Страница 10 из 265
- Свободные? Откуда?
Сиитшет тоже поднялся, привычным движением оправил свою мантию и соединил руки за спиной, встав рядом со своим собеседником. Ухмыльнулся. Его скрипучий голос медленно зазвучал, вынуждая вздрогнуть от своей колкости.
- Нет, изгнанные. С Деашдде. Искать не будут.
- Изгнанные. Ха! Что ж, тем меньше проблем. Уверены, что этот…
Он кивнул на меня и повернулся к темному с немым вопросом на губах, но тот и без слов все понял. Вновь кивнул, расплываясь в плотоядной ухмылке.
- Уверен.
- Ваши дела. – Подняв руки и, словно бы примирительно взмахнув ими, мужчина в маске, покачал головой. – Ваши дела. Не мне, простому статисту с дальних регионов совать в них свой, увы, отрезанный, нос. Вы уверены, готовы поручиться, большего мне и не надо. С таким наследством он уйдет за пару часов по высочайшей…
- Поручусь, а ты, «статист», – Си’иат выплюнул это слово с нескрываемой насмешкой. – Проведешь все без малейших черных умыслов и подвохов. Никто, кроме второй стороны не должен будет знать о нем. Такими не козыряют просто так.
- Разумеется, все будет в лучшем виде. – И уже тише добавил. – За такую-то плату.
Из-за незамеченной ранее двери в дальнем конце комнаты плавно вылетел противно жужжащий механизм, на нем не было метки темного культа, потому он, скорее всего, урихшем не являлся. И представлял собой странное сплетение различных, торчавших во все стороны манипуляторов, проводов и игл, то и дело вспыхивающих голубоватым или алым цветом. Он приблизился, протрещав что-то на своем непонятном языке, и больно кольнул меня в шею. Я не смог даже дернуться, страж си’иатов крепко держал меня в своих стальных клешнях, а потому я лишь тихо зашипел от неожиданности и легкой рези. То же самое повторили с Рурсусом. Устройство, как ни в чем не бывало, скрылось в своем прежнем убежище.
Хромой с леностью, как и до этого, вынул из глубокого кармана своих одежд тонкую, прозрачную панель с данными, которые на глазах увеличивались, рассыпаясь по колонкам таблицы. При их прочтении его глаза сузились и потемнели, он вздохнул не то с испугом, ни то со смирением. Очень медленно кивнул.
- Еще раз скажу, что это весьма и весьма опасная игра. И если пойдут слухи, все вскроется, ни одна база не утаит в своих недрах данные и имена, как мое, так и Ваше. Считаться с нами не будут. Это будет приравнено к измене.
- Что ты мне можешь сказать об опасности?! – Взъярился старик в плаще и гневно впился глазами во вмиг сжавшегося статиста. – Слухи, имена! Да если бы он был нужен… Его выкинули, как ненужную вещь. Никто не будет искать, никто даже не может предположить о существовании…
Он многозначительно замолчал, взмахнув рукой, и устало вздохнул.
- Ничего, разумеется. Моя обязанность все это говорить прежде, чем будет заключен контракт. Все возможные варианты событий, риски и выгоды. – Желтые глаза странно замерцали, будто покрылись сеточкой белых прожилок. – Если будут искать сверху, я не стану…
- Станешь. Выбора у тебя нет.
Неожиданно они перешли на шепот, а я не знал того языка, и потому мог лишь тревожно смотреть снизу вверх на вершителей чужих судеб, которые не потрудились скрыть свое напряжение от нас. В стороне, нервно переминаясь с ноги на ногу и молча переглядываясь, стояли ученики пленителя. Они, казалось, и вовсе не были заинтересованы беседой своего учителя и странного мужчины, принадлежность которого я не смог разобрать, хотя он сам и называл себя просто статистом, но явно это было вымыслом и ложью.
Громко прервав диалог своим рыкоподобным выкриком, сиитшет медленно и величественно приблизился ко мне и также заглянул в глаза. От его кровавого взгляда у меня внутри все похолодело и будто бы упало, сжалось на полу, закрываясь бесполезными, прозрачными руками, но спастись не могло. Воздух застрял в горле, не вскрикнуть и не убежать, даже не отвести взгляда без помощи этой злобной воли, что грубыми руками вонзилась в разум, терзая и мучая.
Мужчина приложил свой длинный, когтистый указательный палец мне ко лбу, и я дико взвыл от боли. Казалось, меня раздирают на тысячи частей, которые сгорают в беспощадном огне, не оставляя даже пепла и праха, а все мои мысли и воспоминания вмиг оказались не только моими, а открытыми и доступными, начертанными нестираемыми письменами в чуждых ладонях.
