Страница 33 из 265
- Что ты такое?
Гневный голос Стриктиос шипением сорвался с ее губ вместе с алыми каплями. Она вновь тянула руку, намереваясь спасти своих уцелевших приспешников, но я оказался быстрее. Когтистая белая длань сжала хрупкое горло, сиитшет захрипела и вцепилась в мое запястье, дергаясь и извиваясь, подобно умирающей змее. Я чувствовал, впитывал кожей ее ужас, обиду и злость. Ей так больно было падать со своей высоты, она так многого достигла, ее имя гремело на всю вселенную, и теперь она задыхалась в холодных руках раба. Какая глупая и жалкая смерть. И неимоверно вкусная. Нужно было лишь чуть-чуть потянуть этот миг, выпить до дна эфемерный нектар, а затем убить бесполезное тело. Я не видел ее лица, не чувствовал, как она царапает мои ладони, и вряд ли действительно желал такой мести. И убить ее я не успел. Вовремя прибывшая охрана оглушила меня парализующим выстрелом, опасаясь не за жизнь обезумевшего слуги, а за целостность и без того поврежденного окна, разрушение которого могло стоить жизни всем, находящимся в помещении. Я вновь очнулся в своей комнате, но уже запертый, с четким знанием того, что за дверью, добросовестно выполняя свой долг, находится пара стражей. Удивительно, что леди Стриктиос оставшись в живых после моего нападения, столь унизившего ее, отменила приказ стражам отправить меня в тюремный отсек, да и вообще сохранила мне жизнь. Все было тихо, и жизнь академии возвращалась на круги своя. Все как всегда, шаг за шагом, след в след. Ни одно небывалое действие не могло нарушить веками созданный порядок всего, даже чувство удивления медленно атрофировалось, сменилось бы на равнодушие и презрение. Как обычно. Победившие однажды уже не верят в свое поражение. Я смотрел на свое новое отражение в новом зеркале и еще не до конца понимал, кем я отныне являюсь. Не было уже ни испуга, ни отвращения, волна ярости также резко схлынула, как и пришла. Эмоции вырвались наружу, скинули с себя обжигающий накал и утихли, оставив после себя один вопрос. Кто я? Бесчисленные тысячелетия все разумные существа задают себе один и тот же вопрос, тщетно пытаясь найти ответ. Но как бы они ни бились, ни раздирали до костей смертную плоть, ни сводили себя догадками с ума, никто так и не нашел ответа. Кто я? Короткий вопрос, всего в два слова нерушимо скрывает под собой истину, которую так хочется раскрыть. Кто я или же кто меня создал. И казалось бы, что можно легко и беззаботно жить без такого бесценного знания. Я есть, есть мир вокруг и миллиарды подобных мне. Зачем мечтать познать то, что было намерено скрыто. Чтобы получить более простые варианты достижения лучшего места в жизни? Чтобы вознести себя над другими? Сравняться с творцами? А что дальше? И век за веком одно и то же. Из цивилизации в цивилизацию. Кто я?! Бесчисленные взоры в слезах всегда устремляются к множествам разных небес, умоляя и проклиная то высшее, что закрылось звездной пеленой, но лишь тишина остается в награду за терзания. И в неведении проходит короткая жизнь, и что за ней остается такой же загадкой. Неизменны мы, неизменны наши вопросы и молчаливые боги, которые, несомненно, добры и милостивы. Иначе не может быть, мы не можем жить в руках творца-изверга. Но если так, у кого спрашивать мне, почему я стал таким? У какой всесильной добродетели?! Черноволосый силуэт в маленьком зеркале с алеющими угольками глаз. Чужое лицо стало маской, укрывающей душу, похоронившей ее. Сенэкс был прав, для существования необходимо имя. Хотя бы для того, чтобы было что нацарапать на табличке у могилы. Время – коварная вещь, оно мастерски умеет мучить, растягиваясь в долгие сутки, недели и месяцы. За время своего заключения лишь раз я пытался выйти из комнаты, даже вскрыл дверь, но меня настойчиво вернули и намекнули, что мне желательно не покидать своего пристанища. Какая необычайная вежливость, но ей я решил повиноваться, ибо не было во мне той силы, что прежде позволила так оскорбить си’иатов в лице Стриктиос. О, как же хотелось вырваться отсюда, испариться, растаять в синеве ледяного космоса, и никого не чувствовать рядом. Я хотел разобраться во всем, хотя бы немного развеять туманную муть, исковеркавшую мою жестокую, жалкую, но все же некогда понятную жизнь. Как жаль, что это было невозможно. Поэтому и тянулись часы ожидания чего-либо. Моя выходка не осталась списанной на какую-либо маловажную причину, ее заметили, насторожились, оскалились и готовились отплатить сполна. Я не сомневался в этом. Постепенно новое лицо и тело перестали пугать. Я свыкся, как бы это не звучало, приучил себя, что все в порядке, так и должно быть. Волосы собрал в тугой хвост, перевязав их полоской ткани, так они меньше мешались, хотя и противились этому, со временем разрывая материю. Что доставляло наибольшие проблемы