Пытаться не любить тебя

— Монаха не делает одежда, в противном случае я должна бояться тебя.

— На самом деле, ты должна меня бояться.

— В самом начале так и было, но только на мгновение и только потому, что я приняла тебя за Гранта. Я боюсь темноты больше, чем тебя.

Маркус нашёл зажигалку. Пламя, небольшое и краткое, превратило конец сигареты в оранжевый уголёк. Он сильно затянулся, а затем вместе с проникшим в лёгкие дымом, пробормотал бесцветным голосом:

— Ты ошибаешься. Я не тот парень, кто изнасилует тебя, этого никогда не случиться и тебе не надо бояться меня в этом смысле. Но не ищи и не выдумывай себе ничего другого. Ты мне платишь, и я тебя сопровождаю. Ты помогаешь мне, а я помогаю тебе. Это соглашение, больше ничего и точка.

Пенелопа кивнула, пока копалась в карманах своего пальто. Слова Маркуса были правильные, конечно они были предпочтительнее, чем слова от другого мужчины, неважно какого. Того кто придет в её жизнь и придумает миллион сказок, чтобы втереться ей в доверие, как это сделал Грант. Она предпочитала эту искренность, даже если такая правдивость делала больно её сердцу.

— Вот, возьми, — наконец сказала она, вытаскивая пять банкнот по десять долларов. — Это твой первый гонорар.

Маркус убрал эту заначку в собственный карман. Он ни минуты не колебался. Дополнительная демонстрация его прямолинейности. Давать и брать, и ничего другого.

— Теперь скажи мне, что я должна сделать, чтобы пойти навестить Франческу.

На несколько секунд он замолчал. Затем рассказал ей о тюрьме, в которой сидела Франческа. Тюрьма находилась на расстоянии примерно миль в двести отсюда. Лучший день для посещений в воскресенье – было больше людей, а проверки проводились не очень тщательно. Она должна быть готова к личному досмотру и приготовить ответы на несколько вопросов о том, почему навещает заключённую.

— Когда Малкович узнает об этом, то может спросить о чём-то в это духе, — сказал Маркус, почти самому себе в полголоса.

— Сразу видно, что у тебя нет ни капли романтического духа. Ты думаешь, они слушают ваши разговоры?

— Нет. Они не доходят до этой точки. Она же не какая-нибудь террористка талибана.

— Хорошо, ну, тогда я скажу ему, что я пошла сказать ей, что история между вами закончилась. Что ты не нашёл в себе мужество сделать это. В это он поверит.

— В это он поверит, потому что сам так поступил бы. Потому что он посредственный чиновник, который хотел бы бросить свою уродливую жену, бог знает сколько времени, но не смеет, и был бы счастлив, если кто-нибудь сделает это вместо него.

— Или он поверит, потому что знает как ты любишь Франческу и понимает, что увидеть её глаза в слезах – убьет тебя.

— Франческа никогда не заплачет из-за дерьма такого рода.

— Быть брошенной любовью всей жизни – это дерьмо?

— Ты не можешь понять.

— Что? Что я не могу понять?

Он на ходу развернулся, и в этом движении было что-то звериное.

— Что означает слово выживать. Кто выплакал все свои слёзы в двенадцать лет, тот не прольёт больше ни одной. Она заботится обо мне, но если я её брошу, то от этого она станет сильнее, чем прежде. Никогда не видел чтобы она плакала, никогда. И в любом случае это гипотетические рассуждения, потому что я собираюсь умереть вместе с ней.

Пенни не сделала никаких комментариев. Она всегда была убеждена, что любовь – это жить с кем-то, а не умереть, но она не возражала ему. Для него всё было так: жизнь была война, а любовь – оружие. Быть вместе против чего-то или не вместе и на этом всё. Она не имела понятия о прошлом обоих, через что им пришлось пройти и что разделить. Но была полностью уверена – такой тип любви являлся максимумом того, что оба могли себе позволить.

«Уверена – это больше, чем я когда-либо смогу получить».

— Как я туда доберусь? — спросила его.

— Как мы доберёмся.

— Ты поедешь со мной?

— Я не отпущу тебя одну. Никогда не знаешь, что может случиться. Мне нельзя, но я всё равно поеду с тобой.

— Ты хочешь быть уверен, что моя миссия будет выполнена хорошо?

