Страница 49 из 195
«Садиленко С. В. - предусмотрителен, энергичен, вместе с тем испытывает затруднения при встрече с непредвиденными обстоятельствами.
Колесников Д. Р. - энергичен, активен, обладает критическим мышлением, ощущает уверенность в себе и в своих силах, адекватно относится к требованиям действительности, чувствует достаточную приспособленность к обстоятельствам, сохраняет хороший контроль над своими переживаниями, стремится сохранять оптимизм, (…) держится уверенно, хорошо переживает сильные эмоциональные нагрузки, с упорством добивается выполнения своих намерений, полагается на свой рассудок, стремится к практичным поступкам.
Аряпов Р. Р. - предусмотрителен, активен, мыслит критически, адекватно относится к требованиям действительности, хорошо владеет собой, не идет на поводу своих слабостей и колебаний настроения, стремится к добросовестности и ответственности в делах, проявляет выдержку и спокойствие в делах, реально оценивает свои силы и обстоятельства, имеет хорошую работоспособность, умеет контролировать свое отношение к неудачам».
И все-таки я решил и здесь заручиться заключением специалиста. Ксерокопии записок Дмитрия Колесникова и Сергея Садиленко, а также ксерокопии писем, которые они писали при жизни и которые любезно прислали мне их родители, я направил академику Алексею Алексеевичу Леонтьеву[61], всемирно известному психолингвисту.
С Алексеем Леонтьевым я знаком десяток лет и не раз обращался к нему за консультациями. Самым впечатляющим было его заключение по делу Артема Тарасова против редакции газеты Washington Post. В Королевском суде Великобритании адвокаты газеты представили в качестве доказательства черновик записей, которые корреспондент якобы делал в процессе интервью с Артемом. Эти каракули, по мнению газеты, подтверждали, что Тарасов в беседе с журналистом сам рассказал, что отмывал деньги членов российского правительства. Леонтьев смог не только убедить суд, что записи в блокноте выполнены не во время интервью, но и установил, с какой стороны падал свет на лист бумаги. По сути дела, его заключение обязало редакцию Washington Post опубликовать опровержение и выплатить Артему Тарасову компенсацию.
Вывод академика Леонтьева однозначен: в записках Дмитрия Колесникова и Сергея Садиленко признаков стресса не зафиксировано. (Приложение № 10).
Вообще-то вопрос прижизненной стрессовой ситуации является предметом посмертной психологической экспертизы и к судебно-медицинскому исследованию не относится. В составе комиссии, которая проводила экспертизу, нет ни одного специалиста в области психологии.
В одной из телевизионных передач тот же Колкутин заявил:
«Судя по тем запискам, которые мы исследовали, пишущие их люди вполне владели собой, т. е. их стрессовая ситуация, она оставалась внутри, наружу никак не проявлялась, и почерк и одного автора записки, и другого автора записки свидетельствует о том, что даже когда вторая часть записки Колесникова писалась в темноте, тем не менее можно утверждать, что это не состояние паники или нервного срыва. То есть человек вполне владел собой».
О психологической устойчивости моряков говорит и мой оппонент, генпрокурор Устинов:
«Странно только, что письмо написано ровным почерком в состоянии уравновешенности (это установили эксперты), при том что Борисов прекрасно знал о смертельной опасности. Казалось бы, о чем разговор? Дело нехитрое. Но когда человек находится в состоянии готовности к смерти, такая его предусмотрительность вызывает уважение. Русский офицер способен превозмочь себя ради дела, которому он посвятил жизнь. К сожалению, приходится высказывать это в адрес героев посмертно».
Устинов говорит о третьей записке, которая носит исключительно личный характер и неинформативна. А вот еще цитата от Устинова:
«В почерке исследуемой записки не имеется признаков, указывающих на наличие у Садиленко С. В. в момент исполнения записки болезненных изменений нервной системы и опорно-двигательного аппарата».
