Страница 9 из 16
Несколько часов я взбирался по крутой горной тропе. Порой над ней смыкались древесные кроны, образуя густой полог, порой она вилась по узкому краю голых скал. Несколько раз я останавливался, чтобы полюбоваться раскинувшейся у меня под ногами долиной.
Наконец моему взору предстали главные ворота храма Цзюи. Я бросился к ним и вошел на территорию обители. Мне открылась печальная картина. Запустение и непогода сделали свое дело. Внутренний двор явно нуждался в благоустройстве, в еще более плачевном состоянии пребывали постройки монастыря.
Молодой монах поприветствовал меня, в традиционном молитвенном жесте приложив руки к груди:
– Э ми то фо («да благословит вас Будда»).
Я был мало знаком с религиозными формальностями.
– Э… здрасьте! Э ми то фо. Я Цзихуэй, ищу Сяо Яо, – ответил я.
– О да, я знаю, кто вы. Он говорил, что вы придете. Ступайте за мной, я провожу вас.
Мастер расположился в здании столовой. Он был облачен в мантию шоколадного цвета, голова выбрита. Я чуть не прошел мимо.
– Э ми то фо, Цзихуэй. Как добрался?
Я был изумлен его новым обликом. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы опомниться.
– Хорошо, сифу.
– Вот и прекрасно. Пойдем, я покажу тебе монастырь.
Сяо Яо провел небольшую экскурсию по храму и представил меня остальным насельникам. Всего их было около дюжины; большинство – новички в монастырской жизни, и лишь несколько человек вернулись сюда после окончания «культурной революции». Среди них был старый монах Лю Бо, на которого возложили бремя управления монастырем. Рабочих рук не хватало, поэтому каждый был загружен сверх меры. Мой учитель отвечал за восстановительные работы, а также за подготовку вновь прибывших монахов.
Далее мастер показал мне главный зал храма, где стояла золотая статуя Будды. Мы вышли на веранду, откуда открывался захватывающий дух пейзаж дальних гор. Вид монастырского двора, однако, вдохновлял куда меньше: повсюду громоздились груды кирпича и штабели досок.
– Как видишь, монастырь в разрухе, – пояснил учитель. – Мы заняты капитальным ремонтом и должны успеть закончить до зимы.
Он повел меня внутрь храма. Древние стены были покрыты выбоинами, с них полностью сошла краска, но само помещение по-прежнему источало высокие духовные вибрации. По открытому залу витал аромат сандалового дерева, приятно сочетаясь с запахами цветущего лета. Будда умиротворенно сидел на цветке лотоса, будто безразличный к своей истрескавшейся коже, некогда золотой, теперь же совершенно выцветшей.
По обе руки от него располагались две стоячие статуи Будды в человеческий рост, а позади него еще дюжина золотых Будд меньшего размера. Изваяния были озарены светом моря красных свечей, раскинувшегося на двух длинных столах, что тянулись вдоль стен.
Золотого Будду и его свиту обрамлял свисавший с потолка красный шелковый занавес. Ни слова не говоря, Сяо Яо повел меня за полог и указал на прекрасную золотую статую богини милосердия Гуань-Инь высотой в два моих роста. Ее лик лучился добротой. Она стояла в грациозной позе на постаменте из цветов лотоса лицом к задней части храма.
Мы вышли во двор, и учитель сказал:
– Остановишься у меня. Сейчас мне пора работать, а ты обживайся, осмотри окрестности, если хочешь. Увидимся позже.
Затем он велел одному из молодых монахов проводить меня в его келью.
Комната мастера располагалась в одном из зданий, образующих внешнюю стену монастыря, как раз напротив главного храма. Помещение оказалось ни большим, ни маленьким. У противоположных стен стояли две узкие кровати, завешенные сетками от комаров. В келье было одно небольшое окно; на деревянном столике стояли керосиновая лампа и несколько свечей. Я снял рюкзак и бросил его на один из двух притаившихся в углах стульев.
– Распорядок дня у нас простой и неизменный, – разъяснил монах, прежде чем удалиться, – трижды в день мы молимся и поем мантры, работаем в две смены, принимаем пищу один раз в середине дня.