— Скажем так.

В этот момент дождь усилился. В один миг он полил как из ведра. Маркус выбросил сигарету и взял Пенни за руку, волоча её к входной двери дома. Она чувствовала себя, как будто бы её ноги сделаны из глины. Они промокли больше, чем цыплёнок, упавший в лужу. Маркус провел рукой сквозь короткие волосы, разбрызгивая вокруг себя капли.

—Заходи домой и переоденься , — приказал ей Маркус, — Если ты заболеешь, то в воскресенье мы не сможем никуда поехать.

— Как ты бескорыстен.

— Ты мне нужна и я хочу, чтобы ты оставалась здорова, по крайней мере, до воскресенья.

— А потом я могу умереть?

— Абсолютно свободно.

Пенни что-то пробормотала и начала подниматься по лестнице. Как обычно было темно. Маркус достал из кармана фонарик, небольшого размера, но мощный. Карамельного цвета круг, осветил лестницу почти как днём.

Когда она попыталась войти в собственную квартиру, Пенни поняла, что случилось не серьезное, а трагическое недоразумение. Бабушка закрыла дверь на щеколду. Дверь открывалась на три или четыре сантиметра, а потом блокировалась. Ей удалось бы попасть во внутрь только если бы она была листом бумаги. Пенни парализовало напротив приоткрытой двери, что давала ей отпор. Маркус, стоящий позади, сказал:

— Я выбью её в одно мгновение. От этих безделушек никакого проку.

— А ты можешь это сделать тихо?

— Немного шума будет, щеколда сделана из железа, это не печенье со стиральным порошком.

— У моей бабушки случиться инфаркт от страха. И то же самое произойдет, если позвонить на домашний телефон.

— Что тогда собираешься делать?

Она повернулась и с испугом посмотрела на него. Напуганная тем, что собиралась сказать.

— Легко. Пойду спать к тебе.

Маркус вздрогнул, совершенно неуместно для такого большого и сильного мужчины как он.

— Даже не думай.

— Ничего страшного. Тогда я останусь здесь, заболею пневмонией, и Франческа останется с сомнением, что ты сволочь.

— Франческа уже в курсе, что я сволочь. Ты не можешь попросить гостеприимства у какого-нибудь соседа?

— Я не знаю никого достаточно хорошо, чтобы просить об услуге подобного рода.

— Ты и меня не знаешь достаточно хорошо, но однако, всё равно просишь о подобной услуге.

Пенелопа склонила голову набок, уставившись на него в провокационной манере.

— В чём проблема? Ты думаешь, что я наброшусь на тебя во время сна?

Маркус насмешливо усмехнулся и приблизился к ней лицом. Он сказал ей на ухо и их влажные щеки соприкоснулись.

— Не шути с огнем, обезьянка. Ты последняя девушка в мире, к которой прикоснусь на трезвую голову, но если ты запрыгнешь на меня ночью, то можешь не оказаться на высоте моих ожиданий. Я мужчина и у меня все шестерёнки работают. Итак, думай, что говоришь.

— Я могла бы согласиться, откуда ты знаешь?

— С таким вот лицом? Я на это не куплюсь. Без сомнения, ты хочешь чтобы тебя трахнули. Но если после этого я отнесусь к тебе, как поступаю обычно со всеми кто не Франческа, ты умрёшь от разрыва сердца.

Пенни почувствовала дрожь, воображая эпилог вроде этого: Маркус, который уходил без какой-либо нежности после секса. Это показалось ей мучительной перспективой, ещё более жестокой, чем уверенность в том, что она никогда не окажется с ним в постели.

Эти мысли прервал энергичный чих.

— Учитывая это, мы достигли, как говорится, тупика, — утвердительно сказала она. — Где сегодня ночью Пенни будет спать? Как считаешь, пневмония прискачет галопом?

Маркус издал стон усмирённой ярости. В тишине похожий на гул.

— Окей, пойдём ко мне, но веди себя хорошо.

— Что за чушь. Ты, похожий на ожившую иллюстрацию похоти, говоришь мне вести себя хорошо?

— Тебе не ясно с кем имеешь дело, верно? Я пытаюсь защитить тебя. Но если ты спровоцируешь меня ещё раз, я дам тебе понять, о чём подразумеваю.