Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 16 из 23



Стоит остановиться на таком качестве природы творчества, как бессознательность. Из него следует, что в ходе творческого акта произведение кодируется на бессознательном уровне, то есть в нем есть смыслы, недоступные для понимания не только читателя, но и самого автора, будь то средневековый книжник или писатель нового времени246. Отсюда значимость той функции, которую начинают выполнять модель сюжета-архетипа и связанные с ней генетически архаичные жанровые модели, после того как они выявлены и описаны (описана их форма и семантика) в науке. Функция эта заключается в декодировании – проникновении в скрытые, бессознательные смыслы текстов, их эвристическое прочтение, формирование в определенной мере нового знания о литературе в целом (о Боге, жизни и человеке)247. Примеры, приведенные в настоящей работе, как представляется, наглядно иллюстрируют данный вывод.

В научной литературе отмечены мотивы природной греховности Святополка248, однако в подлинном своем обличии герой не разгадан, ясность текста в данном случае кажущаяся. Приведем в качестве примера мнение специалиста об одном из произведений борисоглебского цикла: «Есть древнейший памятник, не требующий напряженного внимания при чтении. В нем все растолковано, авторские чувства выражены открыто и понятно, сюжет совершенно ясен. Это “Сказание о Борисе и Глебе”, подробно и взволнованно повествующее о том, как был заколот молодой князь Борис, как был зарезан совсем юный Глеб, как наказали (?!) их старшего брата Святополка, организовавшего невиданное убийство своих братьев, по-христиански покорных и уважительных перед старшими»249.

Та же ситуация и со Спирькой Расторгуевым, героем рассказа В. М. Шукшина. Показательно отношение шукшиноведов к данному произведению. «Разлад [героя] с окружением может принимать трагический характер, причем трагическое выступает в оболочке странного. Неожиданным, необъяснимым с первого взгляда выглядит для окружающих, да и для читателя, самоубийство Спирьки Расторгуева (“Сураз”) <…> Трагическое событие происходит неожиданно, не вытекает непосредственно из хода вещей, не соответствует сложившейся ситуации <…> Трагический исход Спирьки Расторгуева <…>, некоторая его загадочность, неподготовленность сюжетным развитием событий, до сих пор порождает противоречивые трактовки рассказа в литературной критике»250. «До сих пор “Сураз” остается одним из наиболее “загадочных” произведений. Некоторые авторы даже монографических работ о Шукшине оставляют рассказ фактически за пределами внимания (Емельянов, Горн, Коробов, Вертлиб, Козлова), говорят о нем косвенно, избегая прямой интерпретации (Апухтина, Карпова, Черносвитов) <…> Пожалуй, смерть Спирьки Расторгуева, в сравнении с другими персонажами Шукшина, самая “необъяснимая”, “непредсказуемая”, “необязательная”»251.

Таким образом, и сюжет о Святополке, и рассказ «Сураз» представляют классические примеры «закодированных», а потому непонятых, непрочитанных в литературоведении текстов252. Осмелюсь сказать, что рассказ В. М. Шукшина – одно из самых уникальных произведений русской литературы. Если есть какая-то мерка, пользуясь которой можно посмотреть, насколько глубоко писателю дано проникать в тайны мироздания, человеческой души, бессознательного, то подобного рода тексты позволяют такую мерку найти.

В литературоведении давно укоренилось мнение, по крайней мере, о проблематичности применения метода, подобного пропповскому, к литературным текстам. Это мнение можно назвать одним из мифов современной филологии. Особые трудности возникают при работе с текстами новой литературы. Не ясно, что могли бы из себя представлять структурные элементы, например, классического романа ХIХ века. Обнаружимы ли они вообще? Возможно ли построение общей типологии романа? Как быть с другими жанрами? Возможно ли решение сверхзадачи – построения структурно-типологической истории русской литературы!? И т. д. и т. п. – вопросов здесь возникает очень много.

Вот что пишет, например, Ю. М. Лотман о данной проблеме в связи с изучением русского классического романа ХIХ века. «Роман представляется столь живым, многообразным и текучим явлением, он настолько связан с изменчивыми формами злободневной реальности, что опыты типологического изучения произведений этого жанра могут показаться заранее обреченными на неудачу. Естественным представляется вывод: сколько крупных художественных произведений в жанре романа, столько и различных сюжетов. Такое представление имеет тем большее основание, что авторы XIX в. сознательно стремятся к неповторимости своих сюжетов. <…> Тем более заметны неудачи применения к роману модели, разработанной В. Я. Проппом для волшебной сказки. Все опыты расширительного толкования пропповской модели и применения ее к нефольклорным повествовательным жанрам (от чего решительно предостерегал сам В. Я. Пропп) дали, в общем, негативные результаты. Причину этого следует искать в принципиальном отличии сказочного и романного текста. Структура волшебной сказки отличается простотой и устойчивостью. Она имеет “закрытый” характер и, если говорить не о генезисе, а о взаимодействии с миром внехудожественной реальности, на протяжении своего тысячелетнего бытования предохранена от контактов»253. Мы совершенно согласны с тем, что не стоит тратить время и пытаться применить модель волшебной сказки к роману (а попытки сделать это продолжаются и сегодня). Надо применять не модель, а метод, который позволяет описать имманентные повествовательные структуры литературных текстов и создать на их основе соответствующие модели. Метод, продемонстрированный нами при анализе литературных текстов, можно сблизить с «методом В. Я. Проппа». (Собственно, в обоих случаях это структурно-типологический метод.) Модели и преподобнического, и мученического жития легко описать через понятие «функция». При этом сходными окажутся и некоторые выводы. Например, постоянными величинами будут функции (или описанные нами элементы), переменными – действующие лица. Только количество функций будет в обеих моделях меньше, чем в пропповской, количество же персонажей, наоборот, не ограничено.

