Страница 189 из 265
Небрежно и с напускной леностью я взглянул на близстоящие зеркала. При такой активности черноты они практически не отражали реальность. Это было привычно, но все же неприятно. Создавалось впечатление, что я тону в каком-то лабиринте, состоящим из неких порталов, ведущих в мир мрака и голодных до боли ликов. Они множились за хрупкой гранью, перерождались из одного силуэта в другой, а затем смешивались, как просыпающийся сквозь мелкую сетку песок. И каждая частичка вдруг начала складываться в цвета, из которых строились фигуры меня.
Все одинаковые, лишенные эмоций и чувств, но, наверное, никто бы, кто хотя бы раз общался со мной и видел меня, не спутал бы этих порождений черноты со мной настоящим.
- «Анщиим’д’эрра’иш’осштор’хаар’Ии»…
Тихим шепотом я повторил слова мальчишки-жреца из видения и потянулся тонкой, увенчанной острыми и очень длинными ногтями ладонью к потолку, который из-за сумеречного и дробящегося отражениями зеркал света казался недосягаемым.
Анщиим’д’эрра’иш’осштор’хаар’Ии.
Древнейший и почти утерянный язык. И именно он должен был нести в себе то первородное знание, что не могли передать слова любого другого наречья. И вопреки страшной, непоправимой потере, я догадывался, что выкрикнул тот юнец. Он был рад шансу видеть меня, кем бы я ни являлся.
Вестник?
Вестник…
Мне до отвращения было противно это определение. И я старался найти ему опровержение, а после все же согласиться, чтобы избавится от мук незнания. Но вновь и вновь возникали новые факты и события, что все возвращали в состояние взболтанной взвеси. А отчаяние не приходило лишь по одной наивной причине – я уже не мог остановиться. Я мчался и бежал вперед, задыхаясь и разрывая плоть ступней до кости, ибо чувствовал в себе могущество, но мир уже замер. Ему не требовалась плеть очищения, клинок – символ победы. Даже великий император, идол, уже блистал на троне. Для меня не осталось никакого сопротивления, кроме одной мелочи, но не врага.
Почему же так холодно?
Этот холод изливался от боли. Она горела во мне, в том мальчике, которым я когда-то был, в юноше, что с каждым словом все больше и сильнее ненавидел своих учителей и владык.
О, сколько я пытался забыть! Сколько раз уверял себя, что это было не со мной настоящим и выжившим, а с тем мной, что давно утонул в пустоте. Сколько шрамов было на теле от кнутов и розог, а еще больше на душе, до тех пор, пока не… не захлебнулся? Скольким монстрам с улыбкой подносил бокал с вином так, как теперь это кровавое питье преподносят новому властителю?
Я не жалел себя и не страдал, не сокрушался по упущенному времени. Нет, иначе бы я не смог пройти весь свой путь, хотя можно ли было его назвать в тот момент моих размышлений пройденным. Вряд ли, скорее приближающимся к завершению. И даже оно, как и лишение детства, являлось необходимым до безумия и онемения. Пока я жил, я осознавал и познавал все и вся. Жестоко, самолично воя и испивая Ди’ираиш.
И все же следовало признать, что моя жизненная тропа отнюдь не была плохой. Все люди считают жизнь самым великим благом, получая за ее прохождение щедрый дар – смерть. И мне было очень важно это понять, ибо только это пониманием дарует возможность полноценного ощущения эмоций.
Но это для меня оставалось и остается невозможным.
Я улыбался, но не чувствовал. Я мог только подражать, чтобы не выделяться из общей массы живых. Кривя губы, щуря глаза, я раз от раза задумывался над природой поведения и действиями, выбором окружающих. Но не понимал, не мог сам поступать подобным образом в таких же ситуациях, ибо не терзалась моя душа от тревог и беспокойства, равных человеческим.
Родившись для жизни, я все равно ее презирал.
Ребенком ли я был, когда молчал под россыпью жестоких ударов? И кем я стал после? Я всегда четко осознавал черту, отсекающую меня от мира…
- Инхаманум.
Как проклятие, как клеймо.
