Страница 121 из 265
Я постоянно находился в гневе и ярости. Я не мог контролировать себя и сдерживать черноту. Мои решения и приговоры становились все более жестокими, и я наслаждался тем, что ввергаю слабые души в дикий, непередаваемый ужас. Даже страж Лу по возможности стал избегать решения мелких вопросов через меня. И возможно, в этом он был прав.
Шум. Вечный шум. Он убивал меня.
Сквозь вязкие путы грохота и гама я не мог различить тонкий шепот мечты, что когда-то давал мне силы. Я не мог разобраться в себе и во всем, что происходило вокруг. Мне казалось, что я отрезал себя от окружающего, погружал свой разум в ненужное забытье, тем самым упуская свое время.
Я жаждал тишины.
Она же живая, она живет независимо от нас и всего мира, позволяя лишь разграниченному хору темных капель нарушать свои недвижимые чертоги. Она дарует единственное наслаждение, которым еще можно отвлечь себя от бурлящей стихии власти. Мне приходилось искать ее в запутанных коридорах дворца, в шелесте ледяных волн океана, в бездонных просторах тронного зала. И это не удавалось. Даже звездная гладь не могла остудить мою злобу, которая все больше и больше ослепляла меня.
Я думал, что постепенно все это должно пройти, но день за днем, год за годом, все лишь усугублялось. Став императором, я получил доступ ко всем хроникам и тайнам сиитшетов. Стали доступны величайшие секреты, которые во многом изменяли общий взгляд на происходящие события, но при этом лишь сильнее укоренялась уверенность в том, что мир, вся вселенная была заражена гнилью. И причина болезни заключалась не в Высших и их уничтоженной столице, а в каждой крупице живого и мертвого. Порча и яд просачивался в любую душу от самого рождения. Да, рождаясь юное существо было чистым и невинным, но при этом обладало убивающей чертой – любопытством. Во многом это оправдывалось древней, исконной причиной – стремлением обеспечить свою жизнь безопасностью и уверенностью, но чаще все преображалось другим видом. Любопытство приводило к желанию не просто познать мир, но и получить от него все, и это все в основном становилось пороком и грязью.
И моя власть императора, как бы я не старался и не тратил свои силы, не могла изменить ход перемен. Я был способен переделать оболочку, перевернуть многие законы, выковав внешний вид под стать прошлым идеалам, но создать новые души было невозможно. А это означало, что все мои усилия не имели никакого смысла.
И да, я был из-за этого разбит, будто зеркало.
Беспомощность? Разочарование? Отчаяние?
Да. Конечно, да.
Мой страж реагировал на мои сомнения и раздражения очень мягко, будто ожидая, что все это должно было случиться. Его предупреждали, он и сам понимал это. Годы служения у Сенэкса не прошли без следа, и во многом это приносило мне пользу, но не давало спокойствия и уверенности взамен.
И только спустя время я нашел для себя временное облегчение. Каким же жутким удивлением было то, что им оказался Орттус.
Стеклянная белая планета оказалась для меня более доброжелательной, чем прежде. Она не являла мне свои темные стороны, не обнажала убийственные клыки смертоносных тварей. Перемещения теней и лун со временем стали для меня привычны, а после переросли в банальную обыденность. Но кроме меня на поверхность искаженного мира ступить никто более не мог. Любой корабль, дрон, беспилотник погибал при пересечении первых метров атмосферы. И по моему приказу учение и исследования сиитшетов на Орттусе прекратились. Запрет был нерушим, хотя и были высказывания о том, что я своим решением торможу развитие темного культа. Но как я мог позволить ничтожным созданиям искать силы в месте, где она действительно была? Это лишь мое могущество, делиться им я не собирался. Даже открывать происхождение моего уникального дара было непозволительной роскошью.
