Страница 22 из 265
Оно гласило: «Мир, орошенный пятой кровью лжевладыки, содрогнётся в день, когда отражения дрогнут, стирая границы основ. И тот, кто единый имеет право и силы на вершение всеобщей судьбы, будет рожден живым, не зная жизни и смерти, чтобы насытится и облачить себя ободом власти, даруя последний миг перед гибелью. Им же данная возможность во времена забытые и стертые из самой памяти мира будет отнята по воле его. Мир исчезнет, возвращая взятое, дабы в момент следующего желания возродиться или же уже не быть никогда».
Но я ни разу бы не предположил, что то существо, о котором говорилось в запутанных строках, и есть Повелитель Сенэкс. Слишком много было чего-то необъяснимого в пророчестве, а Высший, пусть и очень могущественный, живущий не один век, но все же он был обычным сиитшетом. Я сомневался. Пятая кровь. Возможно, было пять воинов, что возглавляли армии светлых, идущих в последней битве. И все же мне в это не верилось. И я несмело спросил:
- А зачем Вы говорите это мне? Мне не суждено стать даже настоящим рабом, я всего лишь отщепенец, к си’иатам меня никто, никогда и ни под каким предлогом не примет, у меня в роду никого не было из отмеченных родов. Я не способен на эти шаг или два. Зачем мне все это знать? Зачем я Вам?
Грохочущий смех Владыки разорвал воздух. Я замер, а два огонька злобных глаз уставились на меня. В их яркости звезды за стеклом померкли, остался лишь темный, бездонный провал.
- Найденный, ты имени своего не знаешь, как ты можешь рассуждать о своем роде? Род, кровь, наследство. Что они значат, если ты пуст? Я же знаю то, чего не знаешь ты. И однажды будут сброшены тени, а ты, может быть, сможешь летать, но не сейчас. Отщепенец, ты даже не знаешь, когда тебе следует молчать.
Снова легкий жест руки, и пред Владыкой возникли два стража гордых, но холодных. Он что-то прошептал им, а они почтенно отдали честь. Я снова оказался запертым в каюте, так и не поняв, что произошло в черных стенах каюты Высшего. С каждым словом становилось лишь больше загадок, которые уже не хотелось раскрывать. Существовало лишь одно желание – избавиться от тяжелой, раздавливающей своей массой неопределенности. Хотелось покоя или даже забытья. Но присутствовала только усталость, и сон от нее уже не спасал, не приносил иллюзорности покоя. Я смотрел на свое отражение в зеркале, не боясь встретить там тень. Было все равно. Изможденный мальчишка. Уже даже не раб. Без имени. Без голоса. Я просто плыл по течению. Я очень хотел жить. Нормально, по-настоящему, но я, как и прежде, бежал по ножам. Кто я? Безымянный. Комментарий к Глава 1. Глубина. Часть 5. (Пророчество) Небольшая часть перед основными событиями всей главы.
