ИНХАМАНУМ. Книга Черная

Эти капли я позже добавил в подаренное вино, зная, что эта чернота является сильнейшей в мире кислотой, а, так называемого, противоядия к ней не имелось и не появится никогда. И добавь я любой другой яд, Высший бы его непременно почувствовал и выжил, а меня бы казнили. И ни как си’иата, а как жалкого раба-предателя. В моем же случае я мог не беспокоиться, будучи уверенным в беззащитности Таармэта, а также в том, что не придется играть, потому что свою порцию вина я выпью, но действие будет оказано лишь на Высшего. Для меня черная вода была и остается совершенно безвредной, она почти как моя кровь, иначе бы я погиб еще на Орттусе не захлебнувшись, а растворившись в ней.

Соблюдая все традиции и порядки, я посетил Таармэта во время ужина, он был удивлен и насторожен, но, услышав извинения, передаваемые через меня от Сенэкса, оказался даже рад и благосклонен ко мне. Принял меня со всеми почестями и просил благодарить учителя, за то, что тот отправил меня сюда с поздравлениями и сам навестил, пусть и дела империи вынудили его покинуть обитель сиитшета раньше желаемого. Высший совершенно не осуждал моего учителя. Не было даже намека на какую-то скорбь. Наоборот, Таармэт оказался весьма сдержанным и понимающим, он осознавал, что его титул не имеет никакого значения в отношении Сенэкса.

Один из четырех владык вселенной оказался столь наивен…

В конце вечерней трапезы Владыка соизволил испить подаренного вина. Оно было изумительным по аромату, красивого бордового цвета, но, к сожалению, сладким. Я не мог сделать и глотка, но выбора не было. Капли черного вещества были абсолютно незаметны, словно их и не было вовсе. И некоторое время ничего не происходило, Высший пил и вел излишне приторную беседу, не сдерживался и уже привычно отпускал в мою сторону некоторые комментарии о слабости и неблагодарности, призывал к послушанию и исполнению заветов темного ордена. Но резко прервался на полу слове.

Его безумный и искаженный болью взгляд, направленный на меня, излучал панику и осознание происходящего, его затрясло, он попытался что-то сказать, получилось же издать только нечто нечленораздельное, а изо рта пошла пена, смешанная с кровью и чернотой. Он побагровел и сполз со своего трона, указывая на меня, хватаясь за скатерть и все еще пытаясь что-то сказать.

Я же поднял свой бокал и сделал вид, что глотнул еще вина, за его смерть. Мое издевательство и насмешка ускорили процесс, убыстряя потоки крови в его жилах, разносящие прожигающую изнутри отраву по всему телу. Кожа сиитшета местами стала краснеть, а затем и темнеть, лопалась, выпуская шипящую жидкость и кровь. Он шептал о помощи и пощаде, он молил меня спасти его, обещал свое покровительство и богатство. Он, один из Высших, ползал предо мной на коленях, медленно растворяясь, превращаясь в мерзкую, шевелящуюся взвесь, которая расплывалась по дорогим плитам роскошной залы его дворца. Таармэт хотел спастись и выжить, но так и не понял истинной причины своей мучительной и отвратительной смерти, хотя и сам призывал меня, своего убийцу, к выполнениям догмат ордена.

Позже, когда я уходил к своему кораблю, слуги Высшего провожали меня настороженными и тревожными взглядами, они еще не знали о потери своего хозяина. А на следующее утро я застал своего учителя в лихорадочном состоянии беспокойства, он метался по комнате, размышляя и почти крича вслух. Его рабы отступали от него, прятались друг за другом и боялись издать даже самый тихий шорох. Разумеется, на его вопрос, что было с владыкой Таармэтом, когда я покидал прошлым вечером его обитель, я ответил, что тот был в полном здравии и хорошем расположении духа, подарок Первого Повелителя ему понравился и он передавал свою благодарность за внимание и заботу. И исчез он уже после моего ухода.

Сенэкс не верил, но хотел поверить, забыть и не думать о том, что его власть в облике союзных сиитшетов рушится. Верил самообману, срывал голос на тех, кто противился и приводил факты обратного, полностью выставляющие меня предателем. Дрожал и не спал ночами, укреплял свою крепость, нанимал охрану, собирал советы оставшихся Высших, на которые звал и меня. А в обществе зарождались искры тревоги, позже раздуваясь по мирам огнями волнений и слухов, постепенно перерождаясь в пожар паники. А виновен во всем был бесчеловечный Инхаманум, увидевший гниль и слабость правителей.

