ИНХАМАНУМ. Книга Черная

- Проклятье…

Вырвалось у меня, но я лишь оперся руками о край лабораторного стола, на котором лежал обезумевший от боли и паники мужчина. Он был совершенно нагим, прикованным стальными оковами и яркими линиями полей, что не позволяли сдвинуться и на один сантиметр. Его грудь быстро и рвано поднималась и опускалась, демонстрируя то, насколько тяжело давалось существу дыхание и какую боль оно приносило. Каждый выдох обогащался хрипом и сипением. А в области живота зиял темный разрез, струящийся кровью.

Подле меня по левую руку в молчании замер ученый, чьи белые кудри были обернуты и прижаты к голове прозрачной материей. Он внимательно наблюдал, изредка облизывая постоянно высыхающие и покрывающиеся трещинками губы. Мужчина был уже не молод, но его взгляд, как и в юности, сиял любопытством и особой пытливостью. Именно это сияние чаще всего и выдавало в нем и ему подобных особую роль и деятельность работы, не замечая ограничения кастовых порядков.

- В прошлый раз мы не учли некоторые аспекты, что и привело к печальному итогу. Сейчас мы уже знаем больше, обладаем полученным опытом. Полагаю, в этот раз мы имеем все шансы на успех. Ритуал алхимиков сложен, но наши технологии за прошедшее время весьма улучшились. Это уже облегчает нашу работу, но древние мастера были не так просты. Они прекрасно знали о многих нюансах, но не позаботились уточнить их в своих рукописях. Благо, что у нас есть время. Мы всего добьемся са…

- Замолчи. – Грубо отрезал я. – Вводи.

Тот кивнул и аккуратно взял с тумбы тонкую, слегка изгибающуюся под собственным весом спицу, приблизился к подопытному и склонился над ним. Я же не следил за движениями подчиненного, уже зная, что ничего из алхимического приема не осуществится. Он не мог оправдать моих желаний точно так же, как и серия предыдущих, ибо в любом веществе окружающего меня мира сохранялось то, что препятствовало всем своим естеством любому вмешательству того, кто пришел извне.

Голоэкраны вздрогнули рябью, мгновенно изменив данные и окрасившись тревожным красным, появился противно мигающий индикатор, показывающий быстрое ухудшение состояния жертвы. Затем звонко прозвучал звуковой сигнал, игнорировать который было весьма сложно, на что сразу же откликнулся урихш. Он вежливо, как то было занесено в его протоколы, оповестил нас о том, что мужчина может сейчас погибнуть, если не прекратить операцию, но ни я, ни ученый никак на все это не отреагировали.

Длились утомительные секунды.

- Довольно.

Слуга замер, отняв руки от спицы, по которой уже через поле струились капли темно-зеленого состава. Обернулся ко мне, еще надеясь, что я позволю провести опыт до конца. Теплились в душе остаточные клочья веры в возможность успеха, но это лишь смешило меня.

- Уйди.

- Слушаюсь, Император.

И он, вытерев руки о салфетку, быстро покинул лабораторную залу, оставив меня и урихша наедине с жертвой, которая стонала и истекала кровью, но оставалась в сознании из-за вколотых веществ, что не позволяли потерять чувства. Конечно, это жестоко и страшно, я подвергал лабораторных созданий немыслимым и безумным мукам, но так я ощущал ее. Мою черноту, которая неблагодарно пожирала все боли и всполохи моей жизни, но никак не награждала меня. И все же эти изуверские действа приносили некое облегчение и лживый намек на покой. Было несколько странно понимать, что этот же прием использовали жрецы, когда я пострадал от ранения кровью Аросы. Но у меня совершенно не оставалось сил, чтобы разбираться в этих загадках. Я ослаб, не физически, но до беспомощности. Я потерялся, я заблудился в водовороте, и никак не мог понять, что нужно было не перебирать ногами, имитируя шаг, а плыть.

