Страница 96 из 265
Я хотел бы уничтожить зараженных отравой сомнения, но тогда это не имело смысла. Они были всего лишь пеплом на моих руках, я же жаждал решающего боя.
По широким аллеям, что с первого дня основания города были окружены величественными изваяниями и позже истлевшими остовами растений, я двинулся прочь, углубляясь в переплетения улиц. Голоса позади совсем растворились и стихли, но я чувствовал, что вокруг на разных отдалениях собираются и движутся такие же оскверненные создания, озаряющие себе путь диким огнем. Их не напугало предыдущие истребление и подавление, они были испорчены и очернены. Возврат к их мирному существованию уже являлся абсолютно невозможным. Как полубезумные насекомые они скреблись по металлическим ступеням вверх, чувствуя, что где-то там, впереди, тепло, там нет ледяного ветра, а кровь вкуснее. И безумное лакомство их манило лучше, чем величественные и пафосные речи любого правителя.
От этой плесени необходимо было избавляться. Она что-то жестоко нарушала. И это что-то казалось столь важным и ценным, что любые средства достижения желаемого были бы оправданы и справедливы, не смотря на высокую цену.
Странное, почти призрачное ощущение стремления к чему-то в то время, пока я продвигался ко дворцу, не вызывало отрицания и непонимания. Нет, я не знал истиной цели, я всего лишь понимал, что она есть и ее жизненно необходимо достигнуть вопреки всему. Я не задумывался о том, что это такое, подсознательно догадываясь, что все мои действия неизменно верны и являются ступеньками к возвышению для завладения троном. Но также я осознавал, что однажды в строго определенный момент я пойму все, а цель окажется раскрытой и доступной. И только это осознание подталкивало к тому, чтобы задохнуться от паники и отторжения собственной, пряной мечты.
Вскоре однотипные здания окраин сменились привычными для взгляда строениями, отдаленно напоминающими сиитшетские храмы. Это уже были практически центральные проспекты и площади, где все стремилось к масштабу и величию, при этом строго вписываясь во все рамки традиций. По началу, прибыв в столицу, мало кто был способен отличить культовые и сакральные сооружение такие, как на островах, и обычные, занимающие место жилых и управленческих зданий. Прожив здесь не один год, я мог определять назначение лишь по одному взгляду, а потому путь до поместья был легок и степенен. Сплетение металла и дерева сливалось в обыденный пейзаж, но в тот день мрачная картина задавливала, она угнетала и давала понять, что эти сутки изменят все.
И я мог бы насладиться тем моментом, но слишком много людей на улицах скиталось, сгорая изнутри от страха, слишком много звенело шума. Он отвлекал, он давил, он резал. Его не должно было быть, ибо ничто не могло оказаться прекраснее и ценнее тишины.
Безмолвие в абсолютной темноте. Я откуда-то помнил это, но ни одно живое существо никогда не могло познать настолько простую истину гармонии. Рождаясь, все окунаются в вечный шум и разноцветность мира. Каким бы серым и скучным он не был, в нем не бывает покоя и мгновений, когда совершенно все недвижимо и статично. Бесконечное преодоление неизменности вынуждает вселенную грохотать и преображаться…
Я же пил страхи.
Боязнь опасности витала в воздухе, пропитывала собой каждую клетку, каждую тень. И где-то там, за многочисленными путями космических сетей, на каждой планете и в любом уголке эта гарь дрожала напряжением и тревогой тишины, не двигаясь, а всего лишь ожидая, что в центральном и связующем мире все засияет. Пряный запах перемен, смешанный со стальным привкусом крови и дыма, окутывал собой все, каждый вздох.
Представление того, что мир дрожит, в агонии содрогается в болезненных конвульсиях, выгибаясь под нового владыку, опьяняло. Крики, огонь, страх – все это аккорды моей песни, гимна, сложенного в мою честь. Я принимал то, что он ужасает, как данное, и это вовсе не отталкивало. Это создавало мой новый мир, и пусть я воплощал его под ядом черноты. Я ждал момента, когда смогу поставить весь мир перед собой на колени.
