Страница 63 из 265
- И ты доказал существование этого Нечто?
Алхимик молчал, сложив руки за спиной. Молчал и улыбался, вмиг растеряв всю свою старость и немощность. Даже обманчивое изображение показывало яркость блеска его глаз.
Запутанно и мутно, так, что нет шанса разгадать.
Неприятно, но я узнавал в чужих словах свои мысли. Это не устрашало, нет. Только подвергало странному сомнению все, как бы выводя на утверждение о том, что если кто-то до тебя додумался до подобного, то почему ничего не изменилось. Не это ли облачается подтверждением собственной неправоты?
Мы все жуткие индивидуалисты. Право первого, право победителя, право лучшего. Помешательство на достижениях – наша всеобщая слабость. В нее так приятно и сладостно бить, что почти невозможно удержаться от искушения.
И страж не мог не знать о подобном психологическом трюке.
- Молчишь? Признаю, ты блестяще исполняешь свою работу, но твои философские изыскания меня сейчас мало интересуют. Мне нужны только четкие и прямые ответы на мои вопросы. Никаких размышлений, только факты. Что находится в этом флаконе? Как его открыть? Есть ли подобные храмы где-то еще и если есть, то где?
- Какое твое имя, ищущий?
Я несколько оторопел. Подобные вопросы следует задавать в начале разговора, а не в тот момент, когда беседа зашла в тупик. Но старик не выглядел смущенно и растерянно. Он цепко взирал на меня, все также хмурясь и сцепляя руки за спиной. Улыбки уже не было на морщинистом лице. Алхимик казался очень напряженным, будто только сейчас принял какое-то знание, которое все не давало ему покоя. Принял, смирился и покорился. Приговоренный за миг до смерти, перед казнью, но безмерно счастливый из-за избавления от мук и тревог.
- Прошу тебя, ищущий. Назови свое имя.
- Инхаманум.
Он медленно кивнул, пряча темноту глаз. Снова вернулась его старость и слабость, он согнулся, как-то осел, даже потянулся дрожащими руками поправить хламиду на плечах. И улыбнулся.
- Вот и все. Я знал. Более ты не получишь от меня ни одного ответа. И будь я живым хотя бы каплю, последнюю секунду, я бы потратил ее на то, чтобы помолиться судьбе о твоей смерти. Хотел бы я, чтобы ты умер сейчас. От случайности или юности, не важно. Главное, чтобы не осознал. Не хочу, и я рад, что я мертв. Надеюсь, тебя еще посетят те, кто способен умертвить твое тело. Более ни слова.
- Что? Я не позволю какой-то искусственно мерзости наглеть до подобной степени. Твои слова – глупая пустышка. Я раскрою все твои секреты, я заполучу знания. И ты покоришься мне!
Старик зашелся в приступе лающего смеха. Он затрясся и задергался, изображение треснуло и начало рассыпаться уже привычными кубиками алого оттенка. Я зарычал в гневе, смахнул со стола попавшиеся под руку колбы и книги, вцепился в проклятый флакон, встряхнул его.
- Не смей! Я уничтожу, я сотру тебя, страж! Я все равно добьюсь своего!
- Ты ничего не получишь, как бы ни был достоин. Ничего.
Голос уже стал механическим, лишенным интонации и выразительности. Он растягивался и таял.
- Ошибаешься.
В диком, неистовом опьянении яростью и гневом я мысленно проник в схемы, что создавали картинку и личность стража, закрывая, запечатывая его паутинами и сетями, отрезая от внешнего мира. Я чувствовал, как скудная копия разума задергалась, возмущаясь и швыряясь проклятиями. Сознание ее таяло, исходило на мертвый и бесполезный код.
Хитрая система защиты распадалась бессвязными частями, обнажая свой истинный вид.
- Ты ничтожный вор! Я не позволю тебе вторгаться в мои чертоги! Я не открою своих тайн! Никогда! Ты проклят! Навеки прок…
Последний безнадежный зов, даже не выкрик, всего лишь связь эмоций и ассоциаций, вырвался, и наступила тишина. Металлический ободок у горлышка флакона треснул внутри, мгновенно потемнел, потерял мельчайшие рисунки схем и пометок.
Стража больше не существовало.
