Страница 76 из 265
Влажный воздух был пропитан едким запахом плесени и сырости. Казалось, что он забивал собой все остальное, не давая пробиться малейшим отличиям. Его не мог изгнать даже свет далекого и немилостивого светила, которое едва ли нагревало днем камни, поблескивающие испариной и мутными разводами мхов. Колонны, пики, пирамиды, статуи, холодные плиты, покрывавшие влажную почву коркой гранитной брони – все дышало мертвым безмолвием и вязкой, пропитанной гнилью, мелкой, расщепленной пылью ушедших времен. Зеленоватая наледь обнимала тонкими, ажурными щупальцами остовы и бордюры, тянулась по выемкам и впадинам вырезанных, выдолбленных в древних строениях и декоре, по письменам и узорам. Она заполняла собой каждую трещину и углубление, даже колыхалась полупрозрачным слоем в лужах и смешивалась с белой пеной соленых волн.
В редких, открытых площадях, где темная земля виднелась большими, неровными комьями произрастали низкорослые, тянущиеся к земле растения. Темные, будто сожженные диким, погребальным огнем, они стояли совершенно нагие, лишенные листвы и бутонов. Скудные, спящие в странной, горьковатой дреме, полумертвые и ядовитые ветви, со свисающими с них изведенными лианами и плетями, грозили прохожим своими толстыми, крючковато загнутыми шипами и мелкими иглами. Они гнали живых прочь из неживого края, предупреждали о близкой смерти и опасности, будто говорили: «Уходите, ваше время еще не пришло». Только упрямый труд фанатично преданных своему делу сиитшетов позволял сдерживать буйство зарослей, оставляя их в строгом, одиночном порядке вырастать и тянуться к жалким лучам света в отделенных, тщательно огороженных территориях. Потому ни одна лиана, ни одна ветвь не выступала на каменные тропы и проходы, не преграждала мне дороги.
И все же это виделось лучшим местом для забытья.
Через арку по широкой аллее я добрался до приземистого, открытого сооружения. Оно представляло собой высокую, ромбовидную, ярусную крышу, возлежащую на нескольких десятках колонн и подпорок. Каждая из них выглядела особой, неповторимой и непохожей на другую, себе подобную, опору. Если одна была строго классической, ровной и гладкой, с острыми узорами под самым потолком, то стоящая рядом оказывалась изогнутой линией, сворачивающейся в несимметричную спираль. На первый взгляд все колонны располагались в полном беспорядке, но все они держали многоступенчатую крышу с большим отверстием в центре и некоторые проводили по себе трубки, по которым собиралась дождевая вода и уходила в пространства в полу. Такие детали были покрыты толстым слоем стекла и подсвечивались изнутри, потому мутная вода, хранившаяся некоторое время там, приобретала странный, желеобразный вид.
Строго над этими резервуарами стояли на трех, соединенных вверху и расходящихся книзу ножках, большие, почти плоские чаши из серебристого сплава, но с неровными разводами и пятнами цвета индиго. Чаши были заполнены особыми растворами, который время от времени подливали, а на узкой площадке между ножками в треугольном углублении мерцал ядовитыми бликами мох.
Я поднялся по широкой лестнице к уже собравшейся процессии, скользнув по ней взглядом в поисках учителя, и только вдали, на уводящей вглубь острова тропе заметил развивающиеся на ветру плащи личной охраны Сенэкса. Наставник скрывался за высокими стражами, которые были вооружены не только традиционными мечами и легким оружием, но и несли, забросив за спину, винтовки с длинными, изящными прикладами, разумеется, увенчанными гербами Высшего.
Жрецы и все ожидающие начала ритуала сиитшеты, уже готовые и держащие в руках атрибуты, были крайне удивлены тем, что Высший и его ученик прибыли не только на разных кораблях, но и в разное время. Мало кто из них относился ко мне всерьез и допускал робкие и бестолковые мысли о том, что я также обладаю некой силой и властью, которая с гибелью трех Высших сильно возросла. Ученик последнего владыки, но не прошедший обучения Ордена.
Это забавно и даже умилительно, все закостенелые в мыслях и устоях приверженцы ордена свято верили в необходимость обладанием даром, который, по сути, и возвышал их всех над миром и простыми людьми. При этом дар для них был единым, что значило – отличий в нем быть не могло. Меньше или больше подвластен, разрушителен и тонок, но на этом все. Он имеет одни корни, одни способы и варианты действия, и если в эти рамки не вписывается что-то, то, соответственно, это не дар вовсе, а какой-то вымысел. Бесполезный и ненужный, ибо кроме их единственно верных и правильных выводов быть ничего не может, они знают мир лучше.
