ИНХАМАНУМ. Книга Черная

Так он спас Даору жизнь, а заодно получил особый почет среди жрецов, которые с пониманием приняли бежавших в свои храмы, дали им кров и пищу. Главный жрец очень высоко отозвался о решении воина, тем самым немного успокоив негодующего раба, не единожды пытавшегося сбежать с планеты. По мнению культиста сражаться за Империю не было смысла, ибо она несла в своей основе пережитки целых эпох заблудшей цивилизации. Я, как Творец, должен был хотеть избавиться от этой скверны, а потому уничтожение было предсказано еще за годы до моего возвращения. Даор не верил, думал, что таким образом все они предали мои достижения и старания по укреплению мира, но препятствовать больше не старался. Как и стражи, он углубился в изучение старых записей и легенд, на время отойдя от мирской суеты, а после приложил все силы для восстановления тайных залов Сакраоса.

Разумеется, гвардия и ее шпионы внимательно следили за обстановкой и даже несколько раз уверенно отразили нападения на священный сектор. Столь мощная защита вскоре отбила все желания у мелких си’иатов захватить святыню. Потому жрецы и стражи были оставлены в покое и могли полностью отдаться ожиданию, а также удивлению тому, почему черная жижа, что все же частично осталась в самых глубоких кельях или ритуальных бассейнах, больше не причиняла смертельного вреда при касании. Она обжигала и повреждала ткани, оставляя жуткие шрамы, но больше не убивала. А образцы крови божества Аросы со временем исчезли, дав возможность высшему жрецу обрадовать всех обитателей планеты вестью о том, что их высшее существо победило, а потому скоро должно было вернуться. Может быть, вернуться.

«Рэнтефэк’сшторум» с чужими гербами скользнул в темную гладь космоса, предоставляя мне возможность невидимым призраком любоваться за остатками страшной битвы, оставившей после себя множество трупов и некрасивых обломков кораблей. Между ними отчаянно носились истребители, словно желая быстрее израсходовать топливо и задохнуться. Я возник среди них неожиданно, собравшись из микроскопических черных точек пепла и опустившись на гладкий бок панели, некогда являвшейся обшивкой крейсера. Ни холода, не отсутствия воздуха я не замечал. Более того, не задумывался о них. Я забыл, как чувствовал себя, будучи человеком, и, наверное, уже абсолютно потерял саму возможность понимания и соотношения себя с тем слабым мальчиком, которого я сотворил для собственного воплощения среди людей, пожертвовав судьбами двух, что были весьма привязаны друг к другу, пусть и не признавали этого. Можно было даже сказать, что я забыл все, воспринял сном или иллюзией, но наконец-то обрел целостность и некое спокойствие. Я знал, кто я, и больше ни в чем не сомневался, а значит, мог приступить к исполнению желаемой цели.

Спокойно опустив черные веки, я блаженно улыбнулся, прислушиваясь к собственному дыханию, выраженному в тихой, хаотично меняющейся пульсации, нервозном перешептывании капели, в неопределенном и неравномерном хоре криков и песнопений черных ликов, что все таки отличались от меня подчинением мне, в шуме движения, развития, видоизменения Вселенной и грядущем Конце. И не было края этому пространству, не смотря на его дробность и непохожесть, но лишь одна часть в тот миг подлежала Жатве. Большая и очень значимая, непохожая ни на что и уже навечно впитавшая в себя мою кровь. Однажды ей самой предстоит стать бесконечной, что, несомненно, выдаст ее идола, но все это не сейчас.

Рядом и в волосах сверкнули тонкие, резные молнии, привлекая внимание пилотов истребителей. Они замерли, зависнув поблизости, слушая непрекращающуюся речь своих собратьев по связи. Я тоже различал этот шум, который даже забавлял тем, что понимание увиденного их напугало больше, чем перспектива погибнуть в холоде звезд. А потому не стал удерживать ликов, проявившихся в моих волосах и вытянувшихся черными силуэтами вокруг меня, принимаясь слегка раскачиваться в странном ритме, иногда погибая и рассыпаясь осколками, но быстро заменяясь другими.

Я сделал шаг, переходя с мнимой опоры на ковер, сплетенный из тел призраков, не обращая внимания и не слыша звонкого, хрустящего скрежета, разрушаемых масок.

