ИНХАМАНУМ. Книга Черная

И время шло, мир как будто бы снова онемел на острие ножа, нашел свой баланс и гармонию, но я уже знал, чего следует ожидать. И это свершилось, когда к завершению подходил одиннадцатый год моего правления.

Одна планета за другой присылала наполненные паникой и непониманием сообщения о том, что на их территориях темнели воды, а скалы, леса, города в один незамеченный миг превращались в стеклянные изваяния. Жители таких городов пропадали бесследно, а те, кто каким-то чудом успевали покинуть проклятое место, говорили, что наблюдали это исчезновение, а также видели, как резко насыщались чернотой тени. Были случаи, когда подобные линии связи, где мои поданные кричали и молили о помощи, резко обрывались, а на посланные через секунды запросы об установлении контакта никто не отвечал. Проверка же выявляла, что спутники и системы информации пропадали из общей сети.

Мне не приходилось сомневаться в том, что искажение Орттуса развивалось стремительно и неудержимо. Смог затягивал миры уже через пару дней после первых признаков изменений. В эвакуации не было смысла. Никто из жрецов или ученых, ни даже я не мог утверждать, что сектор, в который перебросят население погибшего мира, не окажется следующим в списке на очищение и полное уничтожение.

Разумеется, по Империи расползалась ядовитыми клешнями паника. Даже война с Аросы не рождала подобного ужаса, но ему, увы, нельзя было протестовать. Крохи надежды оставались на ритуалы алхимиков, те, что хотя бы косвенно были связаны с флаконом, что я по молодости обнаружил в катакомбах Медросса V. К великому сожалению, повторить их никак не удавалось, по крайней мере, не все. И когда я почти отчаялся, оказался на грани того, чтобы отбросить и забыть все попытки как-либо протестовать и что-то делать, весьма полезным оказался Даор, который заметил, что шанс обратиться Орттусом у планеты значительно повышался, если его посещала моя давняя пленница – Кхевва.

У меня не было полной уверенности в том, что именно ее присутствие вызывало столь пагубное влияние, но на подсознательном уровне я чувствовал, что некую роль это все же играло, ибо не привычные и понятные причины воплощались реальностью, а нечто иное. Мифическое, темное, непостижимое. То, что больше походило на вымысел, иллюзию или даже сон. Потому и эта догадка дала стимул развивать учения алхимиков. Я хотел выпустить против наследницы Аросы исконное оружие си’иатов из рода того, что в непреодолимо далеком прошлом породило ужас у первых гостей Китемраана. Это была сумасшедшая идея, со стороны можно было подумать, что я был готов принести в жертву Империю ради эксперимента. Но стоило ли ее беречь и хранить, если оставались считанные годы или даже дни?

За ро’оас по-прежнему наблюдали, а находясь на «Рэнтефэк’сшторуме» я и мои стражи могли оставаться не столь далеко от Кхеввы, как то было бы в столице. Это давало преимущество и в случае моего приказа уменьшало затрату времени. И еще проводить опыты на корабле я считал более выгодным, потому что так или иначе, но я подвергал некоторому влиянию и излучению все окружающее. Жертвовать Инеатумом я не хотел, ибо он являлся символом моей власти, которую я так долго и трепетно грел в своих ослабевших руках.

Пульсируя и блестя, из многочисленных ран выходила густая, темная кровь. Я чувствовал ее кисловатый вкус на губах, хотя, скорее всего, это было лишь надумано моим воспаленным разумом. Урихш же безмолвно стоял рядом, как и раньше сжимая в стальных манипуляторах чашу с окрашенным алым раствором. Ему было совершенно не важно, какую боль его владыка причинял распятому на столе пациенту. Вечное равнодушие, пусть и запрограммированное, оказывалось приятным в таких ситуациях. Любой ученый или раб, помогающий владыке, всегда испытывал некие эмоции. Сострадание, отвращение, страх, неприязнь, сомнение, желание скорее покинуть место проведения эксперимента или упрямое отторжение ассоциации себя с терзаемым подопытным. Все это отвлекало, мешало и раздражало.

- Больно… – Задумчиво прошептал я. – Очень больно.

