Искупление Гренгуара

— А это Марин, наш герой, — тепло улыбнулась Мари, прижимая к себе мальчика.

— Тео, а корабль настоящий покажешь мне? — тут же вмешался он в разговор.

— А это вон, у капитана интересуйся.

— Возьмем его юнгой, — Гренгуар слегка подбросил мальчишку на руках. — Сделаем морского волка, грозу морей и океанов. Согласен? Не зря же имя у тебя такое. Морское.

— А не обманешь, Пьер? — глаза Марина радостно вспыхнули.

— Да провалиться мне на этом месте, — засмеялся поэт.

— Он сегодня добрый, так что пользуйся, — Мари взъерошила волосы мальчику. А он смотрел на нее и не узнавал; такой красивой была его названная сестра, так сияли ее глаза, такой нежный румянец покрывал ее бледные щеки. Стоило ждать этого поэта, раз он способен творить такие чудеса, подумалось мальчику. Но вдруг он спохватился:

— Идемте скорее. Там нас всех уже потеряли, наверное. Скоро Милу по следу пустят, — Марин схватил за руку Мари и они побежали вперед.

— А кто такой Милу? — поинтересовался Пьер, с легкостью обогнав их.

— Огромный, черный, мохнатый, — выкрикнула Мари. — Не попадайся на пути. Так что бежим, скорее. — И все четверо прибавили ходу.

Наконец, все в сборе. Пьер сходу попал в свою стихию, то есть в окружение прелестных девушек. Белошвейки, перебивая друг друга, щебетали, как они рады с ним познакомиться. Теперь-то уж, Мари будет абсолютно счастлива. Она это заслужила. Пьер в ответ расточал самые лучезарные улыбки, а также изысканные комплименты, но не выпускал руку любимой, словно боясь потерять ее.

— Он настоящий еще лучше, чем на портрете, — прошептала подруге Анриет. — Я была уверена, что Мари преувеличила. Но эти глаза, эти кудри … А руки какие, плечи … Еще и стихи пишет. Он стоит того, чтобы ждать. Хоть вечность

— Настоящий принц, — вздохнула подруга.

Что же касается Тео, то он еще с порога угодил прямо в медвежьи объятия Жерара:

— Здорово, бродяга. — Голос «Красавчика» слегка прерывался от обуревавших его чувств. — Я так рад тебя видеть. Выжил. Почти в преисподней побывал.

— У морского дьявола, — усмехнулся Жженый.

— Теперь сам морским волком стал, — подошедший Бернард хлопнул его по плечу. — Даже завидую. Скучаю здесь, не знаю, куда руки приложить. А море, поди, скучать не дает. Отметить бы надо. Встречу. Пойдем, расскажешь нам про подвиги свои. И про русалок. Видел их?

— Про русалок это вам капитан хорошо расскажет, — Тео кивнул на подошедшего Пьера, который на время сумел освободиться от чрезмерного внимания со стороны белошвеек.

— Стало быть, теперь капитан Гренгуар. — Взгляд Жерара был пронзительным и невольно напомнил поэту их первую встречу в трущобах. — А ты ничего, возмужал. В плечах раздался, да и во взгляде уверенность появилась.

— Жерар, — взволнованно произнес Пьер, — мне уже в общих чертах доложили и о бандитах, и о пожаре.

— Ну как же, — заворчал «Красавчик», — разве эти цокотухи могли промолчать.

— Ты сберег мою Мари, — продолжил Гренгуар. — Я твой вечный должник. И ты теперь мне как брат.

— Поэт, он и есть поэт, — вздохнул Жерар, стискивая руку Пьера в стальном пожатии. — Много красивых слов. Оберегай Мари, как самое драгоценное сокровище. Не знаю, чем ты ее заслужил.

— Да я и сам не знаю, — счастливо улыбнулся Пьер.

А потом гостей позвали к обеду. Там уже наш поэт вконец очаровал белошвеек, когда достал из дорожного мешка восточные сладости.

— Изысканные лакомства для прелестных дам, — объявил Пьер с интонацией рыночного зазывалы. — Халва, рахат-лукум, шербет, сладкий, как поцелуй красавицы.

У девушек разгорелись глаза. Они и не слыхали о подобном великолепии. Не то, чтобы когда-то пробовать. И как же это было вкусно! Просто волшебно. Елось все медленно и крошечными кусочками, чтобы растянуть удовольствие. Отныне и навеки они будут вздыхать по ночам о том, кто привез им столь чудный подарок, вспоминая его улыбку и сияющие глаза. Счастливица Мари. Она сидит рядом с ним, она растворяется в нем, она любима им.

