ИНХАМАНУМ. Книга Черная

Я помнил черноту.

Самую настоящую.

Самую первую.

Я был. Я есть. Я буду.

Я.

Инхаманум.

Он обошел меня по кругу, не сводя тяжелого, режущего взгляда, пронизывающего насквозь, а затем с прежней усмешкой наступил ногой на самый заметный осколок, медленно вдавливая его в горячую плоть. Раздался треск раздираемого мяса. В глазах помутнело. Тело задергалось и постепенно застыло, онемело, а порождение черноты засмеялось и влило осколок до конца одним резким и уверенным движением.

Последний вдох.

Я чувствовал, как острые иглы заполняют бездонную пустоту, наливаясь Чернотой. Все подернулось непроницаемым туманом, но почему-то у меня не возникло мысли о том, что он тоже был черным.

Черное…

Черное.

Черное!

Туман уносил за собой все, оставляя вокруг лишь тьму и мой надрывный, истошный хрип. Я в бреду хватал изрезанными ладонями пустоту на том месте, где только что был некто, затем дотрагивался до сердца, точнее до пульсирующей раны, обжигаясь осколками, но тот, что был загнан глубже, оставался недостижим. Скреб пальцами по раскрытой плоти, пытаясь вытащить зеркало, а оно дрожало и меняло отражения. Руки тряслись, у меня никак не получалось вырвать из себя острое проклятие, я лишь вжимал его еще глубже, так, что уже не было видно и блеска.

Я растворялся.

Чернота.

Ди’ираиш.

Мне не был близок свет Отешра, я видел его лишь раз, но почему-то желал снова оказаться под его эфемерным и призрачным сиянием.

«Белой пылью ложились белила.

Я стоял, не шевелясь, посреди большой, сумрачной залы в самом центре на небольшом возвышении. В воздухе витал дурманящий сладковато-пряный аромат, который казался мне невыносимо отвратительным, до тошноты. Мне было мучительно и неприятно, что вокруг суетились в привычных для них действиях слуги с гербами Первого Высшего на одежде. Они равнодушно и буднично расчесывали мои волосы, собирали в тугой хвост, перевязывая плотным, украшенным золотой пикой жгутом, укутывали мое изможденное тело в роскошные, неудобные одежды, цепляли на шею золотые нити, одевали на голову тонкий венец и уходили, оставляя в полном одиночестве.

Но оно было лживо.

Я чувствовал, что за любой тенью скрывались кто-то из рабов или стражи, я ощущал наблюдение Сенэкса и его подручных. Это раздражало. Эти стены, эта роскошь давила на меня, заставляя сгибаться и тянуться к земле. Я не знал, что делал и к чему стремился, пусть и всегда оправдывался наличием единственной цели. Ее было почти не видно в калейдоскопе повседневности и серости.

Все так изменилось…

Этот дворец, где я мог свободно пройти, эти взгляды полные покорности и страха, эта ненавистная пыль на лице. Все это было так невыносимо, так неприемлемо. Встречая стражей, я удивлялся тому, что они расступаются передо мной, пропуская.

Ложь».

Мой стон был едва различим в грохочущем звоне. Я задыхался и истекал кровью, не замечая того, как миллиарды зеркальных крупиц, которыми была усеяна поверхностная пленка черноты, впивались в кожу и резали ее вместе с тканью.

«Душно.

Не жарко, но душно. Достаточно тепло для того, чтобы нагретые Отешра камень и плиты мостов, соединяющих собой два огромных храма, приятно и ласково грели босые ступни.

Это приятно, это умиротворяло и давало возможность для того, чтобы потратить пару минут на сладостное созерцание слабых людей, упрямо воздвигавших алтари и святилища. Их творения заполоняли собой пустыню почти до горизонта. Но еще лучше и увлекательнее было смотреть на то, как в клочках неба между высокими обелисками пролетали искры звездных кораблей. Издали они напоминали звезды, меж которыми и странствовали, но все же ими никогда не являлись.

Я редко посещал Китемраан так, не приходя к алтарю, а возникая среди оживленной улицы и не сразу показывая свое прибытие. Это забавляло. Но и оставляло за мной возможность рассуждать о необходимости. Сиитшеты все же имели место быть, но помимо их всего так много. Достойно ли и оно?».