Но не было и каких-либо секретов. Ничего не было.
Подобные механизмы держатся только на знаниях, что в них вложены. Именно информация, находящаяся внутри, удерживает и сохраняет целостность. Даже если будет всего одно слово, подобная система выстоит и сбережет его. Только после уничтожения копии алхимика все испортилось. Тонкий обод не таил в себе ни капли иного. Глупая и пустая личность умалишенного старика. Пустой, бесполезный стражник. В нем не было абсолютно ничего. Странно, что его вообще поместили на флакон.
Зачем? Чтобы таким больным и извращенным способом дождаться и узнать свою правоту? Неподдельное, нескрываемое отчаяние. Внешний фарс и маска.
Алхимики достигли многого. Их творения ужасали и восхищали одновременно, но они остались такими же представителями Ордена Сиитшет, как и другие темные. Отличий совершенно не наблюдалось. Простые формы одного общего безумия.
Я был очень разочарован, почти раздавлен и поглощен глухой и беспросветной тревогой. Желание изменить двигало вперед, но оно основывалось на непередаваемом чувстве совершенства прошлого, которое разрушилось до основания. От него ничего не осталось, ни одной самой мелкой черточки, только старое, почти увядшее дуновение оплесневелой надежды.
Я еще раз осмотрел свитки и текст в инфокарте, затем вновь покрутил в руках флакон. И неосознанно, не думая вовсе, забывшись в своем разочаровании, я провел ногтем под горлышком сосуда.
И стекло треснуло.
По моим пальцам потекла черная, вязкая жижа. Очень холодная, липкая и тягучая. Она скатывалась по рукам, капала на стол и бумагу. Прожигала их насквозь, но мне не причиняла никакого вреда.
Опомнившись, я над стеклянным подносом слил остатки вещества в пробирку и отставил ее в сторону.
====== Глава 2. Песнопения. Часть 8. ======
Черная жидкость на вид предстала абсолютно точной копией воды с Орттуса и свойствами обладала похожими, только в более щадящем варианте. Разложить ее на вещества и молекулы не получилось, как-то более точно и емко охарактеризовать тоже. Даже сравнить не вышло с чем-либо, будто и не состояло это нечто из чего-то вещественного и материального.
Никаких ответов и прояснений я не добился, только получил еще больше загадок и вопросов. И это уже становилось привычным, приемлемым до скуки. Ни одно усилие не оправдывалось, все разрушалось и осыпалось бестолковым прахом из ладоней. Возможно, правящие сиитшеты и были правы, что отказались от познания мира. Они избрали простой, беззаботный путь жизни смертного существа, которого не тревожит ничто, кроме удовлетворения своих потребностей и желаний.
Темные капли, что остались на моих руках, незаметно и очень быстро впитались в кожу, а те, что скатились на вещи, неисправимо их испортили, пожгли как кислота. На выжженных местах остался тонким слоем черный налет. Он был похож на почти неощутимую пелену пыли или муки, но очень плотную и очень сухую. Чем-то напоминал сажу. При виде его стало неуютно и неожиданно плохо. Наслоение пугало своим присутствием, но вызывало чувство естественности и какой-то необъяснимой, пугающей необходимости. Схоже состояние вызывает вид крови на рваной ране – понятый и нормальный, но от этого не менее противный и отталкивающий.
Эта пыль не обладала запахом и вкусом, что все же получилось проверить одним сканером, но ее также не удалось изучить настолько, насколько бы мне того хотелось. Мысль о том, что это некий новый, еще неоткрытый химический элемент грела душу, но чувствовалось верной лишь наполовину. В отличие от жидкости вреда окружающим предметам темная мука не несла, разве что окрашивала светлое, подобно красителю, но не более. При смешении с водой пыль растворялась, но опять же не вся, а в равных соотношениях. Не растворившаяся часть плавала на поверхности, приобретая почти зеркальный блеск, и когда это мерцание набирало полную силу, то странные частички оседали на дно. Кислотам и щелочам не поддавались так же, как и темная жижа. Еще одна необычность: пыль оказалась легко воспламеняемой, горела, но после угасания пламени все равно оставалась прежней, только ровные края каждой песчинки немного светлели, становились рваными и витиеватыми.