать, — сердито сказал Годунов. — А праведником кого именуешь, уж не себя ли? Так праведники, буди тебе ведомо, заповедь Господню блюдут. «Не судите, да не судимы будете». Ты ведь оружейникову дочку не видел даже...
— Аллах да убережёт меня от лицезрения мерзости!
— ...а уже поносишь! Впрочем, то дело твоё... может, оно и к лучшему, раз так выходит. Я, Юсупыч, чего тебя позвал, есть одно дело, кое надобно держать в крепкой тайне. Ну ты, мне говорили, человек разумный, болтать кому не надо не станешь. Про царского лекаря Елисея слыхал ли?
— Слыхал много, — кивнул арап, — однако ничего доброго.
— Да про него доброго и не скажешь. Вот уж кто истинно змей злокозненный! Коварством вошёл в доверие у великого государя и скольких честных мужей довёл до плахи облыжными наветами... Иных же, говорят, опаивал смертным зельем. Хотя ручаться за то не стану — за что купил, за то и продаю. Как мыслишь, возможно сие?
— Не вижу тут невозможного. Говорят, лекарь он искусный, а коли так, то зелья ему ведомы... как полезные для человека, так и вредоносные. И что удержит злого и коварного от того, чтобы воспользоваться своими знаниями? Я, о могущественный, слыхал более того: будто сей Бомелий сам составляет новые зелья и пробует их на людях. И в том, скажу тебе, также нет невозможного: при дворе блистательного Сулеймана Кануни[14] для сей цели держат особых рабов, весьма крепких телом и отменно здоровых. Их не изнуряют трудом и обильно кормят, но на этих несчастных султанские отравители испытывают новые яды.
14
Имеется в виду султан Османской империи в 1520 — 1566 гг. Сулейман Великолепный.