Страница 3 из 265
Несмотря на сотни ссор и упреков, обид и скорби, я соскочил с окна, выбежал к Ру, его еще все также сотрясал кашель. Мои руки непроизвольно потянулись за кружкой, надо было дать ему хотя бы пару глотков воды, только он уже махал ладонью в немом приказе, говоря мне уйти.
Надрывный кашель немного отпустил, брат покраснел и у него на лбу блестели капли пота. Он неистово вытирал их грязным рукавом. И столько раздражения было в этом простом и незатейливом жесте, что мне невольно пришлось отступить на шаг, смотря во все свои огромные серые глаза на единственного, кто не позволял умереть в переплетениях мерзких улиц. Я был рад, что на этот раз все обошлось.
- Ру, я есть хочу...
Его губы искривила усмешка, он отвернулся и тяжело вздохнул прежде, чем обернуться ко мне, чуть улыбаясь. Пожал плечами, снова усмехнулся, не заглядывая в шкафчик, там все равно ничего бы не нашлось. Вновь горестно вздохнул и опустился на едва стоящий стул, тот заскрипел под ним, почти застонал, но выдержал его небольшой вес.
Подозвал меня к себе.
- Когда-то я обещал матери заботиться о тебе, прости, у меня не очень получается.– Мне показалось, что у брата на глазах блеснули капли слез. Не уверен. Слишком темно было. – Но долги нам отдавать нечем. Я надеялся, что все не дойдет до такого, что я смогу выиграть, но… у нас теперь отберут дом, поэтому мы сейчас уходим. Я ждал, когда ты проснешься.
Он прижал меня к себе, я же уткнулся носом в его грудь. Ру, наверное, думал, что я разревусь, буду паниковать, как и любой ребенок, только я был слишком тих, возможно, просто не понимал тех жутких слов, что произнес брат, и последствий, которые должны были обрушиться лавиной на хрупкие плечи. Но Рурсус все равно же остался бы рядом. Разве нужно было что-то еще?
За всю нашу жизнь нам никогда не было легко, но всегда было куда вернуться. Мысль о том, что придется отсюда уходить, тревожила, но иначе мы просто погибли бы. И я отчетливо понимал это.
Родившись на Деашдде, любой был уверен, что обречен. Осознание близкой, буквально лежащей на твоих плечах смерти было присуще каждому.
И я же был не один. Не один!
Таков закон низших – проиграл, забудь, что имел право голоса.
Брат меня поторопил, я сбегал к себе, захватил свою куртку. Он уже ждал меня у выхода. Вот узкая лестница, коричнево-желтая, гнилая внутри, шершавые, исцарапанные стены, кое-где их рваные раны были заделаны простым куском материи. Когда-то давно были окна, но их, конечно же, разбили, потому провалы были наглухо забиты искусственными досками.
Я вцепился в грубую, мозолистую руку брата, и медленно побрел за ним, сдерживаясь, чтобы не оглянуться, не запоминать этот миг таким. Лучше было, чтобы он остался смазанным, без подробностей, простым мгновением кошмара.
На улице оказалось еще холоднее, очень сыро, под ногами хлюпала токсичная жижа. Со всех сторон брюзжал свет вывесок, они мигали, здесь это виделось еще сильнее, чем внутри темного дома. А небоскребы, от основания не было видно их конца, они упирались в небо, тонули в переливах тяжелых, отравленных туч. Как же хотелось забраться по неровным выступам рукотворных глыб наверх, туда, где светило солнце, туда, где было хорошо, где не оставалось места для этого вечно гнетущего страха.
Я брел, понурив голову, и вряд ли тогда мог сожалеть и желать собственными руками что-то изменить. Принятие любого поворота было ужасающим, но, увы, привычным и естественным для нас, отщепенцев.
Я просто шел, как вдруг резко столкнулся с братом, который неожиданно замер, пристально смотря куда-то вперед. Он схватил меня за шиворот и утащил за угол, в тень. Зашептал едва различимо, чтобы смог услышать лишь я: «Тихо».
И я молчал.
Из грязного, шумного бара, мимо которого мы проходили, с грохотом вывалились несколько существ в истрепанных, изорванных одеждах. Они кричали, но невозможно было разобрать слов в истошных, брызжущих ядом и ненавистью фразах. Обыденное событие для такого места.
