ИНХАМАНУМ. Книга Черная

Прикованный киборг сгорел заживо.

Черным, оплавленным, обгорелым скелетом он покоился в ворохе еще горячих обломков, и струи дождевой воды стекали с него, смывая пепельные разводы.

Мне было невыносимо смотреть на то, как погиб мой слуга. И не кошмарная, мучительная смерть была причиной этого. Выполнив свой долг, отдав жизнь за меня, как и клялся когда-то, он навсегда замер, прижав правую руку к груди в области сердца.

Странно было осознавать, что некто, кто был рядом, отдавал все силы на исполнение твоих собственных прихотей, шел за тобой в любой путь, даже если не было надежды вернуться...

Погиб.

Но еще более тревожно и дико было понимать, что этот человек знал, что умрет, что не доживет до того момента, когда все цели будут достигнуты, не увидит своего хозяина великим, увенчанным короной всевластия. Он знал, что ему оставались часы, может быть, надеялся на лучшее, но все равно знал, что совсем скоро погибнет. И не смотря на это, он прошел со мной до своего страшного конца. Выполнил свой долг и не жалел. И в самую последнюю секунду обрывающейся слишком рано жизни он по обычаю отдавал мне честь, гордясь несколькими годами, что посвятил служению мне.

Ратхич был навсегда потерян.

====== Глава 2. Песнопения. Часть 18 ======

Сенэкс сделал все, что мог.

Он лишил меня единственного близкого союзника, оставив практически в одиночку против всех, но он не учел то, что стражи оставались на моей стороне. Разумеется, план об оповещении империи и сиитшетов о моей позорной смерти был воплощен, но не все вышло так, как учитель того хотел. Высший не достиг своей главной цели. Он желал расправиться со мной, пытался сделать это, не затрагивая собственные силы и используя только своих рабов и слуг, не замарывая свои руки в крови ученика. Но убить меня не получилось.

Страх Высшего из-за открытой дуэли был очевиден. И он не был напрасным.

Если наставник так рьяно пытался отказаться от вызова, избежать прямого сражения один на один, то это все говорило о признаваемой слабости. Он понимал, что сил выстоять против молодого сиитшета, убившего троих великих союзников, ему не хватит. Жрецы отказали в поддержке, как и большинство гвардии стражей. Сенэкс, по сути, оставался совсем один против меня, против своего врага.

Это было первым правилом жизни приверженца древнего ордена. Показать собственную силу в бою – первейшая основа. Она не обязательно честная, нет, скорее даже наоборот. Но вариант, в котором оказывалась поддержка своих слуг и рабов, являлся недопустимым. Это было намного хуже, если бы си’иат погиб в сражении. Не боролся, искал пути отступления, следовательно, не имел сил, а значит, не был достоин своего титула.

И Первый Высший очернил свое имя.

Все бы можно было затуманить и смягчить, если бы я не выжил. Тогда никто бы не решился высказать и толику недоверия правителю. Власть всеобщая и необъятная добровольно легла бы в его старческие руки. Власть, которой добился я. Он бы никогда не пожелал делиться ею. И учитель не мог не почувствовать меня, он предпринял все меры, чтобы я не был способен добраться до дворца.

Время выскальзывало из сжатых пальцев неуловимо, малейшее промедление грозило мне смертью. Каждая минута отдавалась моему врагу и делала его сильнее. С самого начала я был один, одному мне и следовало завершить свой путь к трону.

Выпрямившись в полный рост, я взглянул на свинцовое, низкое небо, изливающее мокрую сыпь с абсолютным равнодушием. Игры ничтожных мошек его совсем не интересовали, но упрямые создания почему-то всегда в моменты отчаяния обращались к нему с немыми выкриками о панике и помощи. Оно же выше и сильнее, оно обязано спасти. Наивная, детская уверенность. Я был ее лишен. И разверзающаяся серость не вызывала у меня чувство воодушевления и поддержки. Я не видел в ней ничего, кроме пелены, закрывающей от меня истинно верный цвет – цвет бесконечности космоса. Ледяная чернота притягивала меня, я всегда забывался в ней и находил свои силы. Ее не стоило засорять живой мерзостью, что была не способна различить главенствующее и принять правила, по которым от основания времен существует весь мир. Первородная неповторимость должна была быть сохранена. И сгнившие сиитшеты не имели больше права и на секунду своей власти.

