Страница 18 из 265
От мысли, что мне все это лишь почудилось, наивно показалось, стало жутко и тревожно. Каменные тиски сжали хрупкую, юную душу, а в венах безумно пульсировала, билась ядом кровь.
Забежав за спасительную дверь, я окунулся во всеобщее движение, где каждый куда-то мчался, стремясь выполнить поручение и не вызвать гнева хозяина. Но у меня перед глазами все также мерцало ужасающее видение, которое никак не хотело отпускать. Оно въелось кислотой в кожу, вынуждая вновь и вновь вспоминать краткий миг ожившего сна. И я не смог это выдержать, наплевав на все обязанности и поручения, я скрылся в узких коридорах, которыми почти никто не пользовался, спрятался в пространствах над библиотекой, где, возможно, при строительстве планировались, какие-то тайные комнаты. Но, как и сейчас, так и ранее, обитавшие здесь владыки явно не одобрили низкие потолки и абсолютное лишение украшений и декора, а потому их и забросили, оставили утопать в пыли. Здесь было темно и пахло сыростью, а еще каждый вдох отдавался эхом от стен. Но так было даже лучше. В темноте ничего нельзя было увидеть, а потому оставалось лишь укротить, насильно усмирить дыхание, которое так своевольно выдавало мое местонахождение, чтобы призрак не смог воплотиться вновь. Тише. Еще тише, чтобы совсем-совсем не было слышно, чтобы никто не заметил.
Особенно то темное, что почему-то выбралось из больных фантазий сонного разума сюда, в настоящее. Выбралось и ждало, пока я загляну в зеркало, чтобы улыбнуться и ухватить за горло.
Страшно-страшно. Изнутри била мелкая дрожь. Но в заброшенных кельях не было видно теней, тут не могло быть что-то ужасное, кроме самой темноты, ничего. Только шершавые стены, грязный пол и пыльный потолок. Больше ничего. Совсем ничего. Если забиться в угол, то нечто жуткое и жаждущее крови не найдет, не сможет заметить. Оно должно просто пройти мимо. А может быть показалось? Но видел же. Нет. Все же были просто блики света на стекле. Просто было еще слишком рано, еще царствовал полумрак, и потому миражи снов проходили сквозь зеркала. Какое наивное объяснение. Люди, все живые, так любили и любят переводить необъяснимое на простое детское, что так легко понять и потом прогнать прочь, чтобы не искать настоящих ответов и жить в блаженном неведении. Так же легче. Так единственно правильно, потому что более не осталось ничего, что нельзя описать и доказать заумными теоремами и законами различных наук. Науки – вот единственное, что имеет право быть, ибо мир наш очень стар, а цивилизации миров слились в одну вселенную, где нет труда долететь с одного края на другой, пусть с каждым годом этих самых миров и планет становилось лишь больше, но не важно. Они же тоже мгновенно подпадали под рамки уже установленного и неопровержимого. Потому что иначе не бывает, не могло быть. Наука – вот единственно возможное. Даже легенды си’иатов нашли свое подтверждение и объяснение в ней, одной непоколебимой королеве всего и вся – науке. И каждый рожденный в великий век вседозволенного познания чьих-то вымыслов с детства знает, что может быть, а что нет, пусть оно и есть, пусть даже этот каждый видит нечто изо дня в день. Но кто-то же доказал, что быть подобного не может ни теоритически, ни, тем более, практически. Не научно же. А потому этого и нет, как нет чудес и сказок, а также богов и высших сил. Даже того, кто создал саму возможность быть, тоже нет. Невозможно же. Нет законов и учебников с доказательствами. И потому все слепы. Как и я тогда. Слепец в темноте, коснувшийся истинного. Согнувшийся от страха, забывший о пережитой боли, даже не вспоминающий о грядущем наказании за такой непростительный поступок, как отлынивание от работы. Я жался к стене, раздирая об острые выступы не только ткань одежды, но и кожу. Теплая кровь стекала по спине, но нисколько не приводила в чувства. Казалось, что насыщенная темнота сейчас дрогнет, явив из своего лона то беспощадное, которое могло принять любую форму, но всегда улыбалось ненастоящей, совершенно лживой и кровожадной улыбкой. Фальшивка. Слово само собой возникло из неоткуда, да так и повисло в голове, даже сорвалось с губ тихим шепотом. И этот шепот пространство тут же подхватило и швырнуло эхом от преград в стены, оглушив меня и раздробив ласковую, но обманную тишь. Какое-то время я совсем не дышал, ожидая бесцеремонного удара, который должен был прервать мою жалкую жизнь. Но текли