Я невольно прижался к Рурсусу. Он был внимателен и напряжен, только едва заметная дрожь выдала его панику. Конечно, что был способен сделать двадцатилетний парень против двух разъяренных головорезов, что сцепились в безжалостной, бесчеловечной схватке, окрашенной кровью и алкоголем.
Ничего, абсолютно ничего.
А вот и первая смерть: один из обезумевших упал в разжиженную грязь с торчащим из живота ножом. Кровь пульсирующим потоком заструилась по измазанным, серым тканям. Но что есть гибель в этом мире – пустой звук, она драку не остановит, не нарушит звериных порядков. Только напугает измученных детей, что скрылись под туманной и ненадежной тенью полуразрушенных, глухих подворотен.
Гулким хлопком раздался выстрел: из того же бара лениво вышел человек лет сорока, у него через все лицо шел двойной косой шрам. Убийца, вор – не важно, он всего лишь один из тысяч тех, кто бился в надрывных попытках сохранить свою жалкую жизнь здесь, в нашем секторе.
Все замерли, бросая настороженные взгляды на мужчину, а тот стоял и улыбался. Дико и с наслаждением. Он чувствовал и знал, что никто не посмеет противиться воли вышестоящего. Хватило каких-то нескольких минут, даже секунд, чтобы улица опустела. Как и всегда. Я не раз видел и слышал подобное. Оно было всего лишь частью общего безумия.
Выждав мгновение, Рурсус быстрыми осторожными шагами подкрался к остывающему трупу, вытряхнул содержимое карманов на землю, из полезного там было лишь пара монет, которых не хватило бы даже на один паек. Он их забрал, а также выдернул забытый нож, обтер лезвие об одежду покойного и оглянулся по сторонам. Никого. В это время я, не выдержав ожидания и той тревоги, что все больше взрастала внутри, подбежал к брату и крепко, даже намертво вцепился дрожащими пальцами в его рукав. Ру тяжело вздохнул, но даже не взглянул на меня тогда, только аккуратно держал оружие. Им, этим уже затупившимся кинжалом, конечно, было не защититься от толпы да даже и от одного преступника, что мог прятаться по теням нижних ярусов, но убить какое-нибудь животное было можно.
Я не помню, чтобы я когда-то в детстве ел настоящее мясо или растение. В местах, подобных этому натуральная пища – непозволительная роскошь, о которой не могли мечтать такие, как мы. Порошки, вязкие сиропы, что так отдавали химических запахом, но на вкус были совершенно лишены любых оттенков – это все, что можно было достать, чтобы утолить голод. Но как-то ранее брат рассказывал мне о том, что там, в других мирах, где посмотрев наверх, можно увидеть небо и солнце, а не бурые, покрытые плесенью стены небоскребов, никто не притронулся бы к синтетической еде, услаждались лишь настоящей, натуральной. Он говорил, что она безумно вкусная, правда уточнял, что сам, разумеется, не пробовал то, чем насыщались его хозяева.
Здесь, на Деашдде, его воспоминания о рабской жизни казались сказкой. И в моих мыслях являлись такими очень долгое время, потому что как может сохраниться подобное разнообразие, что попадает на столы, когда в мире так много живых существ. Все это было так фантастично.
И еще Ру говорил, что есть забава, когда зверя в начале ловят, а потом подают как блюдо. Я тогда при этих его словах сразу вспомнил про мерзких грызунов, которые очень редко встречались на улицах. К сожалению, они также не появлялись ни в наших кварталах, ни где-либо еще на этом коме грязи, планете, всех уже давно съели. Они стали казаться просто обрывками из снов или рассказов брата.
Но и в этой области находилось место, к которому многие боялись даже приблизиться, поминутно вспоминая сотни или даже тысячи слухов об невозможных, ужасных и темных событиях. Шли слухи, что там диких зверей жило превеликое множество. Но они были намного опаснее и сильнее, чем обычные их собраты, будто наделенные особыми силами и способностями. Многие сравнивали их с искусными воинами и даже главами банд, которые в свою очередь не осмеливались сделать и шага в тенистые заросли.
Рурсус как-то вскользь упоминал эти истории, а потом очень злился, что я расспрашивал его и беспокоил этим. Только я запомнил легенды: опасность того места исходила из древнего Храма си’иатов или же Высших, который стоял там с тех далеких, затерянных в веках, лет, когда вся вселенная еще не делилась на четыре равные части, а каждая галактика имела своего правителя или в свою очередь дробилась на государства. Тогда еще были светлые или иначе – орден Аросы. Еще теплилась робкая надежда.