Спустя много времени в том, повзрослевшем Императоре я видел обычного мальчишку, который подсознательно все понял, но испугался, потому гордо решил отступить, что было попросту невозможно. Тогда он придумал страшный, но действенный выход. Он решил, что он всегда был и является человеком, потому многое, что было доступно ранее, несомненно, не могло быть в человеческих ладонях впредь. Я закрылся и отказался, наивно предположив, что таким образом смог бы отмахнуться от того, что обрушивалось на меня гранитными и колоссальными по своим размерам стенами умирающего мироздания.

Несколько минут я равнодушно созерцал распростертого предо мной мученика, а затем резко вырвал спицу и отбросил в сторону. Дикий, оглушающий вой разлился по зале, но я лишь отошел в сторону. Быстро выдвинул ящик в столе, что запирался мной лично особым ключом, вынул оттуда сиитшетский осколочный нож.

Он был одним из тех старых кинжалов, что чаще всего покоились под стеклом частных коллекций не самых низших представителей ордена си’иатов. Золотой, прямой и очень острый, хотя в паре мест на лезвии и виднелись мелкие зазубрины. Его рукоять была тяжелой и слегка шероховатой, украшенной темными, искрящимися камнями, расположенными в затейливом орнаменте, а лезвие всегда казалось окрашенным золотыми бликами и отсветами. Будто подожженное или раскаленное на несуществующем огне.

Я вновь приблизился к жертве, внимательно осмотрел ее, провел, едва касаясь, острием ножа по торсу, а затем уверенным, молниеносным и резким ударом, вспорол и без того окровавленную тушу, разбрызгивая кровь.

====== Глава 4. Ди.ираиш. Часть 7. ======

Удар…

Кинжал оказался острым до опьянения и восторга. Он настолько легко и бесшумно разрывал плоть, что я почти не прилагал к этому действию ожидаемых и должных усилий, было достаточно лишь эфемерно прикоснуться. Это радовало, возникало желание продолжать, но омерзительный звук сирены портил все удовольствие, а мне же хотелось выть от безысходности.

Я понимал, что схожу с ума, и что это уже вряд ли можно исправить. Я срывался все чаще и не всегда был способен хотя бы слегка сдерживать свое безумие. Оно вырывалось, превращая меня в один момент в существо, что было готово рвать и резать, но лишь бы получить частичку чужой боли. И я получал ее. Пил, глотал, захлебываясь, но желал еще. Голод – единственное, что осталось от мук черноты. И я был необъятно рад ему, но все равно продолжал забываться. Слегка повернув руку, меняя угол нанесения удара, я провел лезвием по касательной, словно бы раскрывая обертку, а не кожу мужчины. И та разошлась в стороны, демонстрируя исторгающее из себя густые потоки крови мясо. В этом не было ничего противного. И даже печального. Только глухая трясина пустоты.

Моя упрямость вновь и вновь наводила на мысли о том, что и любое живое существо является всего лишь расходным материалом. Человека можно было сравнить с глиной, краской, бумагой или сталью. Они существовали лишь для воплощения задумки и плана, потому не было ничего ужасного в том, если великий мастер разочаровался бы и сжал в ладони уже оформившиеся детали. Да, это смерть, но смерть прежнего означает рождение нового.

И именно к этому я стремился и шел с самых первых лет, когда начал задумываться о том, что окружающий меня мир следовало очистить, а на основе сажи построить новый. За эту идею и пострадали Высшие, но после я заслонился зеркалами. Окунувшись в пучину жизни Императора, я неосознанно оттолкнул свою главную цель, но теперь она сама напомнила о себе. И мир за миром, сектор за сектором стали падать в бездну, возвращаясь из нее с язвами Орттуса.

Тогда Сакраос слегка замер, его подземные воды так и оставались черными, они обращали мутным стеклом древние стены. И это стекло уже заменило камень во многих храмах, но жрецы пришли в себя через несколько дней после того, как им вскрыли раны и вымыли светящиеся капли священной крови прежнего творца. После такой операции культистам резко становилось хуже, но позже состояние медленно стабилизировалось, а несколькими неделями спустя они все вновь приступили к своим обязанностям. Я был рад это наблюдать, пусть моя душа все равно никак не успокаивалась, ибо и верховные сиитшеты после пробуждения не смогли ответить на мои вопросы, а только виновато кланялись и просили прощения за свое незнание.