Мою руку окутали липкие призраки, касаясь своими тонкими пальцами и передавая мне еще больший холод, так напоминающий ледяное ощущение космоса. Как бы странно это не звучало, но на них я походил больше, чем на любого другого смертного. Возможно, именно это обстоятельство и дало мальчишке со следом на шее от оков выжить в белом смертоносном стекле Орттуса. Меня приняли за своего.
- Император?..
====== Глава 3. Воспоминания. Часть 15. ======
Полагаю, многие, в том числе и в среде смертных, делят свою жизнь на некие этапы. Этапы эти могут быть различны по отрезкам времени, возрасту, благосостоянию, но всегда в их делении главным принципом будут эмоции. Впечатления и переживания, в угоду которым разумное существо так или иначе поступает. И я не могу отрицать, что и свою жизнь до полного становления собой истинным я делил на некоторые периоды.
Детство, которое приходило в ночных кошмарах и имело привкус собственной крови. Оно смутное и темное, как копоть от костров. Даже пахнет оно грязью и пылью, а еще плесенью, которая по обыкновению копится в углах подземелий. Она смешивается с мутной, ледяной водой, которая кажется прогнившей и вызывает тошноту, но при этом остается самым ценным благом. Я до сих пор помню, как в таких грязных лужах разводами расплывались густые капли крови из своих многочисленных и почти не успевающих заживать ран.
А дальше годы превратились в минуты…
И я смог улучить только несколько месяцев, чтобы немного, самую малость отдохнуть и перевести дыхание. Но последнее не удалось. В воде, тем более черной, дышать невозможно. Благо, что и она принесла мне эйфорию, позволила забыться. Но после облачила в себя, а мир рухнул.
Сенэкс, Высшие, победа…
Все пустое и бессмысленное. Все достижения не подарили мне удовлетворения и понимания, способности видеть и разбираться в том, что сопутствовало и направляло, давало могущество. Я же не продвинулся ни на шаг с того самого момента на Орттусе. Да, захватил мир, да, перекроил его для себя, но остался позорно несведущ и одинок.
И больше всего меня разочаровали Аросы.
Конечно, было глупо надеяться после того, как узрел подлинное ничтожество сиитшетов, на то, что светлые сохранили нечто ценное и первородное. Фактически, я мечтал о чуде, о доказуемом подтверждении важности существования чего-либо. Только эта мечта являлась утопичной и безнадежной. Раньше я кричал о том, что мир прогнил, что он истлел. И страшнее всего, что оно действительно было так. При моем правлении я слегка сбил этот убивающий налет, но основа оставалось старой и ветхой, способной лишь цепляться за новый титул, дарованный мне. Не Император, но бог. И это давало силы. Но не мне.
Я окончательно запутался во всем. И так же, как ранее никогда бы не признал этого даже наедине с собой, ибо знал, что ни одно мое новое действие не приблизит самое желанное мной – понимание вопросов. Ответы ждали своего часа, а мне оставалось смириться и сосредоточится на том, чтобы к моменту доступности запретных истин успеть завершить все то, что требовало от меня человеческого понимания.
Это было самым сложным. Я обязан был вобрать в себя остаточные крупицы чувств, их отголосков, чтобы потом, не важно после чего именно, но уберечь в себе хотя бы подсознательную способность осознания того, чем руководствовались другие в своих жизнях.
Я терял себя.
О, звезды! С каждых выдохом, с каждым легким шевелением пальца, я каменел. Я умирал, живя! Я будто падал в бездонную пропасть, которая почему-то все отчетливее для меня отторгала свои собственные границы и трансформировалась в бесконечность. И эта бесконечность по своим масштабам и значимости не могла сравниться с космосом. Он в сопоставлении казался полностью ничтожным и мелким, как тля на всемогущей руке человека. Уверенность в том, что там, где-то в бездне, которой еще не придумано имя, было нечто, а за ним еще и еще, закреплялась и становилась неотъемлемой все сильнее. Чем больше я забывал то, каким я был, как жил, что чувствовал, тем сильнее распахивались границы, уводя меня от мира, от людей, от ощущения прохлады воды во что-то недостижимое прежде.