Страница 262 из 265
С годами, что неумолимо перерастали в тысячелетия, а затем в миллиарды лет, Империя стала состоять только из одних людей, где не находилось места иным расам. Но каждый, только родившийся здесь, уже с первого взгляда, с первого вдоха наделялся особым чувством. Возможно, так всегда было с теми, кто новыми появлялся в новых мирах. Линия, тонкая и эфемерная вела к Высшему существу, что наделял своим даром. Постепенно это трансформировалось в веру, но в моем мире все обратилось фанатизмом. Любое создание источало его, склонялось и восхваляло меня. И даже это ярко отличало детей моего мира от любых других. Но, наверняка, нашлись бы те, кто пожелал поспорить, и только Мне открывалась пугающая и одновременно восхищающая истина. Она показывалась открыто и яростно, отсекая страхи смертных, их сомнения и творя из них то, что желал Я.
Мир Инхаманум стал закрытым ото всех других, но самым притягательным для Меня. Я лишь направлял и был рядом, но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы, наконец, получить то, что я желал, и не важно, что не так, как задумывал в начале. Это давало кроху покоя, но, увы и ах, не заглушало памяти.
Иллюзия покоя наступала долго, терзая и мучая меня, пересчитывая год за годом и век за веком. Потребовалось очень много времени, чтобы его достигнуть. Но что оно для Меня? Пустышка и мираж, одна из Моих кистей. А для людей оно обратилось бесконечной чередой изменений и развития, постоянно обогащающихся и закрепляющихся в строгих рамках бесчеловечного Творца. Я никого не миловал и не щадил. И после Жатвы было очень много смертей и жертв, которых я почти не замечал или не считал необходимости обращать на них внимания. Я строил свое, то, что могло бы отвлечь меня от чудовищной мысли о вечном моем одиночестве, которого я никогда и ни при каких обстоятельствах не мог бы избежать. Рано или поздно оно должно было наступить.
Но время длилось…
И это приводило меня в легкое забытье. Иногда я даже пытался думать о себе, как о человеке. Потом смеялся с огорчением, понимая, что все это ложь. Я так хотел.
Сизое солнце неспешно и даже лениво прогревало душный, каменистый мир, где нашли себе последнее пристанище тысячи кораблей и душ во времена Вечной войны. Под такой непритязательной и даже привычной фразой скрывались многие века, в которых последователи двух богов, приверженцы двух различных, но в чем-то похожих культов – Сиитшет и Аросы, враждовали и убивали свой мир, забыв о тех, кого они так рьяно изображали на своих гербах. Но это упущение не уменьшило число убитых фанатиками жертв и количество изуродованных судеб и миров. Все они при определенном взгляде и настрое на философию были уникальными, значимыми и неповторимыми. Все они, действуя или нет, оставили малый след в бесконечной истории мира, что стал обозначаться именем не только своего Императора, но и Творца.
Инхаманум.
Только не каждый идол и не каждое божество может понять правильное значение этого слова и истину того, кто его выбрал.
Сизое солнце неспешно и лениво выжигало изувеченный, едва живой мир.
Пыльные из-за касательного присутствия забытой и вызванной мольбой Жатвы остовы, ранее нещадно изуродованные кислотой, томились в вечном склепе. Их было так много, но уже едва ли становилось возможным не запутаться и угадать, что именно представало перед глазами – камень или обломок корабля. Лишь лживый и неприятный блеск металла порой отражал неровный блик жестокого солнца и быстро угасал, уходя в тень. Но и это оставалось привычным, естественным для желтоватых пустошей до того момента, когда и этот мир, познавший ужас войны, безумия и смерти, содрогнулся, едва не лишаясь своего светила. Его беленое небо резко и мрачно потемнело, но не от вечно странствующих туч и буйства грозы. Отравленную атмосферу разрезало черное пламя, осыпаясь ворохом пепла и сажи, среди которых изредка можно было различить жуткие, такие же черные человеческие силуэты, лишенные всех черт лица. То была линия истинной Жатвы, но она не затронула кислотный и грустный мир, зато следом пришло то, что наделило искаженное пространство особым смыслом и целью.