====== Глава 1. Глубина. Часть 6. ======
Орттус – колоссальная по свои размерам космическая станция, соединенная с одноименной планетой так называемой «Иглой А»: скоростным орбитальным лифтом. Он, по сути, мало чем подходил под такое безвкусное определение. Это было гениальное, но малоэффективное устройство, позволяющее за приемлемо короткий отрезок времени преодолеть расстояние от орбиты до поверхности. Никто и никогда не стал бы разбрасывать деньги и средства на подобные сооружения, но иного способа попасть на планету не представлялось, его не было и вряд ли вообще могло быть. Все корабли, которые когда-либо пытались совершить посадку, гибли при странных и абсолютно неконтролируемых обстоятельствах. И с этим не могли поспорить даже мистические способности си’иатов. Планета за годы своего существования стала одним из опаснейших мест во вселенной, а когда-то в прошлом она цвела и благоухала своей красотой и безопасностью. Это было роскошное, наполненное жизнью место, куда каждый хотел попасть хотя бы на ничтожно малый миг, чтобы самому ощутить и понять, что значит гармония и блаженство. Но однажды все изменилось. Сам мир восстал против своих беспомощных детей, убив их в мгновение ока, лишившись красок и прозрачности воды, которая навсегда приобрела густой черный оттенок. Этот крошечный, райский уголок обратился гибелью и смертью, искоренив своих жителей, а незваных гостей стал раздавливать и расщеплять в безжалостных тисках смерти своим могуществом. И это происходит до сих пор. Но даже если каким-то чудом удавалось выжить при падении, обратной дороги не было. Пасть на Орттус всегда приравнивалось к мгновенной смерти. Если же такое все же случалось, никто не смел даже подумать о том, чтобы отправить спасательную группу на помощь. Никогда. И все же эта система вовсе не была пустынной. На станции кипела жизнь: вся важная инфраструктура была расположена именно в замкнутых, стальных кольцах. Бесконечный лабиринт коридоров, ангаров, залов, лавок, ломбардов, перекупочных, медицинских отсеков, складов, галерей, выставочных залов, крематориев, жилых комнат, баров, питейных, кафе, бассейнов, лабораторий и еще множество всего – всем этим были заполнены, можно сказать, даже забиты до отказа все витиеватые и хитросплетенные помещения комплекса. Порой мне казалось, что это была вовсе не станция и даже не космический город, а целый мир, где все и каждый жили по своим таким же замкнутым в одиноком пространстве законам. И именно здесь находилась одна из самых известных обителей сиитшетов. Неофициально ее именовали академией, ибо здесь и только здесь передавались темные и самые охраняемые секреты великими и ужасными учителями своим ученикам. Долгие, тяжелые годы проводили юные приспешники в свернутых в паутину лабиринтах станции, среди фолиантов и вечно презрительных наставлениях своих мастеров. Здесь они жили и умирали за идею. И те, кто сумел пройти до конца свой путь, те, кто с полным правом смог назвать себя членом ордена Сиитшет, имели возможность испить последнее, неописуемое в своей жестокости испытание, чтобы встать на высшую ступень… Или же смириться с уже достигнутым и покинуть академию, приняв некий титул, и отправиться на службу во благо ордена. Ордена… Конечно, под этой фразой подразумевалась безграничная власть Сенэкса и его союзников. Академией и скрыто, даже несколько в тени, всей станцией руководила женщина – леди Стриктиос. В свое время на эту должность ее назначил лично Первый Высший. Она же единственная, кто спускался каждый раз на Орттус и возвращался живым. Чаще всего одна, но изредка с ней приходили один или два ученика, которые становились настоящими легендами. Им после такого триумфа были открыты все пути и дороги, которые только могли быть во вселенной. Их приравнивали к всемогущим, к отмеченным силами мира. Они обладали возможностью добиться всего. При условии, что не сойдут с ума, после увиденного на планете. Я никогда не думал, что когда-нибудь окажусь в этом особенном мире. Слишком невозможно все это казалось, практически оборачивалось вымыслом. О таком не мечтают, такого не жаждут. Такое не для простых смертных, не имеющих высшего дара, который и отличает слуг и рабов от малой части общества, что держит в своих руках всю нескончаемую власть. Это место