Суд и государство

В такой ситуации возникают два других фундаментальных вопроса. Первый заключается в том, чтобы понять, насколько правосудие как конституционная миссия a priori может анализироваться через призму такого понятия, как эффективность, будь то эффективность, касающаяся защиты индивидуальных свобод, или экономическая эффективность, особенно когда мы говорим об эффективности, скажем так, «тактической», т. е. сопряженной с немедленными результатами, социологически видимой, трансформируемой в позитивную статистику или, допустим, в скорые экономические успехи. Думается, что в случае с правосудием такой подход недопустим по самым разнообразным причинам: и в силу, в частности, отсутствия внятных критериев оценки[79], и в силу конфликтного характера права, всегда вынужденного признавать неправоту одной из сторон, после чего она остается неудовлетворенной, и в силу объективной невозможности количественно измерить справедливость.

Второй вопрос вытекает из негативного ответа на первый: если эффективность судебной деятельности остается неопределенной, более того, вообще не может быть измерена, то почему именно суд, даже если он независим и беспристрастен, должен осуществлять соответствующие полномочия? Ответ на него, как представляется, лежит в плоскости другого вопроса: не следует ли рассматривать проблему не столько в ракурсе защиты прав (в социологическом или экономическом смысле), сколько с точки зрения легитимации ограничения прав, т. е. как сугубо институциональную, правовую схему? Иначе говоря, на самом деле нет судьи, который защищает, а есть судья, который легитимирует, что требует от него не меньше независимости или беспристрастности, иначе любая легитимация обречена на провал. Судебное действие в такой ситуации предстает в качестве процессуализации государственной деятельности, что позволяет создавать институционально и юридически корректные механизмы, в частности, в том, что касается ограничения индивидуальных прав. Если здесь и можно говорить о некой эффективности, то только о стратегической, а не о тактической эффективности, неуловимой на социологическом уровне, но видимой скорее исторически, когда государство выстраивает, причем с немалыми трудностями, систему легитимных процессуальных ограничений для своих действий, в силу чего у него появляется потребность в судье, который смотрит по обе стороны границы – как в сторону публичного (общего) интереса, так и в сторону индивидуальной свободы.

Данная схема абсолютно понятна юристу, для которого такого рода легитимация, процессуализация представляет собой ценность в себе – ценность объективную и доктринально бесспорную. Но как обосновать ее в глазах общественного мнения, поскольку социологическое обоснование (с точки зрения эффективности), как мы убедились, невозможно? Здесь объективная институциональная схема может разве что трансформироваться в схему символическую, когда символы важнее социологических данных. В итоге в плане общественного мнения это всего лишь вопрос о символах: или символы, причем всегда неуловимые статистическими методами, существуют и тогда правосудие процветает вместе с ними, или ничего не работает и тогда любая реформа бесполезна. Другими словами, правосудие не может осуществлять свою конституционную миссию, будучи сведенным к чисто техническому инструменту и полностью объективизированным. Ему также необходимо другое измерение – символическое и субъективное, в котором доверие и сдержанность общества превалируют над статистикой, социологистскими подходами и экономистскими иллюзиями.

Глава III

Судья в поисках собственной легитимности

§ 1. Правосудие: власть государства или власть в государстве?

1.1. Условия легитимности судьи

Независимость и беспристрастность являются двумя фундаментальными принципами судебной системы, так как эти два принципа призваны гарантировать участникам процесса, что акт правосудия будет обусловлен исключительно аргументами, которые вытекают из судебного разбирательства при отсутствии какого-либо давления или какой-либо предвзятости, и будет вынесен в соответствии с нормами права.

Независимость судебных органов закреплена в Конституции Франции. Она вытекает, с одной стороны, из принципа разделения властей, а с другой стороны – из гарантий статуса, которые предоставлены магистратам с целью уберечь их от давления, угроз или влияния, которые могли бы воздействовать на их способность и свободу судить.

Беспристрастность, важность которой, в частности, подчеркивается Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод, решениями Высшего совета магистратуры, рассматривающего соответствующие вопросы в качестве дисциплинарного органа, и публикуемым им Сборником деонтологических обязанностей магистратов, означает, не претендуя здесь на точное определение, отсутствие какой-либо предвзятости или заинтересованности со стороны судьи.

В этом смысле независимость касается скорее отношений судьи с другими ветвями государственной власти и является необходимым, но недостаточным условием его беспристрастности, которая в большей мере затрагивает взаимоотношения судьи с участниками процесса.

Эта независимость и эта беспристрастность должны не только реально иметь место, но также ощущаться таковыми тяжущимися. Судья должен быть беспристрастным, более того – он должен оцениваться и восприниматься таковым сторонами процесса. Речь идет о том, что принято называть концепцией объективной беспристрастности[80].

Независимость и беспристрастность судьи являются необходимыми условиями его легитимности, поскольку в отличие от других властных органов государства легитимность судьи проистекает исключительно из акта его назначения на должность, по крайней мере во Франции, где назначение судьи осуществляется исполнительной властью с учетом той свободы выбора, которую оставляет ей Высший совет магистратуры. В этом смысле французская Конституция закрепляет существование не судебной власти (pouvoir judiciaire) как таковой, а судебных органов (autorité judiciaire). Данному спору уже очень много лет, так как еще римляне видели в осуществлении властных полномочий два различных проявления, которые надо отличать друг от друга: potestas, т. е. власть в собственном смысле, автоматически вытекающую из занятия какой-либо должности, наличия чина или обладания особым статусом, в каком-то смысле легальную власть, и auctoritas, т. е. некую особую власть, которая исходит от самого лица, осуществляющего властные полномочия, когда данные полномочия вытекают из личного авторитета их обладателя[81].

К этим принципам независимости и беспристрастности предъявляется особый уровень требований по уголовным делам, так как в этой сфере судья призван пресекать путем назначения наказания преступное поведение, которое, помимо вреда, часто причиняемого непосредственной жертве преступления, главным образом посягает на общественный порядок, гарантом и хранителем которого является государство.

Помимо этого во французском судоустройстве магистратура состоит из магистратов прокуратуры (прокуроров) и судейских магистратов (судей). Все они являются магистратами, но осуществляют различные функции и имеют отчасти различный статус[82].

Действительно, судьи обладают гарантией независимости. Они назначаются на должность с учетом обязательного к исполнению заключения Высшего совета магистратуры и пользуются несменяемостью; после назначения они могут быть переведены на другую должность, даже в порядке повышения, только в том случае, если сами выдвинули свою кандидатуру.

79

По поводу проблемы с критериями см. также § 1.5 данной главы.

80

О разграничении субъективной и объективной беспристрастности см. также § 1.1 гл. IV ч. I и § 2.3 гл. V ч. II данной монографии, а также далее в этой главе.

81

Современное французское конституционное понятие autorité judiciaire концептуально и этимологически ближе римскому понятию auctoritas. Поэтому применительно к судам речь часто идет не столько о власти (pouvoir) в собственном смысле слова, сколько об автономной системе государственных органов, обладающих особым авторитетом в силу профессиональных качеств и статуса судей. В то же время понятие «судебная власть» (pouvoir judiciaire) также широко употребляется во Франции, что и предопределяет наличие дискуссий, которые упоминаются в данном параграфе (примеч. отв. ред. для русского издания).

82

О французском понятии магистратуры см. подробнее § 1 гл. I ч. II данной монографии.