Государева крестница

14

К Москве подбежали, когда уже смеркалось. Заставу проскочить, может, и успели бы, а что толку — улицы позамыкают, поди потом лайся с каждым решёточным! Да и кони притомились. Андрей решил ночевать здесь, не доезжая Серпуховской заставы, благо ночь была тёплая и дождём не пахло. Велел рассёдлывать, варить кашу.

Наспех поужинав, отряд захрапел. К Андрею же сон не шёл, хотя последний перегон оказался утомительным даже для него. Завернувшись в попону и подложив седло под голову, он лежал, смотрел на неяркие звёзды, слушал, как хрупают и шуршат травой пасущиеся неподалёку кони, и думал, что уже завтра, Бог даст, сможет увидеть Настю. Он сам не ожидал, что недолгая разлука окажется такой томительной; на обратном пути не мог избавиться от чувства беспричинной тревоги, хотя что могло угрожать? Будь он теперь в Ливонии или на севере, в новгородских краях, можно было бы вообразить самое страшное — татарский набег; но они возвращались тем самым путём, каким всегда приходила на Москву орда, и в заокских степях было спокойно, сей год про ордынцев не слыхали даже в Курске. А какая иная беда могла грозить Насте в крепком отцовском доме?

С некоторым ещё недоумением он признавался себе в том, что уже не мыслит себе жизни без Настасьи Фрязиной, о коей ещё месяц назад не знал и не ведал, что вообще есть такая на свете. Гляди, как присушила! Юсупыч перед отъездом всё допытывался, не подносила ли чего пить из своих рук, в особливой чаше? Андрей подумал, пожал плечами, сказал, что из особливой вроде не пил — наливали, как и другим, из общей братины.

— А коли и поднесла бы, то что? — спросил он.

— То, что ты мог погибнуть, о легковерный.

— Опоила бы, что ли? — Андрей засмеялся. — Ну ты, старый, вовсе уж с глузду съехал! Чего ради желать ей моей смерти?

— Разве я произнёс это слово? Смерть не самое плохое, что может случиться с человеком, — загадочно изрёк арап. — Твоему неискушённому уму не постичь всей глубины женского коварства! Прелестница, поставив себе нечестивую цель всецело завладеть своим избранником, способна на поистине чудовищные ухищрения, мне ли того не знать, о Аллах...

Андрей только плюнул с досады, говорить со стариком об оружейниковой дочке было бесцельно — в его глазах она была вместилищем всех пороков. И с чего он так её невзлюбил?

Припоминая сейчас этот разговор, он вдруг поймал себя на мысли о том, уживётся ли Юсупыч с Настей, или придётся после свадьбы куда-то его спровадить. Выходит, о свадьбе уже думается как о чём-то решённом? А ведь и разговору об этом не было с Никитой Михалычем; не было и с Настей, но то так и положено: когда сватаются, с невестой никто не говорит, её дело сторона. Говорят родители с родителями, а коли у жениха родителей в живых нету, то он сам ведёт сговор с её отцом. Настя что — Настя-то за него пойдёт, а вот как отец... Может, уже есть у Фрязина кто на примете, хотя не похоже! Видит же, что неспроста повадился он к ним на подворье, так уж, верно, сказал бы, сватайся кто к Насте...

При мысли о том, что кто-то может и впрямь к ней посвататься, Андрея окатило жаром. Он отшвырнул попону, вскочил на ноги и пошёл к лошадям, путаясь сапогами в высокой граве.

— Ты что, заснул, что ли! — крикнул он караульному.

— Паси Бог, не сплю, нет, — отозвался тот бодрым голосом.

— Гляди мне...

Он сорвал шапку, подставляя лоб ночной прохладе. Ветер дул с полуночи от Серпуховской заставы, нёс с собой запахи недалёкого уже жилья — дыма, скотных дворов, конюшен. Где-то там — за слободами и посадами Заречья, за Москвой-рекой, за стенами Китай-города — двор Фрязиных. Увидеть бы, что она сейчас делает... спит уж, поди? А может, и не спит, время-то вроде не позднее. Неужто читает при свечке? Она как-то призналась ему, что любит читать Четьи-Минеи; это поразило его, он никогда не думал, что девица может приохотиться к такому занятию. Но и то сказать — многих ли девиц он знает? Да и чем Настя походит на других? Таких, как она, не было и нет и не будет.