Шаг.

По лезвию.

Шаг.

По лезвиям.

Шаг…

Я засмеялся до хрипоты и слез, всем своим несуществующим телом ощущая разносящуюся по моему желанию вокруг стихию, убивающую не ножами и залпами, а изымающую первейшую основу, отнимающую то, что когда-то было даровано Йатароасши для создания подобий. Это можно было именовать смешным словом, придуманным смертными – «душой», но нет. Нечто, забираемое мною, было первее и сложнее самого понятия «Ди’ираиш».

Почувствовал далекие всеуничтожающие взрывы, которые вырывали лишь живое, оставляя мертвые сферы планет черными пустынями и пародиями на Орттус плыть и обращаться вокруг равнодушных звезд. Обломки и корабли вокруг меня легко и незаметно перестали быть, отдавая свои крохи боли, чтобы польстить мне. Но дальше, в звездной черноте моя кара расправляла крылья щупальцами, разворачивалась огромными зеркалами, утапливающими в своем нутре миры и системы, поглощая их. Тысячи, миллионы, миллиарды, бесконечности жизней я оборвал, и лишь единицы из них были награждены мной воплощением в виде малых ликов – для напоминания.

Таковым было проклятие, выбранное для меня самого.

Но воплощение требовало и от меня маленького отступления, которое позволяло бы мне чувствовать жизнь.

И снова оно!

Ди’ираиш!

Я отдал все для мира, не потратив ничего, но существования бытия и мироздания по моему желанию оставляли след. Я жаждал до безумия и онемения возвращения всего того, чтобы было приложено для воплощения каждой мельчайшей песчинки любого из миров. И боль не всегда могла насытить меня за сотворение. Я ощутил это в полной мере, когда провозгласил начало Жатвы, когда почувствовал вкус уничтожения части созданного, и понял, что мне будет практически невозможно остановиться.

Я испепелял мир.

Чернота беззвучно прокатилась по картине мира, снимая бремя жизни, бремя терзаний и мучения, оставляя выжженные пустоши, на фоне которых почти невозможно было различить искорки выживших единиц. Суровая, чудовищная мощь, не знающая жалости и сострадания, смирения и суеты, сводящая в безумие терпким послевкусием чужих смертей. Я едва мог ее контролировать в человеческом воплощении, в материальной оболочке, которая неудержимо рассыпалась сажей при воздействии и возносила меня в мое первое состояние.

Вокруг уже почти не оставалось мира, сплошное Небытие, лишь бесформенные осколки, горящие черным пламенем очищения. Свет звезд ослеплял, то нарастая и взрываясь, разлетаясь по системам, затрагивая ближние, вызывая новые и новые взрывы, то совсем пропадая. Смерть, сорвавшаяся с моих рук, стремилась прочь, пожирая все дальние, беззащитные обители, подготавливая для меня чистые листы бумаги для новой песни нового мира.

Но я помнил пустоту, черноту зеркал, где тонул голос, где я был один...

Один!

Больше всего с того мига я ненавижу каждую единицу мира, будь то атом, молекула, частица пыли, человек или божество. Но еще больше я боюсь снова оказаться в своей собственной Черноте, где нет границы между мной и чем-либо, где нет ничего, кроме меня и моего отчаяния. И еще я знаю, что как бы я этого не страшился, однажды я не смогу сдержаться, чтобы снова не утонуть, не уничтожить все легким и неосознанном движением руки материального тела.

Удержать! Остановить! Прекратить!

Паника сковала душу тугими путами безжалостной лески, что срезала плоть до костей, смеясь и не затрачивая сил, и на одно мгновение мне почудилось, что я уже не справился и стер молниеносно Вселенную. И я цеплялся слабыми, человеческими руками за черное небытие, что вырывалось с кровью из моих вен. Держал, сковывал и удушал, но бездушные, ненасытные лики уже успели раскатиться эхом по воплощенному, вгрызаясь в кожу сущего, выпивая жизнь, но по странной прихоти оставляя сочные и сладкие кусочки, чтобы утолить свою пустоту позже, забрать все без остатка, но в некий, непредсказуемый момент.