Страница 24 из 265
- Не отступать, позор ордена! Не отступать! Бегите вперед, нам нет смысла сражаться с ними! Вперед!
Стремительное бегство выбивало последние силы, что оставались после длительного перехода, но не прекращающиеся крики преследователей следовали за нами, обрекая терзать. И я был несказанно счастлив в тот миг, что не видел их. Их хрипящие, стонущие возгласы пробирали до самых костей. Та ноша, что мне вручили на станции, уже казалась непосильной, а ветер теперь дул прямо на нас, крепчая все больше и больше. Мир желал избавиться от непрошеных гостей, а мы по склону приближались к ровному обрыву. От него тянулась тонкая, такая же скользкая нить моста над черной поверхностью широчайшей реки или озера, которое простиралось насколько хватало глаз. Гладкий до блеска, он был почти прозрачным, через его плоть виднелись тонны мутной, темной воды, а от высоты кружилась голова. В этой движущейся субстанции отражалось солнце. Одно, дробящееся на мелких волнах. Мне мерещилось, что почти у поверхности разворачивается нечто гибельное и неуловимое. Оно поднималось из глубин, тянуло когтистые щупальца к нам, чтобы схватить и утащить вниз, убив еще до того, как легкие наполнятся, несомненно, ядовитой жидкостью. Но никто не замедлил шага на предательском пути спасения. Или это была очередная ловушка, готовящаяся захлопнуть зубастую пасть. Голоса позади утихали на берегу, сходили на нет, перерождаясь в глухую тишь. И я был уверен, что если обернусь, то не увижу ни одного силуэта. Они и были бесплотными, мертвыми воплощениями кошмаров и ужасов. Всего лишь иллюзиями или нет? Почему-то становилось смешно. Смешно до всхлипов. Погоня, мост – это все лишь оттягивало момент смерти. Не выбраться нам. У меня точно не было никаких шансов. Вот и все. Конец. Жалкий и позорный, как, впрочем, и сама моя жизнь. Надеяться было не на что, таких, как я, не спасали. Тем более не здесь. И почему-то в этот момент, под лживым серым небом, до боли в зубах было необходимо увидеть звезды. Настоящие и холодные, надменно и презрительно смотрящие на крошки живой плоти, что навязчиво суетиться у их ног. Ледяные иглы, они всегда были злы ко мне, но именно их тогда не хватало. Мост все длился и длился, уводя вдаль. И я, растерянно брел следом за си’иатами, позабыв, что нужно бояться, что так легко оступиться на обманчивой, скользкой пластинке над пучиной, которая сияла мраком под ногами. Увы, в ней не было белоснежной россыпи светил, а вверх я смотреть не мог. Там не угадывалось настоящего, живого неба. Уже было все равно, я готов был сам сделать шаг в пустоту, но что-то алой искрой теплилось внутри и заставляло идти дальше, в поисках смерти от удара и клыка, а не собственной слабости. Тишина… Но только сиитшет вынуждала всех торопиться. Она не доверяла этому лживому переходу, который был обязан в один миг обернуться катастрофой. Таким был Орттус, он всегда оставлял за своими жертвами секунды напряженного покоя, в котором можно было бы подумать о том, что все еще может быть хорошо. И безмолвие дрогнуло. Могильное затишье, в котором тонули все шорохи, громом разрезал шум падающей воды. Я обернулся, но успел заметить лишь огромную, темную тень. Нечто вроде щупальца тянулось из воды и извивалось, покрываясь наростами шипов и корост. Оно обрушилось на самоуверенных тлей, стоящих на хрупком мосту, что рискнули забраться непозволительно далеко. Оглушающий треск, крики и стрельба. Те, кто шел за мной, ринулись вперед, а несколько членов отряда уже летели вниз, на растерзание неведомому. И оно не было намерено кого-то щадить. Оно не знало подобных чувств и действий. Мост же содрогнулся и пошел трещинами. Они, шипя, бежали под ноги, превращая в крошево толщу стекла, угрожая опрокинуть всех в смертельные объятия гибели. Но все же первый удар мутное вещество выдержало, пусть и задрожало до основания и расцвело сетью морщин. Только черная плеть уже взвилась для повторного удара и вновь врезалась в такую ничтожно малую нитку моста. И он разломился, накреняясь под ногами. Огромные блоки рухнули, ознаменовав свой стремительный полет множеством брызг и волн. А я с ужасом наблюдал, как обломанные, неровные края покрываются черной, сумрачной наледью, которая ветвилась и порчей распространялась все дальше, ближе к нам. Из нее вырастали такие же