Страница 17 из 20
Летела я в Женеву 11 сентября. – Не боишься? – спросили меня перед отъездом, учитывая памятную дату. «Это же Швейцария, – ответила я, – ни в ней самой, ни в ее самолетах еще никогда ничего не происходило». Причем, не потому что к этому нет теоретических предпосылок – страна интернациональная, одних мусульман проживает больше полумиллиона (на 8,5 млн жителей), и вопрос эмиграции стоял остро, пока не приняли в сентябре 2006 закон об ужесточении, немецкоязычные кантоны были за новый закон, франкоязычные – против. Дело в самой сути Швейцарии – это страна покоя. Нейтралитет – государственная доктрина, но и сам уклад жизни таков, что роль врага исполнять некому. Единственный реальный хозяин страны – ее народ, потому всякий вопрос решается не волей правительства, а референдумом. Кантоны голосуют, и если это вопрос внутренний, то каждый кантон остается при своем, а если общешвейцарский (как с законом о мигрантах), то принимается вариант, за который проголосует большинство кантонов. Их количество, кстати, тоже неоднозначно: при одном счете – 26, при другом – 23 плюс три полукантона.
Франкошвейцарцы жалуются: алемаников в стране большинство, потому все выходит по-ихнему. А эти две национальности никогда ни в чем не согласны. Впрочем, можно ли применить к Швейцарии слово «национальность»? Разговариваю с женевцами (так называется не только город, но и кантон): «Наша культура – французская, и кухня, и вкусы. Вот когда Кальвин провел здесь реформу, и Женева стала протестанской, то жители ездили в Каруж, который тогда принадлежал Франции (Савойе, которая теперь – часть Франции). Потому что кальвинизм – это строгость во всем: еда должна быть скромная, то есть невкусная, одежда почти монашеская, никаких украшательств в архитектуре и интерьерах. Иконы, скульптуры и картины Кальвин сжег, запрещая всякие изображения, ни вина выпить, ни погулять-повеселиться. Вот и ездили в соседний католический Круаруж – глотнуть воздуха». Я немедленно захотела туда поехать, это несколько остановок на трамвае от центра Женевы. Маленький городок, по сравнению с Женевой – может, чем-то и напоминающий французские (савойские) поселения, но не самые выразительные.
Кальвинизм оставил свою печать на кантоне Женева, здесь надо искать не красот, тут решаются важные дела (европейская штаб-квартира ООН), регулируются финансовые потоки (ВТО), вот скамейки – это средневековые банки: на них меняли деньги, давали взаймы, а если какой меняла и ростовщик обманывал, его скамейку ломали. Скамейка – это banca (отсюда банк), сломанная скамейка – banca rotta (отсюда банкрот). А вот скамья, на которой любил сидеть Карамзин – 126 метров длиной. Вдоль нее идет каштановая аллея, на которой один каштан, дальний, согнувшийся в три погибели, называется «официальным». Нечто вроде сурка Фила по-женевски. День прихода весны в Женеве – это день, когда официальный каштан выпускает первый листик, о чем радостно сообщается в новостях. Традиции – почти двести лет, но в отличие от сурка, каштан все тот же. В последние годы климат сбоит настолько, что листок полез в январе, потом и вовсе в декабре, и городские власти задумались о том, не спилить ли его. Может, оттого и сбои, что он слишком стар, того и глядишь, помрет на рабочем месте, и весна больше никогда не наступит.
Сидеть на улице в центре Женевы – то же, что на берегу озера в парке, только вокруг – городской коловорот и отовсюду смотрит история своими башнями и храмами. Вот писатели и облюбовали себе всякие скамейки, а Байрон – камень, на котором сочинял третью песнь «Чайльда Гарольда». Устав, брал лодку и катался по Женевскому озеру. Он приехал сюда после падения Наполеона (с 1798 по 1815 Швейцария принадлежала Франции) – Женева переживала очередной подъем. С 58 года до н. э., когда гельветы, населявшие Швейцарию, пытались побороть Цезаря, подъемов было много. Женевой Женеву как раз Цезарь и назвал: от слов «исток» и «вода», так же назвал и Геную (Genova) – потом их развело произношение. А поэт-лорд, однажды кружа на лодке по озеру со своим другом поэтом Шелли, попал в шторм. Выбрались они только у замка Шильон, возле самого русского в Швейцарии городка Монтрё.