Возможно, я слишком идеализировал свои цели, они казались пафосными и утопичными, но я желал их воплотить и видел власть лишь приемом достижения, а не самым сладостным и притягательным. И еще я понимал, что никто, кроме меня, не увидит, не различит те черты, что остались от великого и необходимого, пустая пелена напускного блаженства и достоинства затуманила и сбила с верных путей практически всех.

Я медлил начать последний отрезок пути, молча взирая на истлевшее тело киборга. Не прощался и не сожалел, принял как данное. Дождь был очень подходящим в тот момент. Дождь после пожара. Удивительно, как изредка мир прогибается и награждает особыми, почти незримыми символами в моменты тоски и распутья. Он не останавливает, не шепчет просьбы о прекращении движения и отказе от своих принципов. Равнодушие – его главнейшая черта. А наивные созерцатели с легкостью могут найти в обыденности важные точки для поворота.

Мне же почему-то выпал этот шум.

Капель.

Кап! Дзынь! Дон!

Он был намного гуще и тяжелей, такой образоваться в обычном ливне не способен. В общем сплетении звуков невозможно выделить какие-то мелкие части, тем более расчленить его на отдельные блоки и созвучия. Но я слишком остро чувствовал, как в шепоте водных брызг звонким гулом проносится мой сладкий и отравляющий крик. Память прошлого и вечное проклятие, дар Орттуса, запечатленный клеймом. Неясная деталь того, как струящаяся из царапин и ран кровь теплилась жаром, согревая на миг кожу, только дополняло состояние боли и неудержимого желания броситься в бездну последнего боя.

Всеобволакивающая вода, такая прозрачная и холодная, неудержимая. Она смывала плесень и гарь. Ей нужно было совсем немного времени, чтобы полностью размыть оставшийся остов скелета моего слуги. Бесцветная, она вбирала в себя краски и оттенки, разбивая и размалывая яркую насыщенность погибающего старого мира.

Вода, не такая, как в белой обители древнего храма. Слишком светлая, слишком приемлемая.

О, великий черный нектар, даровавший мне меня настоящего, как он был жесток и добродетелен в мгновение, когда я умирал! Я глотал его в забвении, захлебывался им, надеясь на быструю смерть. А он подарил мне шанс на отмщение. Шанс, который я не мог отвергнуть.

Каким же самоуверенным я был тогда... Юный, совсем ребенок, я думал, что был избран, я хотел изменить, нет, улучшить мир. И я верил в возможность этого, но задуматься о расплате по-настоящему и всерьез даже не пытался. Приняв дар, я принялся сокрушать миры, как стервятник, как лишенный души безумец, окрыленный, пораженный до глубины души своей идеей о гнили. Но если бы не чернота, я бы и сам пал жертвой вечного гниения, мечтая о достижении высокого и красивого, почти божественного. Я даже не мог представить о последствиях, что упали на меня некоторое время после.

Но в погребальном дожде лесистой гряды у самых стен великого и древнего города центральной планеты сектора Сенэкса я вслушивался в гул ливневых потоков и хотел хотя бы на миг перед дуэлью вернуться в стеклянные чертоги Орттуса, чтобы впитать еще каплю сил, а после рискнуть и поставить против жизни Высшего свою.

В непривычном безмолвии черноты мои волосы растаяли и тягучей, призрачной жижей покрыли меня, заставляя каждую клетку тела переполняться энергией. Я помню, как было больно от подобного на Медроссе, но в тот момент я не испытывал ничего. Только холод, я сравнялся с безразличием мира, принял его и утратил способность чувствовать. Я ощущал, как из меня уходит тепло, как сердце замедляет свой бешеный ритм бега, выравниваясь на одну определенную черту равнодушия и безжалостности. Я помнил каждую крупицу боли, что когда-то испытал, но о них я больше не сожалел и не хотел прожить все свои годы иначе. Я был никем, а после стал рабом, ничтожной грязью, об которую вытирали ноги. Раб, который не имел имени и прозябал день ото дня, харкая кровью и мечтая о глотке воды. Да. И я принял это как необходимое, как то, что делает меня таким.