темные и острые занозы, напоминающие чьи-то когтистые пальцы. Они шевелились в странном дерганом ритме, будто под какую-то музыку, слышную лишь им и более никому. Каким-то чудом я тогда сам не упал, а, очнувшись от наваждения страха и неверия, смог развернуться и кинуться прочь, уже не заботясь о вещах и всех мнимых и совершенно не нужных сейчас принципах каст. Только плети все вились и вились из глубины. Кажется, я даже слышал их протяжные стоны, когда под ядовитыми лучами неименуемого светила их кожа, если она у них была, горела и плавилась. И все они вгрызались в единственно спасительный волос, переброшенный от берега к берегу. Я, совсем мальчишка, бежал под градом смерти, видя, как гибнут наделенные даром, как чернота разъедает их кожу до костей, слышал их отчаянные крики, срывающие голоса. Удар, крик, удар, крик, удар, крик. И осколки стекла. Любопытно и даже слегка смешно, что на раба эти темные твари словно и не обращали внимания. Он же такой слабый, он сгинет сам, без их помощи, испытывая в последний миг тот самый страх, что убивает прежде смерти. Впереди белой гранью сверкнул спасительный берег. Оставалось совсем чуть-чуть, последние шаги, но за спиной взревел оглушительный грохот, неимоверная сила сбила с ног, даже не коснувшись, а всего лишь толкнув волной удара. Тело в мгновение пронзила насквозь дикая боль, выбивая из легких воздух, не давая даже закричать, и лишь на каких-то полу осознанных действиях я догадывался, что скольжу по стеклу и уже падаю. В последний, призрачный миг я успел вцепиться в острый край, вкладывая в это все силы, стараясь отрешиться от терзающей муки. Руки резало в кровь, и белое окрашивалось горячим красным. И я уже не слышал голоса битвы позади, но вряд ли нечто прекратило атаковать. Пальцами за колкие неровности, разрезая плоть, по сантиметру вверх, к спасительной плоскости, зная, что никто не поможет. Изрезавшись, исцарапавшись и в конец лишившись сил, я выбрался и смог глубоко втянуть холодный воздух. Вырвался хриплый стон. Все тело дрожало и ныло, а внутри было глухо и пусто. Эмоции и мысли увяли, обратились налетом пыли. А мост уже был почти разрушен, его края таяли и осыпались вниз. Ужасное нечто утаскивало в водные глубины убитых бойцов. И снова расплывалась тишина, как будто ничего и не было, а поверхность воды медленно замирала, возвращаясь к привычному движению. Кажется, даже покрывалась тонкой корочкой наледи. И почему-то это было немыслимо красиво. Мы, люди и нелюди, возомнили, что способны покорить мир, подстроить его под схемы и диаграммы, описать цифрами и уравнениями. Да только он живет сам по себе, а нам лишь позволяет существовать в нем. Может быть, древние и были правы, что придумывали богов, возводили им идолов и храмы, поклонялись и молили о помощи. Может быть, это и было более действенным, чем залпы звездолетов в космосе против своих же. Иначе как объяснить все то, что произошло. Этому нет законов. Этому нет слов и названий. Или же мы не способны были их услышать. Сердце бешено колотилось внутри, разгоняя жгучую кровь. Я думал о том, как сиитшеты не могли почувствовать приближающейся опасности. Где же были их нахваленные силы и не обманывающее чутье? Где? До слез не хотелось верить в то, что они такие же живые и слабые, как я, просто по воле игривого случая им досталось немного больше свободы, громкого имени и более яркого знамени в руках. Просто их кровь была слегка горячее. Все это было простыми словами, они даже звучали не иначе. Звук в звук, слово в слово. Только голос чуть-чуть громче. Нет, даже не так. Они оказались на каплю ближе к очерченным короной, потому стали более слышны. Из всей группы си’иатов осталось четверо, еще я и один урихш. А мы еще даже не добрались до храма. И что-то внутри говорило, что Орттус не желал убивать, он просто играл, едва шевеля пальцем, чтобы отбросить пыль. Ему было… скучно. Если бы на то была его воля, этот мир мог стереть нас в первую же секунду. В ту самую, когда мы сделали самый начальный шаг по его белоснежной глади. А он в открытую смеялся. Возвращаться было некуда, дорога оборвана, и кто знает, был ли еще мост на другой берег. Впрочем, желания возвращаться тоже не было, и по приказу Стриктиос все выжившие продолжали путь. Это испытание предназначалось для сиитшетов, а не для меня. Выжил, пусть