Тридцать третий румб

– Серость морская[16], какого чёрта ты здесь делаешь! – раздался прямо надо мной сердитый голос боцмана. – Свалился – так валяйся в кубрике, нечего мешаться под ногами! Ещё не хватало, чтоб тебя за борт смыло, и так работать некому!

– Вот ещё, буду я валяться, со мной всё в порядке, – огрызнулся я и встал.

Вспомнил слова одного из старых матросов, которые услышал утром: «Как отличить настоящего моряка? В бурю он ни за что не уйдёт с палубы! Пассажиры уползут в каюты! Береговые крысы, маменькины сынки, которым нечего делать в море, тоже заберутся в койки и будут лежать зелёные! А настоящий моряк не боится ни качки, ни волн, ни ветра, он всегда наверху!» Вот мы с Франческо услышали это и договорились держаться наверху до последнего. Но не успела пройти склянка, как морская болезнь снова меня одолела.

– Опять травишь море[17], сопляк? – бросил Луиджи, проходя мимо меня. Его, подлеца, не укачивало.

– Это его от тебя с души воротит! – ответил за меня Франческо. Его тоже укачало, но не так сильно, как меня. Вот ведь счастливец, даже завидно.

Но с палубы я всё-таки не ушёл. Правда, нормально соображать начал только на следующее утро. Качка вроде поутихла. Голова разламывалась, ноги плоховато держали, но уже почти не мутило – и на том спасибо. На море я старался не глядеть – мне казалось, что я лет двести не видел ничего, кроме волн, которые без конца качаются вверх-вниз. Когда я закрывал глаза, они всё равно продолжали качаться и перекатываться.

– Как ты? – спросил я у Франческо.

– Да вроде очухался. Думал, не спасёмся, потонем тут, всю ночь молился святому Николаю. Ночью с места сорвало пушку, начало болтать по нижней палубе, страх какой – хорошо хоть, никого не задавило… И парус унесло, матроса сбросило в море… Питера, того голландца с серьгой… Бедняга… Скорей бы уж дойти до этих островов… как их, забыл, на которые мы идём? Есть хочешь? Ребята только что сели. Горячей еды не будет, только сухари да остатки вчерашней похлёбки. Горяченького бы сейчас выпить – так нет ничего… Кок сказал, только к вечеру сготовит горячее… У нас там сыро, хоть вычерпывай…

Франческо имел в виду наш кубрик. Боцман старался подогнать люк как можно плотнее, но всё равно в непогоду туда попадали брызги. Койки, вещи – всё было отсыревшее и холодное.

Наш пинас изрядно потрепало штормом, и мы молили Бога о том, чтобы добраться до островов Зелёного Мыса без приключений. Опасались турецких пиратов и тревожно всматривались в каждое пятнышко на горизонте, но удача не подвела – никаких пиратов мы не встретили и благополучно добрались до порта, где нас уже ждал «Святой Бенедикт».

Только подумать: ещё недавно мне казалось, что я сгину в море и больше не увижу землю. Ну ничего, в следующий шторм меня так просто не напугаешь. Я теперь уже не совсем новичок, успел за время плавания выучить дюжину морских узлов и привыкнуть к качке. Филиппо обнадёжил меня, сказал, что больше так сильно не должно укачивать. Первый раз, говорит, хуже всего.

Было бы жаль, если б я не увидел эти места. Островов довольно много, они разные, большие и маленькие, местами скалистые, а местами покрытые сочной зеленью, с чудесными горами и холмами. Должно быть, в раю так же красиво, как здесь на рассвете. Правда, говорят, что эта красота обманчива – воздух здесь плохой, заразный, от него приключается лихорадка, сводит живот и кровь течёт из внутренностей. На этих островах много соли, но она почему-то красноватого цвета. Говорят, тут бывает пора, когда солнце стоит прямо над головой – наверно, печёт как в аду, – а с середины июня до середины октября каждый год идут затяжные ливни с молниями и громом. А с октября по июнь тут дует ветер с оста и приносит мелкую пыль с материка, из краёв, где живут магометане. Когда она наполняет воздух, солнце делается красным, как гнев Божий. Возле островов есть превосходные бухты, а есть и опасные места, где потонуло немало кораблей, коварные узкие проходы и водовороты. В местных водах множество всевозможной рыбы, а на самих островах, как говорят, полно разной дичи и насекомых. Мы сошли на берег Сантьягу – это самый большой из островов – и побродили по городу. Там есть собор и крепость Святого Филиппа, которая защищает город от пиратов.

