ИНХАМАНУМ. Книга Черная

- Как твое имя?

- Что?.. – Раб осекся, его яростный пыл также куда-то улетучился, только мокрый, невменяемый взгляд был устремлен на меня.

- Как твое имя? – Повторил сухо я, будто не услышав длинную и оскорбительную тираду, что он выпалил до этого. Кажется, я не дышал. Только неотрывно и пристально смотрел в лицо слуги.

- Тэеар… – Он будто задохнулся от этого и закашлялся.

- Ложь! Это прозвище, что тебе дали, когда ты вернулся в касту. Я спрашиваю о том, имени, что было присвоено тебе при рождении, то, каким нарекла тебя мать.

Мужчина отвел глаза в сторону, словно пытаясь таким движением спрятаться во мраке, и сделал странное движение, будто намереваясь отползти от меня, но потом передумал, только сильнее прижал скользкую ладонь к лицу, тем не менее, не остановив кровь.

- Рурсус.

Я ничего не ответил на это, только развернулся и снова занял свое кресло, взяв со стола какой-то листок. Я не видел, что именно это было – документ или сводка. Не имело это никакого смысла, когда в паре метров, истекая кровью, лежал давно потерянный брат.

И удивительнее всего было то, что мне хотелось смеяться. Смеяться до боли в щеках и нехватки воздуха, до судороги и легкой оторопи. Так забавно и весело было осознавать такой маленький факт моей биографии или же игру судьбы, творца. Я же так бежал от прошлого, рвался ввысь. И для чего? Для того чтобы, получив трон и венец Императора, столкнуться с личностью, которая звалась моим братом?

Но можно ли назвать братом того, кто обрек на медленную смерть? После стольких ушедших лет, я понимал, что если бы не Вираат, Стриктиос и мое путешествие на Орттус, я бы не выжил. Я захлебнулся бы ядом и гнилью в захламленных и грязных катакомбах у Елнеру или ему подобного. И ничего более меня не ждало. Фактически я был обречен на такой итог с того самого момента, когда видел брата последний раз у перекупщика рабов на космической станции. Но все обернулось иначе, и теперь это брат умирал около моих ног. И я же мог ему в этом помочь. Стоило только подняться с кресла, медленно приблизиться к нему и, молча, с равнодушием раздавить ногой чужую голову.

Самое страшное, что так было бы лучше и вернее. Спокойнее. Но я не смог, и не сожаление и сострадание было тому причиной. Я просто знал, что это ничтожное существо еще сможет усладить своими муками черноту, а ее голод всегда был со мной.

И уже не мой голос звучал после.

- И как же ты его предал?

- Я согласился за него получить более лучшего сиитшета, гуманного хозяина. Я стал рабом приверженца темного ордена, а не был выслан на скорую смерть где-нибудь на рудниках.

- И после этого ты говоришь о том, что сиитшеты безжалостны? – Я усмехнулся.

- Я…

Активировав связь на панели стола, я вызвал урихшей, которые вывели прочь Рурсуса и убрали все следы его крови на полу. При этом я более не проронил ни слова, только невидящим взглядом следил за размеренным и плавным движением осколков за стеклом иллюминатора. Вокруг царствовала тишина, которая своими объятиями топила в своем нутре любые шорохи. Даже чернота оставалась бесшумной, она еще лелеяла остаточные капли наслаждения болью, но совершенно ненавязчиво, будто до дрожи боясь касаться меня.

Мне же хотелось агонии…

Я хотел кричать и выть от нахлынувшей боли отчаяния, от тоски по утерянному и забытому, я хотел оплакивать себя, того, какой я уже давно мертв. Только все же оставался тих, хотя и не видел слов в черных строках, а рябь голограмм слегка раздражала глаза.

В каком-то зыбком, будто песчаном трансе я понял, что совершенно не помню запахов и цветов прошлого. Оно стало застывшим воском, оплывшим и черно-белым, не обладающим какими-то отличительными признаками.

Глубоко вдохнув, я плотно закрыл глаза.