так. Вряд ли могло повезти еще раз. Темнело. Воздух наполнялся сыростью и усиленным запахом плесени. Где-то внутри тлела надежда, что, может быть, ночью иллюзия исчезнет и пропустит робкий свет настоящего неба. Увы, она не оправдалась. Светлый купол лишь поглотил пятно солнца и насытился, превратившись в мрачную зыбь. Ветер тоже стих, оставив в незыблемом покое мир, остывать в холоде. Любопытно, жалела ли Стриктиос о том, что немыслимо как, но выжил я, а не еще один из ее учеников. Они учились старательно и прилежно, год за годом, отдавая себя полностью законом и правилам. Учились и погибли. Смерть за идею. Нельзя не признать, что это красиво, но было ли дело кому-то до их кончины, кто-нибудь хотя бы на миг задумался, разразился душевной мукой, сжал в кулаки руки и полуприкрыл глаз от боли или же нет… Сколько их было за многие сотни, тысячи лет. И столько же будет еще... Никто не оценил их жертву. Пусть и были они старше меня, но они были детьми ордена. Ненужными детьми. Слабых культ не ценил. Интриги и недосказанности плелись сетями для своих же создателей, но вязли в них все. Зачем меня взяли в это путешествие, я же ни на что не был способен. Казнь? В темноте громады стеклянных скал казались чьими-то тенями. Они высились все выше и выше, врезаясь в низкую, беззвездную пелену, а со всех сторон медленно ползли и тянулись клубы тумана. Густого, будто бы нарисованного пушистой кистью, но такого же злого, стремящегося удушить в своих эфемерных, легких жерновах. И где-то в нем незримо затаились провалы, струящиеся темной водой. Странное определение – вода. Да, мы все, живущие в разных мирах, привыкли, что реки, озера, моря и океаны полнились жидкостью с таким обыденным названием. Вода. И здесь, даже те, кто изучал этот безумный мир, называли все привычными именами. Вода. Черная-черная. Она была гораздо гуще, насыщеннее и плотнее. Вязкая жижа, она жгла стекло, перетекала медленно, но слишком резко, ломано и неправильно, выдавая свою неестественную природу. Она не искала себе наиболее легкий путь, она стремилась всюду, сметая преграды на пути и уродуя. Черная… Как тот силуэт в зеркале. От этой мысли по телу невольно прошлась нервная дрожь, а я начал пристально вглядываться в сумрак. Неужели то видение или, скорее всего, сон был неким подобием вещего. Конечно же, это было бредом и больной фантазией, но слишком все оказывалось схоже. Могли ли те щупальца обратиться не таким видом, а формой человеческого силуэта и сжать в огромных ладонях хрупкие тела, раздавив их, а не скинув вниз и утопив? Кто же знает. Но если это так, то мое нахождение здесь не было случайностью, и сиитшеты вполне могли знать обо всем и использовать в своих целях. Но все же не верилось в то, что я хоть немного был важен в этом мире. Чем больше я уходил в свои размышления, тем хуже себя чувствовал, и казалось, что вокруг от всего: скал, руин, даже неба – что-то исходило, рябило и звенело. Но увидеть это было невозможно, только почувствовать и слабо осознать. Мы остановились перед огромными вратами, что были распахнуты настежь и открывали нашему взору вход, высеченный в стеклянной поверхности Орттуса. Вокруг клыками торчали острые пики скал и другие храмы. Все они были как один, каждый узор дублировался, сливаясь в странное подобие, которое можно было увидеть в зеркальном лабиринте, где все есть лишь отражение, но здесь каждая черта повторялась во всем. Сам собой складывался мираж, он гипнотизировал и сбивал с толку. Как вообще можно было ориентироваться здесь? И все же Стриктиос удалось вывести нас к цели – вратам. Они вели вниз, во тьму, тая за собой новые ужасы и смерти. Си’иаты зажгли фонари. Свет больно ударил в глаза, но даже не яркостью, а своим цветом. Он лился желтоватыми потоками, превращая белые стены в золотистые с темными пятнами трещин и наростов. После одноцветия это было слишком насыщено и непривычно. Лестница вела все глубже, в забытые залы храма. Спускаться по ступеням было сложно, они за долгие годы истлели и стали полуразрушенными, покрытыми плесенью, и еще света от фонарей не хватало. Он едва разгонял темноту, скудно вырывая из ее когтей небольшие участки, отчего замедлялся наш шаг, и гасла уверенность. Комментарий к Глава 1. Глубина. Часть 6. Орттус... Лабиринты стекла, где опаснее всего свои отражения.