Си’иат, этот старик, был у меня в голове, он читал меня легко и просто, не таясь и не сдерживая свою мощь, не жалея детской души. Но не найдя того, что искал, усмехнулся расслаблено, и через мгновение все прекратилось, а боль отступила также внезапно, как и началась, лишь осталось в памяти послевкусие, скребущее когтями по открытым ранам.
Только сейчас я заметил, что моего брата держал урихш, но он не делал ни одной попытки освободиться, неподвижно стоял и смотрел на меня широко распахнутыми в паническом страхе глазами. Мой обидчик же что-то быстро шепнул хромому статисту, тот пожал плечами и пару раз хлопнул в ладоши, позвав кого-то по слишком личному прозвищу – анан.
Позади меня послышались шаги, а маленькие, тонкие руки расстегнули ворот моей туники, огладили шею, смазывая чем-то холодным и резко пахнущим химией. И небрежно закрепили мне на ней тонкий обод металлического ошейника, который закрылся со звонким щелчком, прогремевшим быстрым и острым выстрелом. Холодный металл больно сдавил плоть, туже обхватывая горло, а когда я впился в него слабыми пальцами, пытаясь его сорвать с себя, он ощутимо ударил меня током, но от боли я не проронил ни слова, только до скрежета сжал зубы.
Желтоглазый скромно поклонился старому си’иату, который, так и не ответив, жестко схватил меня и подтолкнул к выходу, что-то шипя. Его ученики безмолвно вывели меня прочь из помещения, в мертвый свет коридора, где дышалось неожиданно легко после задымленной комнаты, в которой мы только что были. Я все еще вцеплялся в тугой ошейник. Он стал теплым, как кожа, почти слился с ней, только давил своей тяжестью. И была в этом всепоглощающая тень неизбежности, обреченности, от которой невозможно было избавиться, только смириться или умереть. Сиитшеты придерживали меня за плечи, не давая дергаться, а в открытых дверях, до того, как они захлопнулись, я успел заметить брата, которому что-то неразборчиво объяснял мужчина в маске, активно жестикулируя и кивая в мою сторону.
Когда створки проема вновь распахнулись, оттуда быстрым и стремительным шагов вышел главный темных, и, не оборачиваясь, направился в сети ходов станции. Меня же поволокли за ним. А Рурсус…он остался там.
При осознании происходящего я рванулся обратно, к брату, но меня остановили сухие и безжалостные руки. Я что-то кричал, бился в жуткой хватке и до хрипоты в голосе звал его, единственного человека, который всегда был рядом, а в ответ так и не услышал приглушенного стенами, отчаянного вопля Ру.
Снова коридоры, люди, шум. Лестницы, вывески и лифты. Яркие рекламы, мигающий свет. И опять корабли, от гула которых закладывало уши, возмущенный чей-то крик, огромные окна и звезды… И я один в стальном мире, где не было места для сожаления и помощи. Один, пожираемый паникой и невыносимой болью разлуки. Было страшно настолько, что не чувствовалось собственного тела, а воздух просто не проходил в легкие, застревая в горле и вырываясь обратно с надрывными всхлипами. Один в толпе, с железной удавкой на шее. А за стеклом черная гладь.
Меня снова бросили в ледяную каморку, где некоторое время ранее так успокаивающе звучал голос брата, рассказывающий легенды древние, как и сами слова. Тогда было совсем не страшно, лишь по-детски тревожно, а уверенность в нерушимой защите согревала душу, лелеяла и берегла. Берегла, пока брат был рядом.
Я изуродовал в кровь руки, когда бился в намертво закрытую дверь. Я охрип, когда кричал, чтобы меня вернули к Ру, и молил о помощи кого-нибудь. Но никто так и не пришел, даже не откликнулся, оставляя меня в непроницаемой тишине, где, казалось, что и все мои слова тонут и вязнут, задыхаясь и угасая, исходя на нет. Они были такими жалкими и ничтожными против громады чьей-то великой воли, имен которых я даже и не знал. Кровь пятнами покрывала дверь, но боли я не чувствовал даже тогда, когда прижимал к ледяной поверхности руки, а затем отнимал их для нового удара, на ней, глухой стене, оставались клочки кожи. Тело словно лишилось всего того, что заставляет оберегать и защищаться. Только боль в душе, отчаяние и абсолютная беспомощность. И имя брата на губах, застывшее и колючее. Оно стало едва ли теплее света ледяных звезд, которые смотрели на меня там, через веки огромных окон.