Чернота вскипела и разразилась громким визгом, я даже не успел среагировать, чтобы задержать явление темных призраков. Они вытянулись из моих волос и почти беззвучно зашипели, выпрямляя длинные пальцы, из которых вырастали острые когти и стремились тонкими нитями вперед. Что-то полыхнуло перед глазами, но я, внимая черноте, резко обернулся и схватил низкорослого старика за горло, отрывая его от земли и вжимая худой, согнутой спиной в стену.
- Ищешь мимолетной славы в собственной смерти, осмеливаясь приблизиться ко мне?
Мой голос прогрохотал, выказывая безудержную ярость и ненависть, но они быстро стихли, уступив место осознанному контролю себя и своих сил.
Некто, кто не только посмел приблизиться ко мне, но и смог это сделать, не выдав жалкого присутствия заранее, казался жалким и беспомощным. При более пристальном и внимательном взгляде на него я различил слабое исходящее от существа сияние. Легкое, оно было практически незаметным, а при ярком свете различить его было бы вообще невозможно. И главное, я совершенно не ощущал веса создания, но мои черные спутники раздраженно реагировали на него, и этого было достаточно, чтобы расценивать гостя врагом.
Я быстро проговорил:
- Кто ты?
- Тот, кто не сможет Вам ничем навредить.
Я усмехнулся, не позволяя черным нитям впиться в неожиданного и беспечного старика. Тот же, к удивлению, был совершенно спокойным. Только сияние стало исходить более отчетливо. И оно будто бы смывало с него образ наваждения. Старые, истертые лохмотья одежды и даже кожи слетались, стряхивались с него, но не опадали на плиты, они исчезали, а точнее всасывались обратно в тело, видоизменяясь.
- Слишком самоуверенно. – Зло прорычал я. – Что ты такое?
- Такие, как я, обычно запечатаны в каменных клетках забытых островов. Но мое существование даже в исторических хрониках было нежелательно и даже слишком опасно для… – Он помедлил, слегка нахмурившись, а потом добавил. – … для них.
- Кто ты?! – Повторил я.
- Любуетесь своим деянием? – Старческий, сухой голос не дрогнул даже при моем крике.
Он, как и его внешний вид быстро изменялся, с каждым звуком утрачивая ветхость старости и хрипоту слабости. Старик в серых лохмотьях, которые отдаленно напоминали просторный, не по размеру балахон с красной окантовкой, смотрел на меня цепким до отвращения, изучающим взглядом. Его глаза казались серыми, но все отчетливее приобретали оттенок разбавленного синего, почти морского. И только радужка левого глаза была слегка подернута рыжим, огненным оттенком.
Всего за несколько мгновений облик существа совершенно исказился. Уже не было налета времени, он испарился и сменился на силу и насыщенность. Предо мной был статный мужчина с несколько грубоватыми чертами лица, который не испытывал ни крупицы страха и опасения. Он сразу внушал настороженность и одним своим видом показывал, что являлся представителем особого рода, и если не принадлежал к сиитшетам, то аристократом был без всяких сомнений. Лохмотья сменились на строгого вида мантию из двух цветов – темно-серый и белый. Ее на поясе плотно перехватывали два полотна ткани тех же оттенков, а поверх шел золоченый пояс. Руки также венчали причудливого вида украшения с символами, которых я не видел ранее никогда. Не седые, но выкрашенные в пепельно-белый цвет волосы лежали ровно и гладко, доходя до лопаток и слегка поблескивая на свету. Они были аккуратно зачесаны назад, обнажая широкий лоб с одной единственной морщиной, пересекающей его.
Странный незнакомец равнодушно висел в моей смертоносной хватке, но вырваться и не пытался, словно ждал чего-то, непременно должного произойти. Ему будто и вовсе не нужен был воздух для дыхания и жизни. Не моргая, он долго смотрел прямо в мои глаза, а затем широко и снисходительно улыбнулся. Тихо, в полголоса запел, но пение это было больше похоже на чтение, тщательное перемалывание фраз. Слова были известны и затерты, они являлись отрывком из одного песнопения, которое я часто слышал в храмах сиитшетов.