Страница 16 из 20
В Люцерне похожая история. Анжела Розенгарт купила четырехэтажное здание все той же Бель-Эпок и разместила там коллекцию живописи, которую она и ее отец, арт-дилер, собирали всю жизнь. Она дружила с Пикассо, там много его работ, и несколько ее портретов. На одном она изображена в колье, которое надела специально, придя на встречу со мной, любезно согласившись провести для меня экскурсию по своему музею. А всего у нее собраны сотни работ все тех же великих, от Клее до Шагала. И со всеми она была знакома, кого-то застала только в детстве, с кем-то провела полжизни, и всех пережила. Так, неожиданно, я приблизилась к легендарной эпохе – через одно рукопожатие.
В Винтертуре – еще и главный швейцарский Музей Фотографии, расположенный в двух зданиях. В одном – историческая фотография и фототека, в другом – современные авторы. Посетителей там бывает пятьдесят тысяч в год, а в Кунстхаусе – чуть больше трех тысяч. Живопись и скульптура, любого периода, многим стали казаться знаемыми наизусть, а фотография будто бы еще таит в себе открытия.
В Роршахе, кантон Санкт-Галлен, на берегу Боденского озера, стоит прозрачный куб, Forum Würth, вход в который украшают скульптуры Ники де Сан-Фалль, а внутри – выставка из 80 работ, названная «Жажда леса» (Waldeslust). Это – малая часть коллекции современного искусства Рейнхольда Вюрта, который собрал уже 17000 объектов и открыл для них пятнадцать музеев. Его концепция – искусство, встроенное в жизнь: музей располагается в офисном здании его фирмы, и вход свободный.
Художник Ансельм Кифер, родившийся под конец войны в 1945 году в немецком бункере, всю жизнь исследовал в своих картинах истоки нацистской катастрофы, возводя ее к мифам о немецком духе, особом пути, великой миссии и великом вожде со времен сказочных нибелунгов. На выставке он представил объемную работу нарисованного выжженного леса, на фоне которого – настоящие ветки с засохшими листьями и цветами, поломанные скворечники, вырванные куски арматуры и бетона. Работа названа «Фея карбункула», фея пылающих углей. А американский художник Дэвид Лонго (р. 1953) только и пишет углем, на выставке – реалистически выписанный углем лес, где видна каждая иголочка и травинка, в его представлении мир черно-бел, а раскрашивают его люди своим воображением. Рядом – фотография упакованных деревьев Кристо (того, который упаковал Рейхстаг), дальше – целый иконостас грибов, составленный из семидесяти небольших картин, на каждой – реальный или вымышленный гриб, а если приглядеться, у них можно обнаружить человеческие лица (автор – Ламберт-Мария Вайнтерсбергер). В том же зале – скульптура австрийца Гюнтера Даниша (р. 1958): черный ствол дерева, из которого растут то ли камни, то ли грибы, а из них торчат колючки и волосинки, подойдя ближе, видишь, что это фигурки людей.
Выставка примечательна не только качеством работ, но и их перекличкой, в целом она составляет сюжет романа о последнем столетии. Где пылающие угли сменялись радужным светом.
Вот диптих: скульптура, черная ель, не очень-то совершенная, но она – данность, которую тот же автор, Дональд Бехлер, изобразил на холсте. Изображенное «хуже» изображаемого – копия всегда хуже оригинала, хочет сказать автор. Или Георг Базелиц, художник, пишущий картины вверх ногами (так они и висят). Казалось бы, зачем? Внизу, в постоянной экспозиции, работа знаменитого скульптора сэра Аниша Капура, представляющая собой стальной круг с вогнутым стальным же зеркалом. Когда подходишь близко – видишь свое отражение «как есть», отходишь – и ты уже перевернут. Видимое нами – иллюзия, если смотреть на Землю сверху – все на ней окажется вверх ногами. Картины Роберта Лонго – черные, он пишет (очень реалистично) углем, считая, что разноцветный мир – не более, чем особенность человеческого зрения, преобразующего световые волны в цвета. А Дэвид Хокни представил на выставке работу из шести холстов, изобразив пейзаж большей протяженности, чем может видеть глаз. Так что это очень осмысленное, аналитическое искусство. В своем роде тоже Бель Эпок – мирное время, позволяющее разглядывать жизнь и философствовать о ней. В Швейцарии оно всегда такое.