Вместо погибших на судно наняли нескольких новых матросов. Один из них напомнил мне Роберто Марино, как я представлял его себе по рассказам Таддео: черноволосый, с чёрными глазами и бледным от природы лицом – это было заметно, даже несмотря на морской загар. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что этого человека зовут Роберто Марино! Франческо тоже поглядывал на него и удивлялся. Признаться, я сперва засомневался, он ли это – подумал, просто тёзка, имя-то не такое уж редкое. Но это не давало мне покоя, и я ждал случая узнать. Только прямо спрашивать не хотел – россказни Таддео про морскую деву запросто могли оказаться выдумкой от начала до конца, старик всегда любил присочинить. А мне не хотелось выглядеть легковерным дураком.

Наконец «Святой Христофор» и «Святой Бенедикт» отремонтировали и снарядили, как полагается. В день святого мученика Серапиона мы подняли якорь и взяли курс на вест, через океан. Нам предстояло долгое плавание.

Однажды во время ночной вахты, когда я любовался на огромные звёзды между снастями, Роберто сам принялся рассказывать о своих прежних плаваниях и приключениях и упомянул Таддео. Я сказал, что Таддео родом из нашего местечка и недавно вернулся в родные края.

– Да, славно мы с ним плавали на «Любимце Фортуны», – ответил Роберто. – Потом я оказался на другом корабле… Когда узнал, что «Любимец Фортуны» утонул после встречи с пиратами, всё думал, как там Таддео. Как я рад, что он спасся.

– Он потерял в том сражении руку, но остался жив, – сказал я.

Роберто кивнул, как будто сам догадывался об этом, и внимательно посмотрел на меня. Ветер захолодил спину. Я представил, что будет, если Роберто предскажет мне что-то плохое, и невольно поёжился.

III. Кармела из Порт-Ройала

Прошло уже почти полтора месяца с тех пор, как мы в последний раз видели берег. К долгому плаванию привыкаешь, но однообразие надоедает, особенно в еде, которая становится всё хуже и хуже с каждым днём. Вода протухает, солонина портится, темнеет, в ней заводятся черви. И фасоль в суп идёт тоже, прямо скажем, не для господского стола. Запихиваешь в себя эту мерзость только потому, что иначе ноги протянешь.

И не по себе порой становится – вблизи от берега как-то надёжней, а если на тысячи миль вокруг тебя одна вода, поневоле считаешь дни и гадаешь, когда доберёмся до материка и доберёмся ли…

Есть ещё одно, что сложно представить сухопутному человеку: на судне везде теснота, а в долгом морском переходе перед тобой каждый день одни и те же лица. Сперва это даже приятно, потом не очень, а потом надоедает не на шутку. В кубрике повернуться негде, а вонь, скверная еда и постоянная усталость только подбавляют масла в огонь. И тогда любая мелочь может показаться обидной, любое слово может вызвать ссору.

Помните, я вам рассказывал про Луиджи, который сразу меня невзлюбил, и я его – тоже? Так вот, этот Луиджи по-прежнему не скрывал, что мы с Франческо ему не нравимся. Он считал себя невесть кем и хотел, чтобы все ему в ножки кланялись. Просоленных матросов постарше, вроде Руджеро, он и сам опасался, зато любил отыгрываться на новичках.

Сперва дело не шло дальше обычного упрямства и дурости – ну там оттолкнёт на трапе, выругается сквозь зубы в нашу сторону или обзовёт трюмными крысами… Да, в наши обязанности входило откачивать воду из трюма, это работа как раз для неопытных новичков – но я, например, её не стыдился. Кто-то же должен был это делать. И другие ребята из-за этого не смеялись над нами и не обзывались! Мы с Франческо решили не обращать на Луиджи внимания – чтобы каждому дураку отвечать, времени не напасёшься. Я думал, так оно и пойдёт дальше, но Луиджи не унимался. Однажды в кубрике, когда ни Руджеро, ни Филиппо, ни Франческо не было поблизости, он сунул мне комок своей вонючей грязной одежды.

16

Серость морская – молодой, неопытный моряк (морск. шутл.).

17

Травить море – страдать от тошноты, морской болезни (морск.).