Страница 146 из 265
- Доверьтесь.
Особые, избранные жрецы, которые не стеснялись своей наготы, скорее даже не задумывались о таком ничтожном обязательстве, как сокрытие своего тела от чужих взглядов, приблизились ко мне. Их глаза казались бездонными провалами. Пустые, обреченные. У них не было никакого страха и сомнения. И в туманном бреду я различил неровные, расплывшиеся синяки на их венах, которые говорили о неоднократных инъекциях. Не было труда в том, чтобы догадаться, что именно и зачем вводили через иглы в тела жертв.
Но то, что случилось минутой после, было намного страшнее. И даже не сам выбор жрецов, не их решения и действия были до ядовитой остроты запретны и непозволительны, а мое равнодушие к потере и смирение с такой ценой насыщения.
Обретя свою силу, я годами испытывал необъяснимую жажду.
Она рвала мое тело, уродовала душу, извлекая из самых темных глубин жадную тоску, саму ненасытность. Я думал, что желание погрузиться в хаос битвы и войны было из-за стремления достичь власти для того, чтобы изменить мир, очистить его от гнили, а после на сожженных дотла руинах воздвигнуть свою империю. И я не понимал, что каждое сражение оканчивалось чужой, дикой болью или же смертью. Только тогда я успокаивался на какое-то мизерное время.
Тихая песня, будто шепот, заструилась вокруг.
Мне чудилось, что жрецы и вовсе не произносили ни звука, а это была неуловимая взглядом, но вполне слышимая мелодия трели водных потоков. Как звонкий хрусталь, они колыхались, вызывая из бездонных разломов шум потоков и стеклянных осколков. И в этом эфемерном бреду я чувствовал тот же холод, от которого страдал в белесых лабиринтах Орттуса.
Культисты же выждали безумно долгие минуты, за которые моя рана вновь начала кровоточить. Густые капли крови скатывались по моей белой коже, оставляя темные разводы. Но этого для ритуала было мало.
И заточенным, как бритва, кинжалом Чар спорол мне вены на запястьях.
Будто чернота хлынула из порезов. Брызги рухнули на пол, а некоторые сразу же скатились по выемкам в полу и золоченым нитям в резервуары с ледяной водой. И прозрачность сменилась на насыщенно-черный цвет. Вязкими волнами она обволакивала каменные, острые края выступов. Мне даже показалось, что камень рушится под этим натиском, трескаясь и незаметно испаряясь. Кислота моей крови воочию его пожирала, оставляя лишь мелкие, легкие песчинки пепла подниматься в воздух.
Пронзительная боль прокатилась по телу, меня словно вновь ранили. Сознание начало уплывать, а яркость окружающего все больше заволакивала неприятная, но своевольная муть.
А в этот момент обезображенные жрецы подхватили приготовленные заранее ножи.
Алая, горячая жидкость хлынула из глубоких ран, орошая собой все.
Послушники резали себя, кривясь и рыдая от боли, но только некоторые из них позволяли себе вскрикнуть или хотя бы зашипеть от страданий. Руки, ноги, шеи, бедра – сотни молниеносных порезов, сотни кровавых подтеков и огромное море боли.
И я задохнулся от нее. Воздух намертво застыл в горле, не желая прокатываться в легкие. Жгучим, ледяным комом он давил, усиливая всеобщее сумасшествие, которое все длилось и длилось, окрашивалось новыми узорами и располосованной кожей. Казалось, время ужаснулось, замерло, остановилось, окуная меня в бурлящую горячим ключом пучину хаоса и истерии.
Но как я мог так отчетливо чувствовать чужие муки?
Нет, я не терзался вместе с ними.
Нет, совершенно нет!
Я знал, я понимал, какой ужас они испытывают, какую цену отдают за это и насколько велико их самообладание, но страха и жалости не было.
Я наслаждался…
Блаженство и успокоение снисходило на меня все больше и больше, в зависимости от испытываемой жрецами боли.
Это было настолько великолепно, что я едва ли мог думать о том, что следовало бы остановить извращенное самоубийство. Я жаждал продолжение всего, я хотел, чтобы юные приспешники мучились еще сильнее, чтобы они сходили с ума от непередаваемых последних секунд своей жизни. Я хотел еще. Я желал, чтобы все живущие на всех планетах, спутниках, кораблях сейчас убивали себя, даруя мне терпкий и горький до ядовитости нектар необъяснимого покоя и сытости.