Жертва уже не могла издавать какие-то вразумительные и протестующие звуки. Даже на сопротивление не осталось сил, мужчина просто лежал и обезумевшим от мучений взглядом смотрел в потолок и старался неглубоко дышать, наивно полагая, что так он сможет продлить свою жизнь хотя бы на секунды. А может быть, он уже давно не хотел жить.

- Боль... Ди’ираиш. Я думал, что уже понял, но нет… Опять ошибся, какая жалость.

Я наклонился над телом и внимательнее осмотрел порезы, надеясь увидеть в багровой жидкости проблески лучезарно-солнечных капель. Их не обнаружилось, что меня нисколько не смутило, а заставило только усмехнуться. Сомнений в том, что любая клетка, любая молекула несла в себе остаточные составляющие прежнего высшего существа, которому поклонялись Аросы, не было. Я твердо это знал. Иначе и не могло быть, потому мои доводы, что я высказывал своему первому рабу, являлись верными. Во вселенной возник диссонанс сил. Сил иных, давно опровергнутых в своем существовании длинными и запутанными доказательствами и выведенными законами.

Многие бы, наверное, пожелали бы оспорить это мнение, приведя в свое оправдание то, что сиитшеты призвали иного творца гораздо раньше, когда еще был жив идол ро’оасов. И потому сопротивление из-за отторжения друг друга должно было возникнуть несколько эпох назад, но это были бы пустые слова. Диссонанс и противостояние – совершенно различные вещи. И войну могли создать лишь двое, но это не означало, что именно на уровне основы и мироздания должна была возникнуть разрушающаяся и падающая в бездну небытия система жизни.

И во время моего правления этого сражения двух высших созданий не было. Одно из них погибло ужасно давно, но только у всего безмерно длинные и могущественные следы, и деяния ушедшего всегда и вечно отражаются в настоящем. Каждый век и даже год вел именно к наступлению момента всеразрушения. Оно должно было настать, накапливаясь постепенно и целенаправленно.

Из мира выходили последние остатки былого. Не важно, что это, энергия, материя или что-то такое, что человеческий разум понять не в силах. Менялось все. А я наивно и безмятежно думал, что правильнее и вернее было держаться хотя бы намека на равновесие. Выпустил ро’оас, которая была последней нитью, связывающей умирающую кровь бога с перерождающейся материей всего сущего. Мне казалось, что именно остатки материи и мощи Творца Аросы должны были принесли чудесное спасение. Тем более я не мог предположить и предсказать, какое влияние окажет полное исчезновение основ светлых. Вполне возможно, что оно могло обернуться абсолютным и мгновенным исчезновением всего. И это было бы не просто уничтожением жизни, а полным, не исправимым концом. Я гадал, но решение все равно оказалось неверным, ибо было неизвестно, кого именно призвали на Китемраан сиитшеты.

В ранах сияла только привычная, остывающая, но все еще струящаяся кровь жертвы.

- Где же ты?..

Мужчина жалобно застонал, пуская кровавую пену изо рта, а я осторожно надавил пальцами на края раны, усиливая муки и выдавливая еще больше алой жижи. На какую-то долю секунды мне показалось, что я все же уловил яркое сияние, но не был уверен в этом. В хорошо освещенном помещении так мог родиться всего лишь большой и потому заметный блик. И учитывая мое желание, я мог просто обмануться и принять желаемое за действительное.

Раздумывая всего пару секунд, я сорвал со своих рук бинты, отбросив их в чашу со скальпелем, и, кривясь от неприятного ощущения влажной теплоты чужого тела, ввел сначала когти, а затем и пальцы в рану. Дикий крик моментально раскатился звоном, а тело под моими руками задрожало, будто сводимое судорогами. Внутри умирающей плоти меня что-то опалило, и потому я резко вытащил пальцы, совершая неразборчивое движение ногтями, словно бы подцепляя нечто и вытаскивая его наружу. Жар разливался сам собой. Он был чуждым и мерзким, вызывающим не просто отвращение, но и гнев, почти ненависть, основанную на разочаровании. Я не мог объяснить этого чувства, но ярко испытывал его.