ИНХАМАНУМ. Книга Черная

- Я вижу… черноту. Она сияет в глазах, она скользит по коже, но… Но как?! Мне здесь четыре года. Четыре! Очень много лет до Орттуса. Откуда она могла взяться здесь?

- Опять. Опять! Ты уже находил ответ на этот вопрос! Хватит считать себя человеком! Хватит отрицать! Не выйдет больше! Инхаманум! Узнай! Узри!

- Орттус – всего лишь декорация? Да?

- Да. Лишь повод показать тебя им. – Он кивнул в сторону прутьев, намекая на бесчисленную армию смертных, что находились за границей, отделившей их от несвободы

высшего существа. – Но не тебе.

- Я – бог?

- Боги, божества, высшие сущности, творцы… Названий много, да суть одна. Они тоже конечности. Йатароасши. Разве он был похож на что-то недостижимое? Непонятное и непознаваемое? Смешно. Ты его убил. Другие мало чем отличаются, хотя многообразие велико даже по их мерам. Но конечность есть конечность. Она обладает краем и чертой, за которую выйти не сможет, а могущество имеет свойство истощаться. Они ограничены. Конечность же. Но все же это определение подходит в большей степени, чем «человек».

- Творцы? Значит, миров много? Не только этот?

- Разумеется.

– Но что в других?

- Ты знаешь. Но сейчас не время думать о них. Вот ты. И только ты. Чувствуй. Тебе нужны эти эмоции, чтобы познать другие.

Я отпустил руку мальчика и склонился к маленькому тельцу себя, дотронулся до влажного лба, к которому прилипли бурые от крови волосы. Жар сковывал, он сжигал изнутри, сворачивая кровь. Невыносимая, дикая, неизмеримая боль мучила и убивала. Стоило больших усилий не отдернуть ладонь, а провести ее по всем ранам, по всем царапинам и увечьям, чтобы те перестали быть. В одно мгновение они исчезли, затянулись и срослись. Дыхание успокоилось и стало размеренным, а жар стал понемногу спадать.

Мальчик-я открыл глаза и почти закричал, но увидев меня растерялся. Алый цвет радужки вдруг потускнел и скользнул внутрь, растворившись в сером. Порча также исчезла. А ребенок вдруг дернулся и подполз ко мне, прижался и тихо запищал, думая, что это все сон. Сон, в котором он не один, сон, в котором его не тронут и не причинят боли.

Я провел рукой по волосам дитя, но резко перестал ощущать его материальность и тепло.

Чернота.

- Больно?

- Да.

Рокот повторился, но тихо и почти ненавязчиво.

- Что ты хочешь мне доказать?

- Ничего. Ты все знаешь сам, я лишь заставляю тебя чувствовать. Это страшно. И почти непреодолимо, но так должно быть. Эмоции – это единственное, что осталось взять для решения.

- Решения? – Я не мог понять, к чему вел разговор ребенок, копирующий меня всем.

- Да. Вспомни.

- Довольно! – Вскрикнул я, поднимаясь на ноги и сгорая от ярости и гнева. – Это все… куда ты поведешь меня дальше? Во дворец Вираата? Чтобы я оказался в том зеркале? Да? Я угадал?! Или чуть позже? На станцию Орттус? К Стриктиос? Или на сам Орттус? В храм, чтобы я сам себя утопил в черноте?!

- Ты уже это делал. – Снова без эмоций произнес мальчишка. – Не один раз.

- Кошмары. Да. Я помню их. Они мучали меня каждую ночь после скитаний в ядовитом мире.

- Нет. – Он усмехнулся, торжествуя. – Думаешь, что этот разговор первый?

Я промолчал, внимательно следя за таинственным собеседником, который присел около песчаной границы черноты, будто-то что-то там заметил. Оживленно смахнул пепел и вытащил из толщи маску одного из ликов. Примерил на себя, но та оказалась слишком велика для него. Тогда он взял ее в обе руки и сжал, принялся сминать, словно бумагу, плотно сворачивая и складывая до тех пор, пока не получился плотный и гладкий белый шар. Мальчик подбросил его одной рукой и поймал, а затем кинул под ноги. Белый шар с грохотом разбился и снова взлетел зеркальными осколками вверх.

- Я говорю с тобой уже очень долго. Мы не один раз ходили по всем мирам, но ты все еще боишься. Ты все еще не принял, хотя любое знание доступно.