...Однако, ежели к ней никто не сватался, а к нему отец вроде бы расположен, раз со двора не гонит, так пошто сам о деле не заговаривает? Известно ведь — первое слово за отцом невесты, а уж после жених сватов засылает. Хотя это, по правде сказать, обычай старый, теперь, может, и по-иному ладят... а Фрязин за старые-то обычаи не больно и держится, иначе не позволял бы Насте с гостями за столом сиживать...

Можно, конечно, самому прийти и так прямо и объявить: бью, дескать, челом, Никита Михайлович, не обессудь на дерзости — хочу взять в жёны твою дочку, Настасью Никитишну. Чего, в самом-то деле, ходить вокруг да около? Ну не отдаст, значит, не судьба. Да нет, как может не отдать, с чего бы это... Может, конечно, староват он Никите кажется: двадцать восемь лет, не юноша. Спросит, а чего, мол, раньше-то не женился, где такое видано, жениться положено во младых годах...

А и впрямь, что помешало? Государева служба, что ж ещё! Вспомнить лишь: семь тыщ шестидесятый год, Казань; шестьдесят четвёртый — Астрахань; с шестьдесят шестого по шестьдесят восьмой не один раз ходили в Ливонию; ныне вот Литву воевали — Полоцк, Вильна; так это только большие походы, а меж ними сколько было всякого? Конечно, другим служба не в помеху, и жениться успевали, и детишек нарожать — долго ли... А вот ему и в мысли не приходило!

Значит, не судьба была, решил Андрей. Он снова прилёг, натянул на плечи попону. Значит, на роду ему было написано дождаться Насти; а то ведь страшно и помыслить: встретил бы её вот так, ан дома жена сидит дожидается, да сварливая, да нелюбимая — упаси Господь...

Тогда, выходит, и Настя дожидалась его, сама о том не ведая? Уж год как могли просватать, ан нет — не просватали! У Юсупыча словцо такое есть, ихнее, арапское: кысмет. Судьба, значит. И по его арапскому рассуждению выходит, что от судьбы этой никуда не уйдёшь — ни семо, ни овамо. Что тебе на роду написано, так тому и быть. Но точно ли так? Оно конечно, и у нас попы учат, что, мол, без воли Господней ни один волос не упадёт; однако справедливо говорится: на Бога надейся, а сам не плошай. Кысмет кысметом, а сидеть опустив руки да дожидаться, что там тебе по воле Господней свалится на голову, тож не дело. Иначе ни воевать не надо было б, ни дома строить...

А ведь коли жениться, то и строиться надо будет — вот и ещё забота, подумал он. Двор на Москве у Лобановых был, и в месте хорошем, у Пречистенских ворот, но жильё сгорело в одном из давних пожаров; случилось это уже после смерти родителей, так что отстраиваться Андрей покамест не стал — не для кого было, да и недосуг; в уцелевшей избе поселил бобыля, тот сидел за сторожа, огородничал и выращенное частью продавал, а частью привозил хозяину на ховринское подворье (принимая капусту, лук и огурцы, Юсупыч каждый раз лаялся с бобылём нещадно, укоряя его за утаивание половины оброка). Это хорошо, что есть там огород: Настя говорила, что любит сама возиться на грядках. А как строиться — о том надо будет с тестем говорить, тот посоветует, что лучше.

Утром в путь тронулись неспешно, спешить было некуда. Когда проехали заставу, в церквах уже звонили к заутрене, на Ордынке становилось людно, Кадашевские купцы — ранние пташки — гремели запорами, открывая лавки. Наконец впереди, за Болотом, открылся обнесённый по низу стеною со стрельницами кремлёвский холм, блеснул золочёный гребень на кровле Большой дворцовой палаты, серебром в первых лучах солнца засветились соборные купола. Андрей остановил коня, стащил шапку и широко перекрестился.

— Ну, вот Бог и привёл вернуться, — сказал он. — Валяйте по домам, ребята, всем неделя на отдых. Я в приказ еду, и ты со мной, — кликнул он пятидесятника. — А ты, Вань, слетай ко мне на Яузу, скажешь там Юсупычу, что скоро буду, пусть велит мыльню истопить...

В тот же день ближе к вечеру, отдохнувший и принарядившийся, в новой, опушённой бобром шапке с пришитым на тулье золотым цехином — наградой за лаисское сидение, — он спешился у фрязинского двора, стукнул в калитку. Знакомый воротник приотворил щель, высунул бороду с опаской.