Я начал жить по монастырскому распорядку. На следующий день после утренней молитвы, еще затемно, Сяо Яо вывел меня за пределы обители. Двадцать минут мы шли сквозь предрассветный туман в задумчивом молчании. Тропа, сужаясь, вела нас вдоль глубокого ущелья, затем стала шире – там на земле уже кое-где пробивалась трава. Мы остановились возле сосны, пустившей корни у самого края крутого обрыва; ее сучья тянулись в пустоту, нависая над пропастью. Вершины соседних гор отсюда казались небесными островами в бурлящем, клубящемся море тумана, и их вид внушал благоговение.
– Я занимаюсь цигун почти ежедневно на рассвете, – сказал мастер. – У гор энергия ци могущественна, а вместе с тем тиха и безмятежна.
Мы выполнили комплекс упражнений под названием «Четыре Золотых Колеса», затем медитировали под деревом, созерцая величие небес. Так в отрешенности от всего земного прошло два часа.
– Цзихуэй, посмотри! – наконец окликнул меня Сяо Яо.
Солнце уже взошло, и его теплые лучи разогнали утренний туман. Над кроной сосны, словно мост между небом и землей, висела двойная радуга.
– Эта радуга появляется чуть ли не каждое утро, – лицо учителя было озарено золотым солнечным светом.
Мы стали практиковать цигун возле «радужного дерева» ежедневно. После нашего утреннего занятия у мастера, как правило, начинался рабочий день, и он возвращался к исполнению своих многочисленных обязанностей в монастырском хозяйстве. Я же в основном помогал монахам на стройке. Но иногда учитель велел мне читать старинные манускрипты, что хранились в большом деревянном ящике в тесной читальне. Возраст некоторых насчитывал сотни лет. Я с изумлением обнаружил, что многие древние авторы описывали практики, которым меня учил Сяо Яо. Очевидно, эти же свитки читали и мастер, и его учителя, когда были в моем возрасте, – помня об этом, я изучал рукописи с огромным вниманием.
И всякий раз, когда в монастырь приходил житель деревни с просьбой об исцелении, учитель посылал за мной. Чем бы я ни был занят, я всё бросал и бежал в келью возле главного храма, где садился подле наставника и помогал ему во врачевании точно так же, как прежде в котельной.
Если же выдавалось время, свободное от работы, чтения и помощи учителю, я бродил по окрестным горным тропам и купался в бурных ручьях. Так неспешно тянулось лето, и я все больше привыкал к приятной простоте монашеской жизни. Когда пришло время возвращаться домой, мне было жаль покидать умиротворенный храм Цзюи, чтобы снова очутиться на оживленных улицах Сянтаня.
Глава 3
Сто дней света и тьмы
Следующим летом я снова приехал в храм Цзюи, предвкушая еще одни безмятежные каникулы. Но уже через три дня после моего прибытия Сяо Яо объявил: «Завтра ты приступишь к практике Бигуань. Для этого духовного совершенствования тебе предстоит провести сто дней в каменной камере в полной темноте. Бигуань требует огромных усилий, но с помощью этой практики достигается ни с чем не сравнимое духовное преображение».
Я был взволнован словами учителя. До вечера моя энергия была на подъеме, и ночью я долго не мог заснуть. Следующий день начался как обычно. Мы с учителем занимались цигун у «радужного дерева». После завтрака я отправился в храм медитировать возле Золотого Будды, но сосредоточиться так и не смог. Беспокойные мысли осаждали меня. Сто дней без еды? Сто дней в темноте? Готов ли я к этому испытанию? Чем больше я думал о Бигуань, тем больше нарастало мое воодушевление, но вместе с ним и тревога.
Наконец кто-то из монахов похлопал меня по плечу:
– Сифу ждет тебя в своей келье.
Я пересек двор и, постучавшись, вошел в жилище учителя.
– Ты готов? – спросил мастер.
Я кивнул.
Сяо Яо поднялся с места, взял со стола керосиновую лампу, спички и благовония.
– Тогда пошли.
Учитель повел меня к неприметной, скрытой в глубине храма двери, которую я прежде не замечал. Он зажег лампу и отворил дверь. Мы шагнули в узкий коридор – немногим шире наших плеч, а потолка мы едва не касались теменем. Лампа бросала теплые отблески на холодные камни кладки. Коридор по спирали уходил вниз, и я вслед за мастером спускался в глубокое подземелье. Наши шаги раздавались на неровных плитах пола, нарушая царящую здесь тяжелую тишину. Наконец пол стал ровным – мы подошли к еще одной двери. Сяо Яо навалился на ручку, и она со скрипом поддалась. Мы вошли, и я захлопнул дверь за собой.