В. Я. Проппом выстроена одна модель. Она предстает как жанровая и сюжетная одновременно (заключает в себе сюжет, присущий одному жанру, – волшебной сказке). Мы столкнулись с ситуацией более сложной.

Структура сюжета о Христе и Антихристе сама по себе является моделью. Ее основные характеристики состоят в том, что она архетипическая, генетически исходная254.

К ней восходит целый ряд литературных моделей, например, как мы могли убедиться, модели жанровых разновидностей жития. В данной главе мы рассмотрели только две разновидности и, соответственно, выстроили две модели: модель преподобнического жития и полную модель жанра жития-мартирия.

В работе В. Я. Проппа сюжетный, жанровый и типологический ряды совпадают. В нашем случае – нет. Жития подразделяются на сюжетно-жанровые разновидности, образуя смежные типологические ряды. Кроме того, в один типологический ряд неожиданно попадают разные по жанру и отстоящие друг от друга почти на тысячелетие произведения – средневековое «житие» и современный «рассказ». Эти разножанровые произведения объединены общим сюжетом. В целом выявленную типологию следует назвать сюжетной, межжанровой.

Закономерно, что В. Я. Пропп не стал включать в типологический ряд все тексты. Повторим уже цитированное: «На первый взгляд кажется, что необходимо привлечь весь существующий материал. На самом деле в этом нет необходимости. Так как мы изучаем сказки по функциям действующих лиц, то привлечение материала может быть приостановлено в тот момент, когда обнаружится, что новые сказки не дают никаких новых функций»255. В нашем же случае необходимо рассмотреть все тексты, потому что задача состоит не в том, чтобы выстроить модель (она уже выстроена), а в том, чтобы при помощи ее декодировать смыслы текстов, попадающих в типологический ряд. Это задача будущего исследования. А потому типологию, представленную нами в данной работе, следует назвать также частичной, неполной. Типологические ряды только намечены. Однако, забегая вперед, скажем, что в русской литературе есть единый сюжет, который проходит через весь тысячелетний путь ее развития. Он восходит к архетипическому сюжету о Христе и Антихристе. Построение полной типологии означало бы описание исчерпывающего количества текстов типологического ряда, то есть описание тысячелетней истории русской литературы на предложенных структурно-типологических принципах. (О некоторых произведениях, дополняющих типологический ряд, см. в последующих главах.)

246

С этой точки зрения текст (литературное произведение) можно определить как сверхсложный объект, который в своих глубинных, окончательных смыслах недоступен для понимания и читателю, и автору, и исследователю.

247

Учебная практика показывает, что после усвоения материала студенты начинают самостоятельно работать с описанными моделями – «помимо своей воли» воспринимать соответствующие литературные тексты (или фрагменты текста) через призму архетипической модели. Таким образом, можно говорить и о функции модели в процессе обучения. Обучающая функция тесно связана с научной: модель выступает в качестве технологического информационного комплекса, задающего процедуру декодировки выявления неявных смыслов текста в процессе чтения.

248



См.: Еремин И. П. Лекции и статьи… С. 22; Топоров В. Н. Об одном архаичном индоевропейском элементе… С. 233; Ср.: Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. С. 495–496, (ср.: Ранчин А. М. Пространственная структура в летописных повестях. С. 82–83; Ранчин А. М. «Дети дьявола»: убийцы страстотерпца. С. 123–124.); Калугин В. В. Андрей Курбский и Иван Грозный. (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя). М., 1998. С. 171–173; Успенский Б. А. Борис и Глеб: Восприятие истории в Древней Руси. М., 2000. С. 35, 73. Интересной и содержательной является статья А. А. Шайкина «Святополк, Борис и Глеб». Автор проанализировал образ и судьбу князя-преступника на материале Лп., отметив мотивы предопределенности его пути от рождения, такое качество, как архетипичность сюжета. (Cм. в кн: Литература Древней Руси. М., 1986. С. 41–48.) О происхождении сыновей Владимира, участников конфликта: Поппэ А. В. «А от болгарыне Бориса и Глеба» // От Древней Руси к России нового времени : сб. ст.: к 70-летию А. Л. Хорошкевич. М., 2003. С. 72–76. Наша статья, в которой был представлен анализ жизнеописания Святополка, вышла в 1989 году. (См.: Васильев В. К. Век ХI и век ХХ: два сюжета русской литературы // Материалы ХХVII Всесоюзной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс». Филология. Новосибирск, 1989. С. 78–84.)

249

Демин А. Что это такое – древнерусская литература // Древнерусская литература. М., 1996. С. 7.

250

Биличенко Н. А. Структура характеров в прозе В. Шукшина // Структура литературного произведения. Л., 1984. С. 86.

251

Сигов В. Русская идея В. М. Шукшина. М., 1999. С. 198–199.

252

К сожалению, при подготовке данной монографии нам оказались недоступны тома энциклопедического словаря-справочника «Творчество В. М. Шукшина» и 8-томного собрания сочинений писателя, изданные в Барнауле.

253

Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С. 325–326.

254

В. Я. Пропп, отвечая К. Леви-Стросу, писал о своем исследовании: «Полученная схема [волшебной сказки] – не архетип, не реконструкция какой-то единственной никогда не существовавшей сказки <…> а нечто совершенно другое, это единая композиционная схема, лежащая в основе волшебных сказок» (Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки // Пропп В. Поэтика фольклора : собр. трудов. М., 1998. С. 219). «Композиционную схему» В. Я. Пропп именует также моделью. (См.: Там же. С. 222).

255

Пропп В. Я. Морфология сказки. С. 27.