минуты, а все вокруг оставалось неподвижным и глухим. Фальшивка. Перед глазами так и стояло зеркало со своим ужасным обитателем. Черный силуэт, в котором нельзя было разобрать настоящих черт лица, даже одежды и тела. Только каким-то шестым чувством угадывались руки и голова. Впрочем, голову нельзя было не заметить из-за улыбки или кровожадного оскала. Хищник. Голодный хищник, только почему же он не набросился? И не тянул острые пальцы к своей жертве? Просто смотрел, обнажая россыпь острых клыков. Я потер ушибленные руки. Все же тогда я ударил по стеклу, кажется, даже разбил костяшки, и от того те кровоточили, но боли не было. Пересилив себя, я включил маленький фонарик, что до этого был благоразумно оставлен в кармане. Острый свет ударил в глаза, высвечивая коричневое покрытие комнаты. Откуда-то снизу стали доноситься голоса и топот. И вправду в поместье кого-то ждали. Наверное, уже расстелили дорожки от главного входа к посадочной площадке. У них всех задачи и их решения шли своим чередом. Им не было дела до того, кто прятался в зеркальных провалах. Поднявшись, я все же решил показаться среди остальных рабов и, может быть, избежать гнева распорядителей. Но выйдя в общую комнату, не нашел никого из знакомых мне, а потому направился за общей массой на главную террасу, которая вела в парадный сквер. Воздух был еще свеж и холодил кожу. Он приводил в чувства, играя с разумом уже привычную игру, благодаря которой забывались ночные мысли и переживания, даже прошлый день уходил, растворяясь в ровном строе себе подобных.
Утро – оно символ нового начала, только на самом деле оно редко несло в себе сладости других возможностей, оно просто притупляло насыщенность пережитого. И невозможно ему было противиться, ведь сам часто желаешь забыться, стать простой куклой, шествующей по своему жизненному пути без всяких непонятных и страшных из-за необычности обстоятельств.
Серый, отполированный за многие годы своей службы камень резко искрился на солнце, на нем еще не высохла роса, и потому он превратился в очень скользкую грань между кошмаром и явью. Сухие, серо-багрового цвета деревья возвышались из-за жавшихся к земле, таких же каменных ограждений. Они слегка колыхались на ветру, сбрасывая с себя жалкие остатки остроконечной листвы, которая опадала на землю, устилая ее ярким ковром. То утро уже было по-настоящему осенним. Серость периферийной планеты проявлялась в холодную пору более отчетливо, сменяя нежные пастельные оттенки на помутненные и заляпанные налетом гнили цвета. Еще немного и утрами стало бы неприятно выглядывать в окно, потому что тяжелые тучи плотно покрыли бы небо своим нутром, а нескончаемый дождь превратил пейзаж в одноцветную рябь. Тогда стало бы совсем сложно укрываться от кошмаров, ибо день и ночь переродились бы в похожую друг на друга мешанину зыбкости и мрачности. Суета не ограничивалась лишь пределами дворца Вираата, но и вылилась толпами за него: все, кто обитал в поместье, были выстроены по стройным линиям близ главного входа. Рабы и слуги смиренно замерли за воинами и стражами, что образовали две колонны по обе стороны входа в здание. Были здесь и приближенные си’иата, где-то справа визгливо верещал Адалт, в безнадежной попытке хоть как-то улучшить все это скопление народа. Я озирался в поисках своих или хотя бы кого-то знакомого, но так и не успел никого заметить, как ко мне приблизился один из стражников и, схватив за шиворот, подтолкнул влево, куда-то за строй охраны. Страж что-то прошипел о том, что я опоздал, после же сам встал впереди. Жужжащий рой перешептывался меж собой и ждал. Я сомневался, было ли такое прежде. Все же Вираат хоть и был сиитшетом, все равно оставался затворником и одиночкой. А может быть просто трусом. Он не внушал того благоговейного трепета, о котором я читал в книгах и представлял сам себе. Скорее был простым чиновником, который умело пользовался деньгами и своим невысоким титулом. Я оглянулся, такое же волнение читалось на всех лицах. Похоже, остальные рабы тоже были не осведомлены о происходящем, и это могло означать лишь то, что гости были неожиданными, а потому никаких радостных вестей принести не могли. Один из рабов, который жил на том же ярусе, что и я, кажется, по имени Осияш, мялся позади стража, теребя в руках край туники. Его узкие глаза полнились любопытством и даже немного озорством. И, в конце концов, нахохлившись, он обратился с вопросом.