Из Роршаха я отправилась в кантон Тичино, из холода и дождей в тепло и солнце. И опять пошла в музей, только что открывшийся – в Лугано построили мультифункциональный культурный центр Lugano Arte e Cultura (LAC), там множество залов для всех видов искусств, здание, разумеется, из стекла – вертикаль застывшей воды к горизонтали озерной, есть даже древнегреческий амфитеатр на открытом воздухе. Так что теперь в Лугано разом появились музей, театр, концертный зал, залы для банкетов и конференций, студии, терраса с шезлонгами для культурного отдыха – стеклянная махина огромна и призвана приобщать италоязычных граждан к прекрасному.
В постоянной экспозиции – много Альберто Джакометти (куда ж без него, швейцарская гордость, ныне самый дорогой скульптор в мире), Пиранези, де Кирико, Сегантини – итальянский уклон здесь само собой разумеется. Из временных выставок я застала две, обе интересные. Молодой художник из Берна по фамилии Зимун выставил на целую стену инсталляцию под названием «171 моторчик, хлопковые шарики и короба 60:20:20». Белые шарики на коротких шлангах (шеях) по-всякому трепещут под действием моторчиков, а ящички служат рамками, границами. Как бы человек, личность (голова) которого активируется моторчиком (сердцем или кто его знает), но свободен он лишь в пределах ящичка (своего тела или общественных рамок).
Другой автор – британско-американский авангардист Энтони МакКолл, представил инсталляцию «Жидкий свет». В полной темноте лазеры рисуют на экранах белые линии, в световой луч добавляется дымок, отчего границы этого луча кажутся прочерченными, как некая твердь. Заходя в пространство света, получаешь на себе густые белые полосы, кажущиеся со стороны элементами одежды, а внутри ощущаешь себя как в море или в середине ржаного поля, но точнее – в космосе, в невесомости. Выход из луча кажется приятным возвращением на родную землю.
Выйдя из центра, садимся на площади перед ним выпить кофе, и хочется спеть «Ах, Лугано, жемчужина у моря», но это еще не жемчуг, а перламутровая раковина, жемчужина зреет долго, и она – в столице кантона, Беллинцоне. Крепостная «кремлевская» стена и замки строились с I века до н. э. по XVI на высокой горе. В наше время содержать все это было дорого, и местные власти распродали гору частным владельцам. Потом выкупили обратно, у кого смогли (до сих пор внутри крепости сохраняются частные виллы), и не зря: в 2000 году ЮНЕСКО внесло Беллинцону в реестр мирового наследия. Мы пообедали на вершине горы в гротто – это такие пещеры, некогда для хранения продуктов, которые постепенно превратились в таверны. Та, в которой мы были – гастрономический ресторан, и сели мы не в самой пещере, а на террасе, чтоб созерцать город сверху. Чувствовали себя совершенно в Бель Эпок – я стала ценить эту возможность выключения из сегодняшней, противоположной ей, Epoque Terrrible.
Швейцарский пазл
Население Швейцарии – пол-Москвы, чуть больше. С Россией и сравнивать нечего, тем не менее, в отечественной федерации больше единства, чем в Конфедерации Гельветика: в каждом из 26 швейцарских кантонов свои законы, праздники, обычаи, конституция, гимн – настоящий пазл. По другому счету кантонов 23, из них три полукантона. Государственных языков – четыре: немецкий, французский, итальянский и ретороманский, но в каждой части страны говорят только на одном из них. Ретороманского не знает никто, кроме 50 тысяч жителей соответствующего кантона (Давос и Сент-Мориц, самые фешенебельные курорты – там), но и другие «чужие» государственные языки не в ходу. Зачем франкофонному женевцу итальянский или немецкий? Или жителю Цюриха – французский и итальянский? Франкофоны в немецкоязычную часть не ездят, и это взаимно, а тичинцы, италоязычные, по-немецки говорить вынуждены: львиная доля туристов – алеманические швейцарцы и немцы. Алеманический (по-франкошвейцарски, или, что то же, по-романдски) – значит, житель немецкоязычных кантонов. Тут – внимание – терминологический букет таков, что разобраться трудно не только иностранцу, сами швейцарцы затрудняются описать свою страну целиком, будто она так велика, что всего в ней не охватишь и не упомнишь. Страна точности – самых совершенных часов в мире – расплывчата во всем, что касается ее самой. Примеры двуязычия есть: Люксембург, где у всех два одинаково родных языка, Бельгия, где города делятся на фламандские и франкоязычные, а жители владеют одним как родным, другим – как выученным. В Швейцарии все сложнее. Немцы не понимают немецкоязычных швейцарцев, а швейцарский французский хоть и соответствует оригиналу, но отличается более медленной речью и как бы литературным, не разговорным, словарем.