так это длинные ногти. Приходилось учиться жить с ними, я невольно исцарапал ими все вокруг, в том числе и себя, пытался их отстричь, сломать, но и это не вышло. Они оказались прочнее и тверже. Несколько раз в день ко мне наведывался урихш, приносил скудную пищу, не позволяя мне умереть от голода. Какая жалость, что она почти всегда оказывалась сладкой, и я к ней не прикасался. Я совсем не спал. Ужасные ночные кошмары стали моими извечными спутниками, они наваливались на мое сознание, лишь стоило закрыть глаза. Каждая ночь стала испытанием, потому что на си’иатской части станции гасили свет автоматически, регулируя активность или же соблюдая свои древние традиции, опирающиеся на цикл суток. Я слышал голоса, они сладко звали, почти уговаривали ответить, но стоило внимательнее вслушаться в их шепот, как те взрывались бесчисленным эхом, оглушая. Усталость постепенно накапливалась, сводя с ума, бросая в пучину странных и подавленных мыслей. Я едва держался на ногах, из последних сил стараясь отрешиться от противного, дикого визга в голове. И только когда больше не было никакой возможности сопротивляться, я рискнул обратиться к ним прямо, внять их словам и больше не сбегать. Опустившись на пол, я обхватил свою голову руками и закрыл глаза, стараясь сосредоточиться и разобраться в шуме. На меня свалился необъятный поток криков, что жили во мне с тяжелого пробуждения в храме. Они расщепляли сознание, разъедали и жгли так беспощадно и зло, что я, не выдержав, отступил. И только немного отдышавшись, нырнул в их пучину снова, забился в ней, теряясь, но вкусив меня, темные существа, невидимые и громкие, уже не отпустили. Они впились клыками, вдыхая в мысли свои прошения или приказы, говорили четко, разборчиво, но я не понимал. Их язык был неизвестен. Он напоминал смесь шипения и звона, так от взрыва лопается стекло, разносясь шумом и шорохом, дополняясь мелкими щелчками осколков друг о друга. Каким же великим было мое отчаяние, когда осознание того, что эти существа не желают моей гибели, а лишь требуют внимания и…помощи? Нет, они не знали света и милости, они были жестоки по своей природе, не ценили жизнь других и мир, но страдали сами, звали на помощь и просили защиты. Умоляли о властной руке, что направила бы их на истинно верный путь по собственному желанию или вопреки ему. Мне казалось это миражом, сладким пленом услужливого подсознания, спешившего спасти остатки рассудка. Но допустив возможность своей безопасности в несмолкаемом грохоте черноты, я постепенно привык к ним, стал тяжело, хрипя от боли, но все же ориентироваться в них. А клокочущее внутреннее чувство голода обратилось к тем эмоциям и ощущениям, которыми были пропитаны темные сущности, к их мукам. По сути, они оказались наполненными страхом, как и сиитшеты, как и любые другие. Но не ужас смерти и боли их переполнял. Нечто иное, несоразмерно жуткое и острое. Я хотел бы узнать настоящую причину их отчаяния, но кто знает, не передался ли бы мне этот кошмар, воплощенным в явь. И я вкусил страх, припал к спасительной, чужой черной крови, питаясь болью и ненавистью иного, непознанного состояния. Голоса стали естественными, хотя и раздражали, как прежде. Они стали мне… родными? Заменой общества и общения? Наверное. Я смог научиться различать их: некоторые были очень далеко, так что от них доходило лишь смутное эхо, а некоторые звучали будто бы из моих рук. Но были те, которые тенями проходили в сумрачной тьме. Они не замечали сущностей, что их окружали, не слышали их и не чувствовали. На них влияли другие силы и понятия. Они были теплыми и смертными. И я узнавал в них знакомых мне существ: сиитшетов, слуг, пилотов и воинов. Всех, кто был на станции и вообще был. Особенно ясно звучал голос Стриктиос, я знал, что она часто стороною обходила мою комнату, боялась за репутацию своей академии и терзалась от размышлений. Ее беспокоили вопросы и сомнения в верности своего выбора. Она страшилась гнева вышестоящих си’иатов. Я чувствовал ее слабость, приторно-сладкую с едва ощутимой горечью. Иногда я тянулся сквозь расстояние, черноту и темные силуэты к ней, касался не рукой, но волной мыслей и эмоций, заставлял паниковать еще больше и оглядываться по сторонам в поисках источника тревоги. И ее страх приумножался, раскрывался нежным бутоном в моих когтистых ладонях. Я лелеял его и смеялся, превращал в хрупкий лед, а затем в стекло. И мне это нравилось, я творил из ничего нечто тонкое и упорядоченное, достойное быть, и не важно, что оно рушилось некоторое время спустя. Иногда, когда однообразие и скука захлестывали собой чрезмерно, я также игрался со стражей, что была выставлена у моей двери. Те дрожали, сильнее вцепляясь в свое оружие, но смирно стояли на посту, исполняя приказ и не смея перечить воле их повелительницы.