В замке, принадлежавшем савойскому герцогу, была тюрьма. Кого казнили – вешали, обрезали веревку, и тело, съезжая по устроенной под виселицей «горке», наподобие нынешних детских, падало в озеро. Лорд Байрон был впечатлен местом и, как мальчишка, вырезал на одной из колонн узилища свое имя. Побывал, мол, но об этом и так все знают, благодаря его знаменитой поэме «Шильонский узник». Удивительно, конечно, что на озере может быть шторм, но в Швейцарии озера – это океаны, в них – исток главных европейских рек, Роны и Рейна. Швейцария – Европа в миниатюре. И вся прорезана озерами. Я даже подумала, что эмментальский сыр потому такой, с большими дырками, что сама страна – вся в глазках озер. Женевское озеро называется так только в Женеве, в других кантонах возмущаются: «Это озеро Леман, а женевцы его все время присваивают».
«Мы окружены Францией, там – Эвиан, тут – Аннси, здесь Лион», – показывают мне – и вон, вдалеке, снежный Монблан». Только я было понимаю, что женевцы – франкофилы и почитай что французы (хоть и не наблюдаю сходства с Францией), как мне немедленно объясняют, что Франция для женевцев – вовсе не пример для подражания, и французские нравы кажутся им дикими: «Что это такое, чуть что – забастовки, демонстрации, неужели нельзя спокойно созвать референдум и проголосовать?». Жан-Жак Руссо – ему выделен мемориальный островок на озере в центре города – сбежал во Францию в 16 лет, так это тогда, в XVIII веке в Женеве было душно и пресно из-за кальвинизма (где его труды были запрещены, в то время как Вольтер, напротив, устремился из Парижа в Женеву), а в XIX веке пошла совсем другая жизнь. Появилось прогрессивное правительство, разрушило все крепостные стены (о чем теперь женевцы жалеют – не похвастаться стариной), разрешило исповедывать все религии, русский Кресто-Воздвиженский храм тоже тогда построили, русские традиционно любят Женеву, здесь и Достоевский жил и писал «Идиота». И женевцы любят русских – при поддержке Александра I, на Венском конгрессе (1815), Женева стала швейцарской. А прежде единственным послаблением кальвинистов был вот этот дом – лютеранская церковь XVII века. Тоже протестантизм, но помягче. Ее разрешили построить с двумя условиями: чтоб здание ничем не напоминало церковь (снаружи оно и выглядит как жилой дом) и чтоб лютеране заботились обо всех больных и нищих города. Ну они и заботились, и даже собирали всех гуляк в кутузку. Это в городской Ратуше, где правительство и куда любой может зайти, даже в зал, когда идет заседание, внизу – средневековый вытрезвитель, зарешеченная комнатка, теперь там подсобка. Для справедливости надо сказать, что Кальвин, хоть и сжигал, бывало, инакомыслящих на костре, но считался гуманистом, создавшим в Женеве «протестантский Рим», приютивший французских гугенотов после Варфоломеевской ночи, он создал Женевскую Академию и до сих пор имеет множество последователей.
Вон высоченная крепостная стена, единственная сохранившаяся, снизу на нее смотришь как из пропасти: Швейцария – многоуровневая, из-за гор, здесь все что не озера – Альпы. Стена – женевская святыня. В 1602 году савойцы, бывшие тогда отдельным герцогством, пытались взять эту стену штурмом, ночью. Некая жительница, матушка Руайом (фамилия ее значит – «королевство»), мать 16 детей, почему-то вместо того, чтоб спать, варила в это время суп в котелке. Заслышала шум и сбросила котел с кипящим супом на савойских солдат со словами: «Так погибают враги республики». Эта победа стала для женевцев главной в их истории, они же не вояки, не забияки, главное оружие швейцарской армии известно всему миру – красные (а теперь и любого цвета) складные перочинные ножи с крестом. Сначала их производили только для армии, потом – для всех. Мне даже, похватстаюсь, один из двух производителей этих ножей, Venger, подарил именной нож. Достану его в ночь с 11 на 12 декабря (в эту ночь в 1602 году и был сброшен котелок) и буду кричать: «Так погибают враги республики».