Государева крестница

— Отчего ж нельзя, — сказал он. — От человека порушенное человеком же и воззиждено быть может. В воле великого государя было сокрушить орден, понеже он в пыхе и гордыне своей дерзнул подъять оружие супротив его, великого государя, державы... наущением Папежа Римского.

Лурцинг подумал, что орден уже более ста лет не пытался «подъять оружие» против кого бы то ни было, тем более по наущению Папы. Огрызался, поелику возможно, это да; но «пыхи» давно не было и в помине. Разумеется, напоминать обо всём этом Висковатому было излишне.

— Ныне же, — продолжал тот, — нет более причин нам враждовать и помнить старые обиды. Тебе, дохтур, ведомо, должно быть, как милостиво принял великий государь магистра Фирстенберга, пожаловал его малым поместьицем... покуда не решится дальнейшее. И вот о чём надобно неотложно помыслить: на орденские земли зарятся и литовцы с ляхами вкупе, и даже свей пожаловали, от Нарвы до Пернова весь северный край прихватили вместе с Ревелем, то бишь Колыванью. Земли то исконно русские, ещё от Ярослава, но не время ныне касаться древней гистории... Орден владел Ливонией триста лет, льзя ли про то забыть? И народец местный вам ведом, эсты и ливы издавна живут по орденским законам, обвыкли уж, и посадские в городах, и пахотный люд. Нам теперь свои порядки там ставить непросто будет, мыслю. Наместников одних сколь понадобится, толмачей...

Смехотворный довод, подумал Лурцинг, почесав нос, чтобы не улыбнуться. В толмачах ли дело!

— Мы не враги ордену, — повторил канцлер. — И нам прискорбно видеть, как ныне ливонские рыцари унижены пред прусскими, милости ради принявшими их к себе. Приличествует ли сие братству меченосцев? Великий государь может воззиждеть орден под своею протекцией, буде магистр даст ему, великому государю и царю Иоанну Васильевичу, крестное целование на дружбу и покорность. На веру вашу посягать бы не стали, в том вы вольны — пребывать ли в римской, перейти ли в Люторову... как уже многие средь вас, слыхать, попереходили. Оно и к лучшему, понеже пастыри люторские не столь злопыхательны противу истинной православной веры, нежели папежские ксёндзы.

— Как господин канцлер мыслил бы в таком случае отношения между орденом и Святейшим престолом?

— Угодно вам признавать Четвёртого Пия своим духовным главою, и в том вы вольны — я уж молвил. В делах же светских надлежит делать, что указано будет от великого государя... как то в обычае повсеместно, кою бы державу ни взять. Воля властителя непререкаема для подданных не токмо в кесарских землях и королевских, но и в тех краях, что управляются без помазанника, богопротивно избирая правителя земским собором.

— Возродить орден под московским протекторатом, — задумчиво сказал Лурцинг. — Но кто мог бы взять на себя такую задачу?

— Про то великий государь будет говорить с самим магистром. Буде Фирстенберг согласится...

— Он слишком стар, господин канцлер.

— Старость тут не помеха. Присягнув великому государю, он сможет передать бразды правления Кетлеру. Не Готгарду... он вам не люб, то ведомо. Новым главой ордена станет сын его, Видим Кет лер. Но крест целовать великому государю должен Фирстенберг — он старец почтенный, ему будет вера ото всех. И того ради он, великий государь, велел мне говорить с тобой предварительно, дабы проведать твоё и посла Бевернова мнение о сём замысле. Посол был дружен с магистром и знает, чего от него ждать. Ты же изрядный законник и можешь помочь советом... уговорить посла. Я так мыслю, что Фирстенберга сюда привезут, вот они и встретились бы с Беверновым. А уж после великий государь его примет. Мне мыслится, что то на великую пользу было бы и Москве, и ордену. Земли ваши мы сообща скоро отобрали б у свеев, у литовцев... порознь-то оно труднее. Буде Фирстенберг станет целовать крест, отпустим с ним и прочих ливонских пленников, нам они ни к чему...

Вернувшись на подворье, Лурцинг поспешил пересказать послу услышанное от Висковатого. Фон Беверн слушал, не переспрашивая, поднятые его брови выражали недоумение.

— Но ради всего святого, Иоахим, — сказал он наконец, — объясните мне смысл этого нелепого плана! Зачем московитам возрождать орден, с которым они враждовали со времён того новгородского князя, как его — Александра? Он ещё изрядно потрепал наших на льду какого-то озера под Плескау.