Я захлебывался кровью, не в силах произнести и звука. Краски, что ранее выявлялись в темноте, неудержимо меркли и пропадали, сгущаясь в сплошную мглу. А внутри меня все обрывочнее и быстрее зажигались какие-то картинки, будто воспоминания, как обрывки эмоций, хлопья чего-то былого, но, тем не менее, реального. Утерянного.

«Жар.

Жар, он впивался в руку. Такой беспощадный и льстивый, струящийся от кровавого лезвия. Оно шипело, трескалось раскаленными осколками от капель редкого дождя, мерцало и пульсировало. Я взмахивал им, делая очередной, еще совсем неумелый выпад и снова возвращался в предыдущую позицию. Изящная рукоять, стойкая, поражающая своей красотой и изысканностью, но чуждая для меня, отяжеляла руку. Она не ложилась в ладонь, не становится моим продолжением. Оставалась простым оружием, лишним и громоздким, пусть и сделанным специально для меня.

При нанесении нового удара по воображаемому противнику кисть свело дрожью и резкой судорогой.

Я замер, выронив осколочный меч, осознавая, что лишь дождь наблюдал за мной и моим позорным фиаско.

Один».

Рядом вспыхивали молнии.

Алые, черные, белые. Все непохожие и ветвистые, пересекающие собой, наверное, всю черноту, не оставляя ни одного непотревоженного участка. Одна из них полыхнула совсем близко. Следующая прошла через меня.

«Я хотел знать.

Я листал книгу. Одну, другую, хватая крупицы знаний из громких слов, что пестрели черными узорами на потертых, желтых страницах, изредка покрытых пятнами чего-то темного. Впитывал все, что мог из одного свитка и тут же переходил к другому. Мне никто не запрещал этого, но и наставлять было некому. Во мне разочаровались. Все. Слишком велик дар, но он оставался непонятен, необычен и потому страшен. Он внушал опасения, возводя меня на одну ступень с врагами. Его не смогли огранить под общие рамки. Поэтому забыли, хотя и не прогнали. Оставили гнить рядом.

Ночами я забывал обо всем в хранилищах и тайниках с артефактами и древними реликвиями, изучая загадочные письмена, которые чаще всего сначала приходилось переводить, а потом уже изучать. Это было интересно. Это давало наслаждение.

Я искал ответ на свою тайну».

Черные плети дрогнули, и из них вытянулись длинные руки, что скребли по зеркальной поверхности, пусть и не вонзаясь в нее когтями. Они шипели.

«Крик.

Они кричали очень долго и смотрели в темноту.

Они погасили все свечи и факелы, чтобы попытаться увидеть ее первородную. Они молили о внимании, но не требовали ответов. Им было немыслимо страшно, но этот страх нельзя было высказать словами, ибо не было слов и их сочетаний, описывающих такие переживания.

Они кричали.

Я не сдержался. Я хотел понять. Я пришел, требуя платы.

Они поняли без слов.

Они резали свои руки, тогда я произнес лишь одно:

Ди’ираиш.

Они поняли. Все».

Лик поднялся из липкости черноты и попытался поймать витающие в черной зыби осколки от белого шара, но не смог дотянуться до них. Потому ожила вся чернота, она раздвоилась другими ликами и призраками, что вечно наполняли ее плоть. Они были всюду, они были всем – землей и небом, сторонами и далями. Они подали слабому подобию все осколки, и тогда он собрал из них маску. Не хватало лишь одной крупицы.

И лик не сомневался.

Он стал ей.

«Холодная рукоять, как влитая, покоилась в моей ладони.

Жар клинков меня не обжигал, его почти не ощущалось из-за длины лезвий. Темный сплав едва искрился и переливался бликами на свету, сплетаясь и соединяясь с черной вязью необычным узором. Длинный посох с росчерком креста на одном конце свободно обрисовывал ось вокруг меня, не касаясь и не задевая черных волос. Я плавно перешел в выпад и нанес пробный удар. Элегантно и мгновенно.

Крест Императора – символ моей власти, знамя тирании очищения и идола сиитшетов. Он отнял много жизней, не лезвием, но могуществом и знаком. Он задолго до начала и точки отсчета провозгласил Жатву.