Песок или скорее пепел кружил вокруг, он же был многотонной насыпью под ногами, но почему-то не проваливался. Наверное, потому что под ним скрывались хребты и скелеты Деашдде, а также останки тех, кто когда-то затронул меня, когда-то в детстве появлялся передо мной. И все это казалось таким недолговечным, я как будто растирал в своих пальцах истлевшую или сожженную бумагу. Она мазала мне руки и осыпалась таким же бесцветным крошевом, как и все вокруг. А со всех сторон, особенно с неба, надвигалась темнота. И нет, это не было ночью, сумерки безобидны по своей сущности, они не испепеляют природу. Это же было что-то инородное и жуткое по основной натуре. Оно лилось неровно, и в этом читалось желание ускользнуть от сладости света, но и он постепенно угасал под этим запредельным натиском. Оставалось лишь воспоминание, а я с ужасом понимал, что теперь под ногами оказалось не только Деашдде, а и столица Сенэкса, Аспрерр, Аньрекул, Коаросос, Высшие и даже мой «Рэнтефэк’сшторум». И еще очень много всего, некоторое казалось мне смутно знакомым, другое же нет. Я бы даже поспорил, что многое из этой необъятной груды не имело никакого отношения с нашим миром, нашей вселенной, но тогда бы мне пришлось признать то, что я схожу с ума. Многогранность мироздания еще никому не удалось доказать.

Я опустился к поверхности насыпи, провел рукой по мелким частичкам. Они оказались острыми и поцарапали мою ладонь, несколько даже впились в кожу, как занозы, но боли не было. Я не почувствовал совершенно ничего, только понял, что толщи этого праха подо мной нет.

И я начал раскапывать голыми руками, разбрасывать этот порошок в стороны, но ничего. Все также темные песчинки и обломки воспоминаний.

Когда я снова взглянул на темнеющее небо, то оно уже было полностью черным. Звезд не было. Я еще удивился, почему я все равно вижу. А потом все как будто перевернулось. И я оказался стоящим на этой черной глади, а пепел, как подлинный и совершенно настоящий снег, вихрями полетел на меня. Но в нем не было обрывков прошлого или, как хотелось сказать, материального. Да и сами пепельные снежинки пролетали сквозь меня или становились моей частью.

Я вскрикнул, пытаясь позвать кого-то, но уже знал, что больше кроме меня никого нет.

Пепел и черная кровь смешивались. Они становились одним. И это было настолько важно, что полупотерянное воспоминание о новой встрече с братом представлялось до боли смешным. Не имеющим ни капли ценности, потому что он, как и все, стал этим пеплом. Он больше не играл для меня никакой роли.

А еще я чувствовал, что виной всему я. Не могу объяснить, что это все-таки было, но совершающееся вокруг являлось чем-то, сотворенным мною. И я знал, что остановить, а тем более вернуть обратно уже ничего невозможно. Разрушено навсегда. Потеряно, забыто, утрачено. По моей воле, по моему желанию, которое вспыхнуло и разгорелось во мне за один маленький миг, но успело побудить к ужасающим действиям. Я почувствовал, принял в единственную руководитель своих деяний эмоцию, но лживую и мимолетную.

И все исчезло.

Все.

Я смотрел на опадающий пепел.

И среди тревожно и зыбко сгущающегося, как будто первозданного мрака, заметил грузно падающий золотой огонек. Он вспыхнул, как выброшенная искра от тлеющего костра, рыжий, теплый, будто окруженный нитями мягкой шерсти или мерцающих перьев. Озарил на краткий миг своим золотым сиянием все вокруг, и меня самого, милостиво позволив разобрать, что я стоял в этом жутко-пустом пространстве босиком, а с плеч свисала ткань простой черной хламидой длинною до щиколотки и огромными рукавами, сворачивающими затейливыми складками. Волосы привычными прядями спадали по плечам и телу, слегка колыхались, проявлялись намеками на присутствие ликов. А потом этот золотой блик опустился в мою ладонь. Очень плавно и мягко, давая ощутить свое искристое, пузырящееся тепло, которое оказалось таким чуждым для всего этого действия, что я едва не обжегся.

Искра на самом деле оказалась большой, плоской серьгой в виде затейливого и витиеватого полумесяца с мелким кругом, крепящимся на колечке к нижнему краю. Сережка почему-то пахла костром и хвоей, а еще не теряла своего тепла.

Эта вещь была мне совершенно незнакомой, но именно она заставила меня закричать в приступе паники от непреодолимого чувства потери. Ничто не могло сравниться с этой чудовищной силой утраты, от которой хотелось исчезнуть самому.