— Смысл увидеть нетрудно. Хотя Иоанн и считает Ливонию своим древним доменом, он понимает, я думаю, что глупо было бы пытаться включить её в состав Московского государства. Другой народ, другой язык, другая религия — всё другое. Она неминуемо останется чем-то чужеродным... так же как чужеродны друг другу разные области Империи. Фландрия и Сицилия, Богемия и Испания — что меж ними общего? Ничего, кроме вассальной зависимости от кайзера. Иоанн хочет видеть Ливонию вассальным государством, но в чьи руки его отдать? Он рассудил здраво: лучшим решением было бы восстановить в этой стране власть ордена, но уже покорного Москве. У нас есть немалый опыт управления страной, нам повинуются...

— Повинуются! — воскликнул посол. — Кто нам повинуется? Рига? Дорпат? Ревель? Вспомните ландтаг пятьдесят восьмого года — полстраны дымилось руинами после набега русских, а депутации городов одна за другой голосовали против войны! Подлые бюргеры, жалкие, трусливые твари...

— Согласен с господином бароном в их оценке, однако нельзя не признать, что в своём предвидении исхода этой войны они не так уж и ошибались, — заметил Лурцинг, почесав нос.

— Война ещё не окончена!

— Для нас — окончена. Москва долго ещё будет тягаться со шведами и поляками, но мы уже вне ристалища, нас из седла выбили, тут ничего не поделаешь. Что касается повиновения — да, согласен, оно уже не то, что сто лет назад. И всё же для эстов и ливов орден по-прежнему олицетворяет Власть... так что мы смогли бы, вероятно, продолжать властвовать ещё какое-то время. Вопрос в том, господин барон, стоит ли это делать ради московита.

— Вот именно, — буркнул фон Беверн. — Стать вассалами кровожадного дикаря? Фюрстенберг никогда на это не согласится. Что за идея!

В этот день о том же самом шёл разговор и у Висковатого с Иоанном.

— Ладно, пущай подумают, — сказал государь, выслушав печатника. — Нам не к спеху. Мыслишь, Фюрстенберг не станет целовать крест?

— Сумнительно, великий государь. Гордыня, вишь, рыцарская не позволит.

— Что ж, неволить не станем. Может, оно и к лучшему, нам есть кого на Ливонию посадить. Брат данского Фридерика, Магнус, бискуп Эзельский, — чем не сгодится?

— Магнус не больно-то надёжен...

— А коли нам то ведомо, что не надёжен, то и полбеды. Приглядим за ним, дабы вовремя пресечь воровство. Вовсе надёжных человеков нету, я ведь, Михалыч, и за тебя-то не поручился бы, ась? Ну, ну, то в шутку сказал! А орден неволить не станем, — повторил Иоанн, — была бы честь предложена. Что тебе из Вены отписали — посол Бевернов и впрямь близок к новому кесарю?

— Так, великий государь. Он ходил у него в окольничих ещё в ту пору, как Фердинанд был угорским королём.

— А, это когда они с Яношем из Заполья, Солимановым ставленником, королевство делили? — Иоанн усмехнулся. — Хотелось бы поглядеть, как то было — жеребий, што ль, тащили из шапки…

самодержцы! Однако же ныне он — кесарь, хотя покойный Папеж Павел его таковым и не признал... Ладно, то их дела, а вот нам без союза с кесарем в Ливонии не утвердиться, и не видеть того может токмо глупец. Ты, помнится, прорицал, что её, мол, тряхнуть лишь посильнее — и древляя наша вотчина сама упадёт в руки, яко зрелый плод. Колючим оказалось яблочко-то твоё, Михалыч...

Теперь уж Висковатому и вовсе стало не по себе.

— Великий государь, я говорил лишь в рассуждении военной силы ордена...

— Да, а оно, вишь, как получилось — Ирик с Жигимонтом влезли нежданно-негаданно, а ныне заместо слабого ордена приходится нам воевать не столь уж слабосильных свеев да литовцев с ляхами вкупе. Ну да кто не ошибался! Посольство к Фердинанду наряжать не будем — он нам послание своё передал через Бевернова, вот пусть тот отвезёт и наше. И надо, чтобы Бевернов остался к нам благорасположен, сколь только возможно. Об этом, Михалыч, позаботься особливо. Одарить ли чем, льготы ли какие посулить — ну в том сам разберёшься. Приём ему устроим по всей чести... может, и старца того отпустим, Бог с ним. Подумаю ещё! Будешь с ним говорить — выспроси про кесаря, что сможешь...