можно было без сомнений называть святыней си’иатов, не смотря на то, что станция, как и положено, исполняла привычные функции, как то торговля и ремонт звездных кораблей, она оставалась доступной не всем. Космическая обитель словно была поделена на две совершенно различные части, где в одной шла обыденная, пресная жизнь, а в другой все перерождалось и обретало иную осмысленность, в которой не находилось места для простого и понятного, не окрашенного мистикой и формальными ритуалами. По приказу Повелителя меня отправили в подчиненные к леди Стриктиос. Фактически, я все также и остался рабом. Правда, без «клейма и ошейника». Прошел год или немного больше. Долго это или мало не важно. Но я понял, что за время, проведенное у Вираата, привык к солнцу, и после этого отсутствие живого света сгнаивало мою душу изнутри. Хотелось увидеть рассвет. Нет, не тот момент, когда диск звезды выплывает из-за горизонта, а когда ночь перестает быть собой, и ты понимаешь, что тени не губят собой привычные очертания, а всего лишь изменяют цвет. Этот момент сложно увидеть. Можно только почувствовать самой гранью сознания, которое так легко может обмануть само себя. Удивительно, что практически все, кто находился в академии были сиитшетами. Исключения составляли лишь урихши и несколько слуг помимо меня, но и они были скорее трофеями, чем полноценными обитателями. Даже неким способом подчеркивания своего особого статуса. Так покупают дорогие картины и украшения для того, чтобы выделиться в обществе себе подобных. Возможно, это входило в обучение и понятие о расстановке вещей, но каждый ученик и наставник занимались не только собственным развитием, но и содержанием своей академии. А жить на станции никогда не было просто. Здесь металлы и пластик сменялись стеклом и сплавом. Здесь всегда было душно и сжато. Ты будто натянутая струна, запертая в коробке, куда никак не мог проникнуть окрашенный жизнью и теплом свет, а воздух ежесекундно сперт и густ, как желе чего-то горького и мерзкого. Ты не мог и не можешь ни при каких обстоятельствах здесь зазвучать. Я видел, с какой жадностью смотрели на сам Орттус приспешники, как они мечтали оказаться там. Пусть погибнуть, но сделать сладостный глоток свободы от оков, от сдавленной густоты. И хотя бы самим себе доказать собственную силу, отрешиться от своих страхов и сомнений, сделать этот маленький шажок по отравленной поверхности. И цена этому – смерть, но даже она может быть победой. Рабы же не имели права мыслить. Разумеется, для меня был еще один способ отключиться от добровольного заключения – знания. Вспоминая библиотеку лорда, я поражался, насколько та была маленькой и совершенно бесполезной. Ее словно собирали лишь для того, чтобы показать, что она есть, что древние традиции чтутся и соблюдаются, просто придать видимости. Здесь же книги жили. Они несли в себе настоящее, драгоценнейшее знание, надежно хранящееся в заботливых руках и лелеющееся каждым, кто касался старинных рукописей. Но к моему разочарованию, у меня не было возможности прочесть даже единой строки. Вираат, пренебрегая правилами и обычаями, забывал и про порядок. Стриктиос же держала всех под строгим надзором, и каждый шаг в сторону карался жестоко и почти мгновенно. Это так мучило и терзало, что даже отнимало сон и покой. Вот они запретные сведения о могуществе и величии, о спасении, осталось протянуть руку, коснуться пальцами шершавой обложки, и они сами упадут к тебе всей своей громадой и разнообразностью, захлестнут волной, даруя бесценные ответы на все грызущие душу вопросы. Но сразу, как я тянул к ним свои ладони, их отбивали, отрывали, а я снова оставался ни с чем. Беспомощный и одинокий. Не имеющий имени. Мне приходилось лишь наблюдать со стороны, как избранные мира сего хватали крупицы, пролистывали желтые листы бумаги и отбрасывали так и не понятые книги прочь. А я давился завистью и отравлялся ею. И в это время слова Сенэкса о том, что однажды возможно будет летать, казались безжалостными и издевательскими, пьяным бредом того, кто пресытился жизнью и искал себе какое-нибудь развлечение. Это была жестокая насмешка. Очередной, хлесткий удар по саднящим ранам беспомощности. Темные, исцарапанные стены маленькой комнаты, где меня поселили, еще больше давили. Они были совершенно