Как же может господин Устинов, с одной стороны, на основании заключения Колкутина утверждать, что подводники в 9-м отсеке жили не более 8 часов, и тут же, ссылаясь на те же записки, которые приводит Колкутин в качестве доказательства стресса, заявлять, что стресса не было?! Не стал бы я, Владимир Васильевич, держать вас в адвокатском бюро даже в качестве помощника адвоката — только уборщиком.
Глупо утверждать, что моряки 9-го отсека вообще не испытывали стресс. Вопрос в том, какие события привели к стрессу и как моряки адаптировались к ситуации. Факт гибели корабля вызвал стресс? Безусловно. Но, судя по тому, что подводники «действовали по инструкции», готовились к выходу, подавали сигналы, можно говорить о том, что они достаточно быстро пришли в себя. Понимали ли они, что шансов спастись мало или их вообще нет? А это, безусловно, — сильнейший стрессообразующий фактор. Но они и с этим справились. Об этом пишет Дмитрий Колесников, это подтверждает «свидетель» Устинов. А сам пожар — разве это не стрессовая ситуация? Вне всяких сомнений. Вот только когда именно он возник, похоже, мы уже не узнаем.
Единственным свидетельством жизни моряков в 9-м отсеке остаются стуки, которые продолжались до 14 августа 2000 года включительно.
Обеспокоенные судебным разбирательством, представители Главной военной прокуратуры изобрели новые доводы, которые с готовностью были подхвачены военными судьями. В определении Судебной коллегии по уголовным делам Московского окружного военного суда от 29 июня 2004 года доказательствами непродолжительности жизни моряков были признаны найденные при осмотре 9-го отсека частично нетронутые запасы хлеба и питьевой воды.
Если бы следствие установило, что в отсеке находилось 100 упаковок хлеба, а съедена только одна, в этом случае можно было бы, и то на уровне предположений, рассуждать, почему при наличии пищи подводники ее не ели. Но никто не считал, сколько хлеба оставалось и сколько пустых целлофановых упаковок от него найдено. Кроме запаса хлеба, предназначенного для всего экипажа, в каждом отсеке есть аварийный запас других продуктов, главным образом калорийных. Сведений об его использовании в материалах уголовного дела нет.
Разливная вода хранится в лодке в бочонках, а консервированная — в банках. В 9-м отсеке следователи обнаружили 83 пустые банки объемом 200 мл. Это значит, что подводники выпили 16,6 литра только консервированной питьевой воды, то есть чуть более 700 мл на человека. Не так уж и мало. Но никто не считал, сколько воды было в бачках.
Обратимся к мнению адмирала Олега Ерофеева, который приводит в своей книге новый и крайне важный довод.
«В одной из записей Д. Колесникова ниже перечня фамилий подводников, находившихся в 9-м отсеке, имеется запись 13.58 (в овале) со стрелкой, направленной вверх, рядом с которой буква Р 7 отс. Эта запись сделана синим цветом, и на ней не указана дата. Для подводников это означает, что в это время обнаружено повышение давления в 7-м отсеке, т. е. через два с половиной часа после взрыва. Таким образом, даже если считать, что эта запись выполнена 12 августа, в это время 8-й и 9-й отсеки не были под давлением и обстановка в них была относительно благополучной.
В записке С. Садиленко говорится, что давление в 9-м отсеке 0,6 кг/см2 и кончается регенерация. Следовательно, она была написана значительно позднее вышеуказанной записи Д. Колесникова (после этого должно было повыситься давление в 8-м отсеке и только затем — в 9-м, на что указывает С. Садиленко). Даже если предположить, что сразу после взрыва подводники начали снаряжение РДУ (хотя это противоречит здравому смыслу, поскольку не истекло время предрегенеративного периода), то к этому времени они при всем желании просто физически не успели бы выставить такого количества пластин регенерации, которые хранились во вскрытых банках.