Нельзя недооценить рабов.

Они такие же самоуверенные, как и их властители, только сдавлены ошейниками, которые не дают им сделать достаточного для прыжка глотка воздуха. И сам Сенэкс говорил: мы все рабы. Но я им не желал быть, потому что таким являлся мой выбор. И горло мне стягивала не лента клейма, а золото короны.

Безжалостно расколотые врата вели в узкий тупиковый коридор, кончающийся постаментом со статуей в виде многорукого существа из черного с белыми вкраплениями камня. На ней не было линий разрезов и стыков, цельная, гладко отполированная скульптура с вытянутыми пропорциями. По сути, она представляла собой скелет, обтянутый кожей и складками, косвенно изображающими ткань, которая спускалась с тонкой перевязи на бедрах к ступням, где вилась ажурными волнами. Руки были обвязаны тонкими лентами и изгибались под разными углами, держа в ладонях ножи и чаши. Основа постамента состояла из нескольких высоких ступеней, испещренных геометрическими выемками и проколами, которые пустовали, несомненно, уже долгое время.

Я обошел его вокруг, пристально осматривая стены и ища панель управления механизмом, который открыл бы проход.

Разумеется, все те брошенные в лабораториях записи имели свою ценность, но очень сомнительную. Подобное можно было найти и более легким и простым способом, а главные же ценности всегда надежно сокрывали в недрах башни. Такой длинный путь сквозь залы и коридоры, по крутым лестницам привел не к идолу для поклонений и жертвоприношений, а к обычному для подобных храмов тайнику. Под маской искусства и обилием искрящихся драгоценных камней, намеренно возведенных на нижних уровнях, что прямо разительно отличалось от всей простоты ходов сюда, было сохранено потаенное помещение.

Я прижал свои холодные ладони к гладкой стене и вслушался в переливы криков и шепота, что заструились во мне и вокруг меня. Они звали вперед, их не обмануть подобно сканерам корабля. И все же кроме боли они ни о чем не говорили, словно скрывая под завесой мутности опасность и рок. Сладостное до умопомрачения чувство ощущения на языке приторности и горечи искренних эмоций, которые могли проявляться только в момент гибели, в последние секунды жизни, когда не остается сомнений и иллюзий силы. И его так мало…

Я потянулся к нему, слыша или же чувствуя мелкие, ритмичные щелчки механизма внутри тяжелого монолита, играющего роль стены за статуей. Эта конструкция очень долгое время не приходила в действие, но все, что создано для движения, стремится прийти в него и активировать все свои силы на исполнения и изменения. Сложнее всего в мире добиться и тем более удержать в слабых, дрожащих руках стабильность и гармонию всех составляющих.

Направив незримыми струями потоки энергии, я задействовал систему запуска и включил механизм. Раздался громкий щелчок и послышался скрип натяжения цепей. В стене что-то зашевелилось, издавая металлический скрежет. По всей стене прошлась двумя волнами дрожь и рябь, с потолка осыпалась мелкая крошка и опротивевший налет.

Открылась маленькая дверь, поднявшись и скрывшись вверху, в специальной полости. Затхлый, застоявшийся воздух вырвался из своего заточения и разлился по коридору, принося в себе запахи прошлого, еще живущего Медросс V, но они быстро распались, растворились в так резко и неизбежно обрушившемся настоящем.

Сфера фонаря увеличила свою яркость и скользнула внутрь, озаряя тайное хранилище тусклым голубоватым сиянием. Я шагнул следом за ним.

Пустынная без статуй и колонн комната предстала передо мной.

Серые, покрытые водяными подтеками стены с шершавой, будто нарочно сделанной пористой и изувеченной поверхностью, смыкались конусовидным сводом. В центре потолка камень сворачивался шестью полотнами с острыми, ломаными линиями узоров и ажура, которые вливались собою в единое вещество и образовывали полую внутри пирамиду, устремлялись из точки соединения вниз. Вершина огромного треугольника почти упиралась в центральный постамент – высокую, но узкую трибуну со стеклянной столешницей под куполом. Под стеклом на черной, бархатной ткани находились пара плотно скрученных пергаменов, свернутых на основах двух тонких цилиндров с насечками и треугольными концами с символами. И все же, отдав дань традициям и принципам темного ордена, сиитшеты, разработавшие нечто особенное и изложившие по древним обычаям на натуральный материал, оформили свои труды и в привычном виде – на инфокарту.