глухи. Очередная, сплошная клетка. А внутри, под плесенью стереотипов и правил что-то тлело, готовое в любой миг воспламениться, выжимая все чувства на предел и гоня дальше, так, что не выдержало бы тело, но освободился разум. Или, может быть, совсем исчез под натиском ножей. Но я мысленно это тушил, не давая взорваться и нарушить зыбкое равновесие, позволяющее мне существовать. Иначе бы все изменилось, выпало бы из слабых рук и разбилось сотнями осколков. И их пожрали бы тени. Как же мне хотелось раскрошить тусклое стекло, толстые стены и вырваться, спрыгнуть и полететь в так обжигающе холодную, бурлящую свободой гладь космоса, где совсем не нужно было дышать, где можно было бы забыться и умереть, чтобы когда-нибудь воскреснуть. Это же так прекрасно! Это единственно правильно! И крошево материального, не имеющего души, больно ранило бы кожу, выпуская капли багровой крови, словно все прошлое, всю боль и все оковы. Как же я хотел летать! Я ведь мог гораздо больше, нужно было лишь прыгнуть и поверить в себя! А я так устал… Наверное, я тогда вполне был способен принять смерть за избавление. Я был почти согласен. Почти. Но снова стук в дверь. Пора идти. И я шел. Сотни коридоров, лиц, имен и голосов. Хотелось бы закрыться от них, но нет, не позволяли. Даже надежда на то, что сегодня или завтра, в один из многих ничем не отличимых дней, удастся выйти за границу академии, тоже угасала. Туда, где темные, низкие своды не были окрашены строками и схемами, не слезились глаза, и можно было смотреть открыто. Там просто люди, они не следовали четкому исполнению предписаний. Они жили или пытались жить. Там можно было бы свернуть на пару проходов ранее и спуститься вниз, к какому-нибудь ангару, где непременно собралась не одна сотня странствующих пилотов, готовых задержаться за чашкой выпивки и горячей еды, чтобы поделиться увиденным. Истории могли быть обычными, легкими, заставляющими смеяться до слез или же тревожными, вынуждающими содрогнуться. Такие рассказы, конечно, скрашивали пресность, но не насыщали какую-то часть души, что требовала понимания всех вещей. И только изредка один из тех бывалых странников, которые проводили свою жизнь в бесконечных путях и полетах, случайно мог обронить пару фраз о чем-то, что заставило его некогда темные волосы поседеть, а руки предательски задрожать. Ему, разумеется, никто бы не поверил, только посмеялся бы, а потом в пьяном дурмане передали бы небылицу другим, не забыв выставить сумасшедшего во всех красках его безумия и глупости. В таких компаниях не замечали, что мальчишка со шрамом на шее вслушивался в ленивые и слишком пафосные слова, прячась за углом или в зыбкой тени. Можно было спуститься к самим кораблям, поискать среди них что-то особенное, отличное от однотипных транспортников и грузовых. Увы, редкая возможность не намерена была осуществляться всегда. Ее убивали также легко, как и стремление жить, изо дня в день искореняя, выжигая и оставляя лишь бездонную пустоту. И все же изворотливые линии судьбы не оставили в покое меня в тот раз. Леди Стриктиос, как и всегда в окружении своих учеников, глаголила о величии и чести бытия сиитшета. Ее глаза горели фанатичностью и болезнью, а голос гремел в полупустых комнатах, отдаваясь эхом и едва ощутимой рябью. Старая кожа женщины была слишком изуродована шрамами и темными пятнами, но плотно обтягивала худощавый стан. Ее движения были уверенными и плавными, что заставляло сомневаться в настоящем возрасте и внушало трепет и уважение к персоне, обладающей силой и могуществом. И ей, как и многие года назад, поклонялись и будут поклоняться впредь, желая отщипнуть себе хотя бы каплю от обладаемых ею знаний. Но не я. Мне казалось, что леди уже долгое время назад растеряла то основное, что могло поддерживать и строить базу под великое новое, способное прославить и даже повернуть многие законы и принципы иным, более совершенным способом. Да, конечно, Стриктиос сосредоточила в своих руках колоссальные знания и умения, но разве дело в количестве? Неужели накопивший у себя превеликое множество книг и сводок, но не вникающий в переплетения букв и строк, более разумен и мудр, нежели тот, кто осознал главное, читая основные? Я долгое время не мог понять, что же меня отвращало от речей хранительницы академии