Мой белый, безумный Орттус. Я часто спускался в его подземные чертоги, сидел на холодном полу, вслушиваясь в невесомость тишины. Она была здесь такой ясной и терпкой, что опьяняла, будто вино. Волосы темными, вязкими полосами срастались с тоннами черной бездны, они вплетались в нее, осторожно и аккуратно призывая великую мощь легкими касаниями, чтобы не потревожить редкие минуты моего покоя. Иногда мне и самому казалось, что моя сила смирилась с моей личностью, она поняла цену своей жизни, а потому сделала для меня подарок – открыла спокойствие Орттуса.
Чернота медленно переливалась и колыхалась в этом холоде. Ее темная гладь время от времени вспухала густым пузырем, который лопался, выпуская из себя изящные ладони или равнодушные лица, которые скользили взглядами по высокому потолку и опускались вниз, но хотя нет, всего лишь растворялись в общей массе.
Жалел ли я обо всем содеянном?
Но можно ли сожалеть о величии? Вопрос смешон. Я оставался уверенным в правильности своего решения. Иначе и не могло быть. В одночасье я скинул стальные цепи всевластия Высших, это даровало мне силы и некоторую свободу, хотя и не в такой мере, какую я желал. Но я стал вершителем судеб, и мне удавалось сохранять целостность империи на протяжении всех этих лет. Конечно, они были очень не долгосрочными и хрупкими в сравнения с веками царствия Сенэкса и его союзников, но это значит, что все громкие речи об их могуществе были ложью, и я это подтвердил. Никто не осмелился подняться против моей власти в армии или флоте, и это было главным. Их клятва являлась не безосновательной, а абсолютно осознанной. И мог ли я желать чего-то еще, если рычаги контроля все до одного были у меня?
И все же на фоне общей суеты и волнения мира слишком неожиданно выделились жрецы. Культисты темного ордена весьма удивили меня. После их рьяного неприятия, сомнений и непрекращающихся вопросов они ярче всех возносили гимны и подчинялись. Словно и не было тысячелетия правления их обожаемых сиитшетов – с такой небрежной безмятежностью они переметнулись на мою сторону. Даже собственноручно искоренили из своих рядов не согласных, и это после утверждения, что ни одного жреца не обучают держать в руках оружие. Они возносили на пьедестал силы слова и острую речь, которая своим звучанием способна очаровать и свести с ума. А после до меня дошли слухи о блестящих по своему плану и его исполнению убийствах. Все было настолько четко и быстро совершено, что происходящее можно было назвать только самоочищением.
Слабые жрецы?
Мне никогда не забыть тот день и испуганный, пораженный до глубины души взгляд Лу.
Было раннее утро, горизонт еще только начинал окрашиваться ледяными оттенками света, воды океана были особенно неспокойны. Они бушевали и лизали темные, острые выступы скал, оглушая близлежащую территорию шелестом и шорохом. Порывы ветра пробирались в мрачную залу холодными потоками, они даже приносили мелкие брызги волн и густой запах соленой воды. Я тогда разбирал очередные донесения, которые все были однообразными и похожими. Рабов и слуг я отправил вон, чтобы они не нарушали мое тогда еще спокойное расположение духа. Но страж нарушил все в один миг. Он ворвался ко мне, забыв о малейшем понятии этикета. Ни стука, ни просьбы войти, только гулко хлопнула дверь, а запыхавшийся воин оказался на одном колене подле меня. Он быстро поклонился, прижав ладонь к груди, и также скоро заговорил:
- Император.
Я раздраженно отбросил бумаги и гневно воззрился на своего подчиненного, который совершенно не обращал на мою злость внимания. Конечно, командор обладал скверным характером, но обычно придерживался общепринятых устоев сиитшетов, а потому отторжения не вызывал, пускай и нарушая изредка мелкие правила. В тот раз он вывел меня из себя. Я ненавидел и ненавижу, когда меня беспокоят таким наглым образом.
- Что ты здесь делаешь? За дверью множество слуг, не мог попросить одного из них, чтобы тот оповестил меня о твоем прибытии? Не забывайся!
- Прошу меня простить, Владыка. – Страж склонился еще ниже, но при этом не переставал улыбаться. – У меня срочное донесение, которое не стоило бы афишировать. Слуги и рабы не должны знать даже о существовании оного.