И все же многие старались скрывать свои эмоции и мысли, делали вид абсолютно нейтральный и полностью поглощенный начинающимся действом. Конечно, неприятное чувство понимания того, что Сенэкс старался избегать своего ученика, наводило определенную тревогу и вызывало сомнения. И страшнее всего из этого скопа роящихся и панических мыслей было одно – Высший боится. Высший, вся их надежда и покой, вся главная вера, клубок сплетенных меж собой намертво идей и путей, возможностей, все это он. А он вдруг слишком неожиданно оказался простым человеком, притом старым и уставшим, боящимся и убегающим от своего юного мальчишки – подопечного. Самая настоящая слабость. И все бы было нормально и понятно, по-человечески, но в темном ордене слабость каралась позорной смертью. Потому растерянность и незнание приобрело лик временного бездействия, в момент которого я мог ударить.
====== Глава 2. Песнопения. Часть 13. ======
Ожидание длилось мучительно тяжело, но приветствие оказалось быстрым и формальным. Низкорослый жрец спрыснул мои ладони холодной водой, а затем осыпал их бурой, поблескивающей на свету пылью и указал на пустующее место в общем строю. Из сиитшетов никто и никак не отреагировал на мое появление, большинство лишь сосредоточенно провожали взглядами точки удаляющихся силуэтов Сенэкса и его стражей, не обращая своего высочайшего внимания на все вокруг.
После короткого и звонкого выкрика трое си’иатов, что были облачены в особые жреческие мантии, мерцающие всеми цветами одновременно, что очень сильно напоминало зеркальные отражения, с непокрытыми головами и рисунками на коже лиц, возглавили ход. Не спеша, но строго держа ритм и двигаясь в шаг, они устремились по широкой, мощеной треугольной плиткой аллее. Ветер развевал длинные, испещренные узорами гербы и флаги павшего повелителя Вестрартоса, что крепились на тонкие остовы. С нескрываемым равнодушием их несли возглавляющие процессию культисты. Они пели монотонные гимны низкими голосами, которые разносились эхом и дробились о монолитные стены. Эти песни были слышны далеко, хотя слова и сливались в один единообразный поток переливчатого звука – символ прощания и забытья. Жрецы горделиво озирали присутствующих взглядом своих белых, а иногда и пустых глаз. Их привычная работа не задевала стальные сердца, не трогала душу, глубоко въевшееся равнодушие и окостенение навсегда залегли в них. Всего лишь рутина и обыденность, пусть в гробу и лежал бывший Высший, он оказался обычным, забальзамированным трупом.
Следом за ними шли несколько человек в черных плащах длинных настолько, что их бархатные складки и волны развивались далеко позади и скользили легкой тканью по камню. В скрюченных, усеянных пятнами руках были сжаты тонкие цепи, на которых витиевато крепились золотые кадила и флаконы с благовониями. Жрецы слегка покачивали руками, чтобы при ходьбе их резные колбы двигались из стороны в сторону, распрыскивая в воздух горьковатый дым. Некоторые сосуды держались на более длинных цепочках, и в их ажурном нутре светилось яркое пламя жгуче-рыжего и приглушенно-голубого цветов. Оно горело внутри тихо, даже ветер не раздувал его и не прижимал к источнику, лишая сил и цвета. Горело вопреки всему, съедая масло и высыпая из отверстий пучки искр размеренными выхлопами и всполохами. От некоторых колб шел сизый, даже неестественно беловатый дым. Он блестел в сумраке приближающей ночи мелким крошевом пыли, которое не оседало на землю, а с потоками холода устремлялось вверх, к затянутому тучами небу, но достичь его не могла, а растворялась в полотнах защитного поля. И все же воздух от этого дыма завораживающе и мистически сиял, подсвечиваемый сотнями мелких и больших кострищ, вспыхивающих по мере продвижения процессии все больше и чаще, расползаясь змеями тлеющих нитей. По остывающему камню стелился густыми и влажными клубами туман. Он обволакивал темные и давящие глыбы храмов почти неощутимыми руками – моросью, вычерчивая из их силуэтов угрожающие и нависающие над мелкими песчинками людей тени.