Черная, горящая пика звездного корабля, носящего гордое звание личного флагмана Императора, сорвалась с туманного небосвода и, вспарывая, рассекая каменную плоть планеты, вонзилась в нее, крошась и ломаясь, почти полностью теряя свой величественный образ.
«Рэнтефэк’сшторум» пал.
Его острые, пластичные, прежде четкие и изящные линии, раскололись и разорвались. Сияющий черный блеск вспыхнул тысячами мелких бликов на рваных кусках и померк. Совсем скоро все сплавленное тело было обречено на истощение и гниение, его уже начинало покрывать многовековым слоем желтых разводов, подтеков и налетов, а краска и позолота сходила с царствующим здесь дождем. Но Мне было мало этого, и я решил, что вокруг жуткой могилы должны выстроиться горы. И они возникли, поднялись из земной тверди, окружая место падения, нарастая на обломки и части, образуя странного рода кокон, который все же не скрывал масштабов свершившегося в этом месте ужаса и великого наследия.
Корабль пал, врезался острым ножом в камень, образовав себе мрачный, темный склеп, поражающий разум. И долго вился в окрашенную чернотой высь густой дым. Он смешивался с ветром и разносился по долинам, унося с собой едкий запах гари, расплавленной стали и сгоревшей плоти. На «Рэнтефэк’сшторуме» не выжил никто. А наступившие сумерки озарялись снопами искр и пламени, долго вырывающимися из поврежденных коридоров.
Но яркая вспышка.
Гром.
И тяжелые, ядовитые капли сорвались вниз с характерным шумом, звенящим и шипящим, голодным и злым. Капли. Они сначала лились поодиночке, затем плотным и смертоносным полотном, накрыв собой едва живой и потревоженный мир Медроса V. Снова прогрохотал оглушительный раскат грома, он разрезал жгучий, раскаленный воздух, вынуждая в норах и расщелинах скал пробуждаться и выть в ответ ненасытных монстров, порожденных руками человеческих алхимиков. Огонь на корабле постепенно исчезал, а дым вскоре стал привычным и серым. Он совсем растворился в ядовитости и кислотности дикого, извращенного места. Только где-то под тоннами камня, под кораблем и трещинами, что пошли от его падения, еще слышался странный и неестественный шум, выдававший некое изменение или создание особого тайника – гробницы, чем-то напоминавшей опасные и скрытые от чужих глаз залы Орттуса. Вскоре исчез и он, позволяя торжествовать властью местному покою, жестокому и ненасытному. А следом потянулись долгие, немыслимо ядовитые годы и тысячелетия, в которых исчезли остатки памяти об уничтоженном мире и безжалостной мести божества, оставившем в живых лишь малую часть смертных, способных на восстановление и рождение новых, достойных знания Ди’ираиш.
Жатва стихла, покрывая сгустки планет густым слоем пепла, а на Сакроасе зазвучали песнопения ликования, которые почувствовали все оставшиеся в живых во всех секторах Моей Великой Империи. Возник новый, недоступный для любопытных, но бесцельных странников меж плоскостями, мир. И именем ему стало имя Императора.
Инхаманум.
Кап! Дзынь дон!
Дзынь!
====== Заключение ======
Заключение
Гость молча провел указательным пальцем по выступающей кромке затейливого саркофага, в котором покоилось тело того, кто называл себя Инхаманум. Он задумчиво посмотрел внутрь гроба через странное, но совершенно прозрачное стекло и вздохнул, затем облокотился на край, постоял так пару секунд и подпер голову руками, снова вздохнул. Взгляд незваного путника никак не мог оторваться от плотно закрытых черных век бездыханного мужчины, но нарушить повисшую тишину он все никак не решался. Думал, терзался какими-то тяжелыми и болезненными мыслями, хмурился и кусал губы. Но ни разу его мысли не обратились к тому, чтобы предположить странную вещь – он сам ужасно чужд этому месту. Казалось бы, что его тело не выдается особой пухлостью и излишеством, но весь он виделся каким-то до невозможности теплым, мягким и уютным. Даже длинные и волнистые, почти до пола, искрящиеся в темноте, серебристые волосы с жемчужным отливом, без прикосновений ощущались шелковыми и пушистыми. Пухлые губы так и норовили изогнуться в улыбку, а глаза мерцали ярким, ласковым светом, подчеркивая необычные цвета – смесь фиолетового и золотого.