сиитшетов, пока в один день не обратил внимание на то, что ее глаза тусклые, почти лишенные блеска. Она давно утратила свою жажду жить и действовать, она приняла мир таким, какой он есть, и нераскрытое ее более не трогало, не заставляло подниматься и идти искать новое. Она существовала, словно корабль, летевший по заданному пути на автомате, не задумываясь и не высчитывая. Как раб. Как я. И в тот день все ее слова были один в один теми же, которые леди говорила предыдущей группе, а до этого другой. Заученные фразы, они оставались пустым звуком. И потому мне было все равно, я равнодушно прошел мимо, намереваясь забыться в однообразной работе, но один из находящихся рядом урихшей остановил меня и сунул в руки тяжелый рюкзак и какую-то коробку, перевязанную на несколько раз тонкой, коричневой веревкой. А после подтолкнул меня к дверям орбитального лифта. Я же удивленно замер, сжимая в руках увесистый короб. А позже около лифта собралась группа из четырнадцати человек во главе с самой Стриктиос и двумя боевыми урихшами последних моделей, блестящими на свету и, казалось бы, состоящими сплошь из одного оружия. Удостоенные чести увидеть планету воочию ученики нервно переминались с ноги на ногу и тихо перешептывались. Надо же, им было настолько страшно, что не хватало сил и смелости даже для того, чтобы съязвить по поводу недораба, что неожиданно оказался рядом с ними. Но все же это не имело значения, пусть их паника, смешанная с желанием достигнуть вершины, витала в воздухе, отравляя его. При появлении управляющей все зашли в кабину лифта, створки с шипением плотно затворились, герметизируясь. Панель на боковой стене строго отчитала данные, сверилась со стандартами и вывела в минутах количество времени, которое требовалось на спуск. Затем включилась искусственная гравитация. Она распространилась только на это небольшое пространство кабины, отделив находящихся в ней от всего остального мира. И началось движение, ознаменованное вспышкой алого света и тихой трелью. Лифт быстро спускался, но этого не чувствовалось, только от стен шел легкий, зудящий шелест, от которого слегка закладывало уши и почему-то сводило пальцы на руках. Я вцепился в коробку сильнее, но страха не было, он даже не возникал тонкими щупальцами на границе сознания. Я не просто был уверен, я знал, что обратно не вернусь. И тут даже не причем была статистика, кричащая о том, что далеко не каждый си’иат возвращался с поверхности Орттуса. Этот спуск – самоубийство. Выжить могли лишь единицы. Но меня никак не могло оказаться в их числе, ибо урихшей и рабов брали только для одной цели. Нас брали для собственной защиты, потому что пока убивали бы нас, другие, более значимые, смогли бы улучить пару секунд для побега. Живой заслон, а можно сказать и приманка. Время мучительно долго тянулось, позволяя представить разные, ужаснее друг друга кончины. Некоторые из них весьма забавные и непомерно глупые. Но ни одной из них не суждено было воплотиться в жизнь. С легким, почти не ощутимым толчком лифт достиг своей цели и остановился. Каждый ученик боялся нарушить гнетущую тишину, понимая, что за тонкой стенкой находится враждебный и не предсказуемый мир, желающий напиться теплой крови. Тихий щелчок, и прозрачная ширма, отделяющая сам лифт от барьера и выхода, отодвинулась в сторону. Запах гнили и чего-то химического, от которого сразу же защипало глаза, а во рту пересохло, ворвались в замкнутое пространство. Звуковой сигнал предупредил, что сейчас еще можно перезапустить систему, чтобы вернуться, иначе придется ожидать более шести часов. Забавно, что здесь использовались такие старые, несовершенные технологии. Неужели среди си’иатов не нашлось тех, кто осмелился бы заменить устаревшее оборудование. Они действительно настолько боялись этой планеты? Непобедимые, сильнейшие обитатели вселенной не могли решиться на обычный ремонт? Или же стоило сделать лишь шаг за эту грань, чтобы погибнуть? Я осторожно скосил глаза на стоявшего рядом ученика Стриктиос. Тот был бледен и напряжен. Он нервно кусал свои губы, отчего на них выступали мелкие алые капли. Руки были сжаты в кулаки с такой силой, что ногти впились в плоть, норовя ее проколоть. Леди сиитшет же осмотрела всю группу пристальным, но до боли безжизненным взглядом, кивнула.