Я рассмеялся.

Громко и истерично, сгибаясь в приступе хохота и обреченности, что сдавила меня в тисках и подвесила над бездной.

- Цена… Ха-а… Это просто цена!

- Ты уже говорил это.

- Я погиб от рук Йатароасши? Погиб от рук творца мира? А это то, что находится после смерти? Это моя кара?! Это цена?!

- Говорил.

- Это?!

Но мальчик молчал, он продолжал разглядывать россыпь осколков, зависших подле него. Словно бы искал в нем более подходящий для очередного безумного действия, но тот все не показывался. Все не подходили.

- Это цена?!

- Нет.

- А что же?!

- Цена будет после. Намного позже. А может быть и не будет. Все зависит от решения, но ты так и не можешь чувствовать!

Он молниеносно обернулся и закричал тонко и громко, его взгляд оказался полон слез и невысказанной обиды, которая пожирала его и не давала самому принять какое-то решение.

- Ты! Ты… мы… Эмоции! Почему всегда в крайность?! Почему всегда до Абсолюта?! Почему?! Все они, все конечности витают в равновесии. Все они испытывают лишь определенную грань эмоций, но ты… Либо вспышкой ты сходишь с ума, разрушая и уничтожая все, ненавидишь каждую крупицу мироздания, либо не чувствуешь вообще ничего! Так не понять! Так невозможно постигнуть их!

- Может быть, это им не постичь… меня?

Мальчик замолчал и даже отступил на шаг. Он медленно кивнул головой, а потом все же взял один из осколков. Осторожно, двумя пальцами. Осмотрел его со всех сторон, облизал палец другой руки и провел по граням, оставляя на нем вязкий черный налет.

- Да. Запомни это. Все они непостижимы, но они живут. Живут. Но все есть… – Он снова взглянул на осколок. – Цена. Цена проста – помнить, что кроме тебя, ничего нет. Но в конечности ты – рана мироздания. Слияние же… Ха. Сейчас.

Я замолчал в изумлении и почувствовал, что задыхаюсь. Мальчик же с удовольствием лизнул осколок, разрезая черный язык. А в следующий миг, обрушившийся громадой черноты, он воткнул треугольник зеркала себе в грудь, в области сердца, прокалывая его насквозь.

- Нет!

Я успел шагнуть к ребенку, но ноги заскользили на гладком стекле, которое неожиданно возникло нескончаемой гладью. И я упал, царапая руки о невидимые когти выступов, а зеркала проявились всюду, образовав жуткое и постоянно множащееся пространство в черноте. Оно неустанно вспыхивало багровыми отсветами и гремело стальным рокотом, сотрясающим каждый стеклянный осколок и даже его тень.

- Нет!

Изуверская, первородная боль пронзила меня, и я с ужасом смотрел на то, как из моего сердца выходит тот самый осколок, которым убил себя мальчишка. Он двигался медленно, заставляя дико выть от нестерпимой муки, которая с каждым мгновением лишь усиливалась. За этим приступом я не заметил, как ближайшие зеркала треснули и рассыпались на тонкие иглы, а ребенок приблизился и навис надо мной. Он с больной усмешкой на лице схватил одну из них и воткнул мне в горло. По губам сразу же потекла кровь. Черная, густая и холодная.

Но этого было мало.

Одну за другой он вкалывал в меня спицы, почти расщепляя, доводя до безумия и помешательства. Я отчаянно кричал, наблюдая за тем, как возле самого большого зеркального кинжала возникают десятки мелких. И с каждым ударом мальчик изменялся.

Он словно бы проходил все те годы, что я когда-то перенес. Он взрослел, он становился злее, хитрее и беспощаднее. Невольник и раб учился вынимать как можно больше боли из своих прежних владык, затрачивая меньше сил.

Год за годом.

Удар за ударом.

Он стал копией меня.

Эхом гремели зеркала и выпускали из своих глубин бессчетное количество масок меня нового, меня одного, меня единого. Все лики, все я. Они двигались в ломаном, дерганом ритме, не останавливаясь и не замирая ни на секунду. Почти пели, звали меня и тянулись руками, которые иногда опадали черными лентами, чтобы на прежнем месте появлялись другие.

Но Я другой надменно смотрел на распростертого и окровавленного меня, на то, как я бился в агонии безумия, но погибал от яркого чувства пустоты.