Боль…
И они вспарывали себя, срывали со своих тел кожу, отрывали пальцы, уродовали лица, а потом в один миг все одновременно раскроили свои шеи. Горячие струи залили темный камень у их ног. Но в последнее мгновение жизни никто из них не испытал сожаления. Больной фанатизм, что был воспитан в них с самых юных лет, не позволил им защитить свои хрупкие, почти хрустальные сосуды и души. Добровольно и желаемо они отдали себя на растерзания, собственноручно подготовив все увечья для кончины.
А искра смерти послушников, казалось, дала силу для нового действа.
Свет, тот яркий и ослепительный свет зеркал, переродился в нечто столь обжигающее и разящее, что все окружение просто исчезло. Оно слилось в белом потоке, перемежаясь звуками и смехом. Мне чудились лики, я ощущал их присутствие. Они словно голодные хищники набросились на еще теплых, едва теплящихся жизнью и памятью жертв. Жадно облизываясь и посмеиваясь, темные призраки пили чужую боль не из тел, но из душ. Лишь она их насыщала, на время, на короткий миг в бесконечном ряду часов и дней она утоляла их голод. Но ликам все равно было мало.
Я слышал их гневливый вой, который все больше и больше нарастал, а потом все резко погрузилось в черноту.
Черная вода, черный пепел и черные зеркала.
В гладких, отражающих панелях можно было различить неясные силуэты. Вытянутые, непропорциональные и очень гибкие. Черные-черные, ярче мрака, гуще ночи. Они выглядели бездонными провалами в огромной, сумрачной зале.
Я не сразу понял, что прежние огни померкли. Они почти совсем угасли, переросли ту яркость, что пылала прежде, и осыпались крошевом сажи. И только зыбкий туман или же дым слегка лениво плыл над неподвижной толщей водоема.
Все тело ныло, жуткая слабость овладела мной, но она не была похожа на привычную усталость. Мне казалось, что каждая мышца налилась чем-то острым и холодным, будто за время ритуала прошла целая вечность, потому я забыл как это на самом деле – двигаться.
С трудом повернув в голову, я неясным взглядом разобрал рядом с собой ссутулившуюся фигуру Чара. Он сидел подле меня на ступенях, опираясь на длинный посох, что держал в руках. Мое движение явно вырвало его из тяжелых и сложных мыслей.
- Император, Вы очнулись.
- Где остальные?
На каменных плитах не было ни единой капли крови, тел также я не увидел. Страшная мысль о том, что все это безумие мне почудилось, привиделось под воздействием наркотических паров, неприятно травила душу, но, к сожалению, была самым разумным и логическим объяснением.
Я все еще не верил, не мог принять такую реальность. Это было настолько невероятно, что просто не могло оказаться действительностью, ибо проведенная церемония однозначно указывала на то, что свои силы я и в правду получил от существующего высшего создания, бога сиитшетов.
Избранный?
Какая нелепость.
- Я отпустил их, чтобы они не тревожили Ваш сон, Владыка.
- Сколько я спал?
- Уже почти утро.
- Значит целые сутки. – Я тяжело вздохнул.
- Я думал, что этот сон затянется на более долгое время. – Жрец поднялся, отряхнул полы плаща рукой, а затем отложил свой посох, чтобы аккуратно и не спеша зажечь близстоящую чашу с маслом. Огонь взметнулся искрами ввысь.
- По всей Империи уже объявили о переменах. Несколько мелких храмов прислали нам сообщения с весьма растерянным содержанием. Они испугались, явно не понимают всю масштабность и суть происходящего. И все же они просто испытали один из самых сильных и неподконтрольных страхов – страх изменений, но смею Вас заверить, что ничего не будет нарушено. Империя и весь мир всецело Ваш. Отныне у Аросы больше нет шанса. Победа будет в руках сиитшетов.
События развивались с бешеной, неуловимой скоростью, они буквально проскальзывали сквозь пальцы, а я бездействовал, упускал свое время. Статус, изменения в титулах, самих основах Ордена – все это было рядом, все завязывалось на мне, но я не мог как-либо самостоятельно повлиять на сворачивающиеся в змеиный ком действия.