Пьер же, покончив со сладостями, подошел к Ирэн. В руках его был серебряный кувшин, великолепной работы восточного мастера, с узором из вьющегося винограда и летящими птицами.

— Это для вас, мадам, — Гренгуар слегка поклонился ей. — Ваша доброта не может быть измерена ничем. И все же, примите этот скромный дар, как напоминание о той безмерной признательности, которую я испытываю к вам, — и Пьер почтительно поцеловал руку женщины.

— Изумительно, просто изумительно!— воскликнула Ирэн. — Настоящее произведение искусства. Оно стоит баснословных денег. Разве можно делать такие дорогие подарки скромной белошвейке?

— Мадам, неужели вы огорчите меня отказом?

— Ну, хорошо, — сдалась Ирэн. — Только, чтобы не огорчать. — Она осторожно взяла в руки кувшин, разглядывая его. — У вас отменный вкус, Пьер.

— Это в большей степени заслуга Тео, — Гренгуар притворно скромно опустил глаза, чтобы не видеть молний, которые беззвучно метались в него из угла, в котором сидел друг. — Его идея. Когда я рассказал ему о вас, он решил, что такая женщина, достойна самого изысканного подарка. Он указал на достоинства этой вещи, и я с ним согласился.

— Вы очень внимательны, Тео, — Ирэн взглянула на него с интересом, а Жженый пробормотал какую-то любезность в ответ, мечтая удрать поскорее из этого женского царства.

— У меня тоже иногда бывают те же мысли, — прошептал на ухо другу Жерар, прочитав по его лицу все, что он испытывает в данный момент. Тео взглянул на него с благодарностью. Он так давно не бывал в обществе, где так много девушек и женщин. И чувствовал себя не в своей тарелке.

Зато Пьер разливался соловьем о дальних странах и приключениях на море, вдохновляясь устремленными на него взглядами, полными восхищения. Ну привирал, конечно. Не без этого. Жженый морщился, но молчал. Пусть лучше капитан привлекает внимание к себе, чем оно будет сосредоточено на его помощнике. На то он и поэт. И правильно, что ни слова не говорит он о галерах, о спинах, избитых в кровь, о том, как хотел умереть. Да и о своем геройстве ни словечка. Незачем это знать девушкам. Пусть лучше веселятся. У них и так праздников почти не бывает. Вон и дети носятся довольные. Сладости грызут. Девочка милая какая. Наверное, это и есть дочка мадам. Как смотрит на него. Боится, наверное. Шрамов его жутких боится. Тео покопался за пазухой.

— Вот, возьми, — тихо сказал он и протянул девочке браслетик, сплетенный из ярких лент и серебряных колокольчиков.

Глаза Сильви заблестели при виде такого чудесного подарка. Она сразу же надела его на ручку и стала встряхивать запястьем. Колокольчики при этом мелодично позванивали, чем вызывали счастливую улыбку ребенка.

— Марин, Марин, — позвала Сильви, — тебе нравится?

— Ну, ничего, — снисходительно похвалил он. — Девчачьи штучки. Сороки вы. Любите все яркое.

— А вы задаетесь слишком, — парировала Сильви, продолжая любоваться браслетом. А затем вдруг спохватилась и повернулась к Тео: — Ой, я же не сказала спасибо. Он чудесный. Правда.

— Я рад, что тебе понравился, — Жженый слегка улыбнулся.

— А что у тебя на руке? — Сильви подошла ближе. — И на шее еще.

— Об печку обжегся.

— Надо осторожнее. Мама говорит нельзя близко к печке подходить.

— Правильно тебе мама говорит. Слушайся ее всегда.

— Я слушаюсь, — кивнула Сильви, но взгляд ее упорно был прикован к искалеченной руке. — Тебе очень больно? — сочувственно спросила она.

— Нет, — Тео уже с трудом поддерживал разговор. Мрак наполнял его сердце. — Теперь не больно.

— А давай я поглажу. Тогда совсем больно не будет, — предложила девочка и своей крошечной лапкой осторожно погладила страшный ожог.

У Тео задрожали руки, а из глубин души поднялась боль, которая страшнее ожогов. Боль, которую он сумел затолкать куда-то далеко. Но она ведь никуда не ушла. Она затаилась там, в пыли и паутине сознания, чтобы время от времени подниматься и жечь его раскаленным железом страданий. Его девочка… Она была вот такая. Веселая, резвая, все песни пела. А потом … кровь… много крови…